— Откуда вы знаете?
— Я всё знаю, — скромно опустил глаза вождь германского народа и генсек рабочей партии.
И тут закипел чайник, в данном случае кофейник… Ведь мы собирались трахнуть бразильского.
Когда задымилась коричневая жидкость в фарфоровых чашках, я принес их из серванта, взяв из лучшего Вериного набора, ошеломленный внезапным соображением, я вдруг сказал:
— Неувязка получается, товарищ фюрер… Не буду скрывать: общение с вами куда как интересно, пусть даже без стрельбы и погони, как в первых двух романах. Хотя, я полагаю, и попистолить нам с вами придется. Но дело, видите ли, в том, что роман «Вечный Жид» мне кончить пока не удалось: «Отечество» возрождаю… Да и суд над Федотовой и ее бандой не закончился. Тьфу, нечистая сила, опять на язык мне сия пришмандовка попалась! И тут являетесь вы… Надо, стало быть, третий писать роман, а я только «Вечного Жида» начал. Вроде как преждевременно пошли вы на контакт, хотя я рад, повторяю… И наша встреча…
Адольф Гитлер как-то дернулся, почернел лицом, а я запоздало вспомнил, как болезненно он самолюбив, душевно раним, крайне чувствителен к бестактности, вроде той, которую Папа Стив только что себе позволил.
— Извините, конечно…
Фюрер резким движением головы откинул нависшую надо лбом чёлку, часто-часто задышал.
— Вы не допускаете, камарад, что я мог просто… Познакомиться… Безо всяких романов… И Йозеф мне о вас так много имел рассказать! Мне вас хотеть видеть без целей прагматик…
Акцент у него усилился, затем он и вовсе перешел на немецкий, произнес на родном языке несколько фраз.
— Да ради Бога! — смущенно воскликнул я, и вдруг Адольф Алоисович Гитлер… исчез.
Оставался на месте ящик с картошкой, а вождя германского народа на нем не было.
— А как же кофе? — растерянно спросил Станислав Гагарин, обращаясь в пространство.
«Во мудак! — подумал я о сочинителе с досадой и в сердцах. — Выгнал гостя за здорово живешь… Как же ты третий роман напишешь?»
Глава втораяХРОНИКА СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
Адольф Гитлер крепко, видимо, осерчал на меня. Вообразив себе, что иначе как литературный персонаж Станиславу Гагарину фюрер и на хрен не нужен, германский вождь не появлялся до тех пор, пока я не поставил последнюю точку в романе «Вечный Жид».
Правда, в бурные дни наших с Агасфером приключений партайгеноссе обозначался некоей тенью Сталина, точнее, видением потустороннего мира, мистическим облаком в штанах, об этом я, правда, не упоминаю в предыдущей книге. И в беседах с Агасфером мы не пытались объяснить поведение двух антиподов, заклятых врагов, русского и немецкого партайгеноссен, а теперь, на Том Свете, закадычных приятелей.
Но так материально, зримо, как воскресным днем 13 сентября, австриец Шикльгрубер передо мною не появлялся.
Почему же я не обращался к образу Гитлера непосредственно и, по-моему, даже не упоминал о нем в романе «Вечный Жид»? Во-первых, как будто и повод к этому не возникал. Во-вторых, пророков у меня и без фюрера хватало. В-третьих, после 13 сентября 1992 года, когда товарищ Гитлер так неожиданно появился у меня в доме и таинственным образом исчез, я был уверен, что третий роман обязательно напишу, и уж там у меня будет возможность рассказать о Гитлере такое, чего никто о нем, а может быть, и сам фюрер, не знает.
Надо сказать, что тень Гитлера, о которой я упомянул выше, мелькала скорее не по страницам романа «Вечный Жид», а в собственном моем сознании, поскольку в эти месяцы я прочитал множество работ о вожде германского народа.
Зачем я всё это читал — не знаю.
Ведь тема «Вечного Жида» не требовала получаемых мною знаний о Гитлере. Наверное, я попросту исподволь уже готовился ко второй встрече с фюрером, полагая, что она обязательно произойдет и последний роман трилогии я обязательно напишу, хотя и понятия не имею, о чем это сочинение будет рассказывать.
Изучая монографию Валентина Пруссакова «Оккультный мессия и его рейх», пронизанную мистикой брошюру Жака Бержье и Луи Повеля «Утро магов», работу Эриха Фромма о глобальной, мировоззренческой некрофилии Гитлера и ряд других отечественных и зарубежных исследований феномена Гитлера и национал-социализма, я хотел представить моего сентябрьского гостя не в потустороннем шарме, а в самой что ни на есть земной юдоли, в житейской ипостаси, мне не дано было знать — увижусь ли с фюрером германского народа снова, но интуитивно я надеялся, что Адольф Алоисович на жизненном пути моем возникнет.
Теперь я уже хорошо понимал, что пресловутый сочинительский Imprematur — цензурное разрешение Зодчих Мира писать обо всем, что происходит вокруг, пусть и рискуя собственной шкурой, получен был мною от богов Добра не просто так.
Imprematur, о котором сообщил мне товарищ Сталин, предполагал и обратную связь. Разумеется, я всегда и всюду обязан был об этом помнить. Ведь еще в первый визит Иосифа Виссарионовича в Россию вождь рассказал мне о способностях Зодчих Мира материализовать мои творческие замыслы, поворачивать реальные события и разрешать конфликтные ситуации таким же образом, как развертывались они под сочинительским пером.
Конкретно сие проявилось в заварушке, связанной с захватом бандитами теплохода «Великая Русь» и последующим его освобождением лихими парнями из морской пехоты.
История, которую я описал в романе «Вторжение», явилась прямой материализацией творческого вымысла. В последующем романе «Вечный Жид» напрямую писательские способности Станислава Гагарина Зодчими Мира, как мне кажется, использованы не были, хотя кто знает об истинных намерениях богов, кто может проникнуть в существо поступков тех, кто управляет нами, смертными…
Но в мартовские и апрельские дни, когда ваш покорный слуга лихорадочно — меня едва ли не физически трясет, я работаю как одержимый, если работа над очередным сочинением идет к концу — завершал «Вечного Жида», уже начинали вплотную складываться сюжетные записи романа «Страшный Суд», который по первости я собирался назвать «Гитлер в нашем доме».
Когда же наступило двадцатое апреля — день рождения Адольфа Алоисовича, я объявил этот день творческим и уселся за письменный стол, чтобы всерьез заняться новым романом.
При этом меня не оставляла мысль о том, что и «Вторжение» и «Вечный Жид», а теперь вот и «Страшный Суд», я начинал именно в этом месяце. Тут, видимо, было нечто. То ли расположение звезд, то ли некий духовный подъем, который циклился в гагаринской натуре именно на сие время, а может быть, определялся мой сочинительский всплеск неким графиком, разработанным экспертной комиссией Зодчих Мира.
Разумеется, уселся я за новый роман не без тайной мыслишки о том, что Гитлер появится в нашем мире именно в день собственного рождения. Бестактно подумав о преждевременности визита фюрера 13 сентября прошлого года, я спугнул неожиданного гостя и теперь мысленно обращался к Гитлеру с просьбой посетить скромную обитель на Власихе, ибо понимал, что без фюрера роман не сотворить, а «Страшный Суд» написать необходимо, ведь без Гитлера и образ товарища Сталина будет неполон.
Оба вождя и тирана не могли существовать друг без друга. Они достаточно диалектично уравновешивались в романе «Мясной Бор», их образы считаю собственной писательской удачей, но как ни крути, а те Сталин и Гитлер были персонажами литературными. Мне же представлялась необходимой возможность личного общения с вождями.
Но в день рождения Адольфа Гитлера на Власихе не было.
Вечером позвонил бывший политотделец, а ныне офицер-запасник и сторож в банке Владимир Иванович Гуртов, пытающийся воссоздать партийную организацию в городке.
— Цветы хотим возложить, Станислав Семенович, — сказал он. — Владимиру Ильичу. К памятнику, по случаю дня рождения, значит… Не хотите поучаствовать?
— Святое дело! — отозвался я на этот призыв. — Буду непременно! И Геннадий Иванович придет, напарник мой и настоящий коммунист. Разумеется, с цветами…
На двадцатое мы ждали пятый том «Современного русского детектива», беспрестанно звонили подписчики, спрашивали очередную книгу восстановленного мною издания, но как бывало уже не раз электросталевские полиграфисты сорвали график, и теперь оттягивали запуск злополучной книги, ссылаясь на подброшенные им учебники, находили массу объективных причин, от перечисления которых читателям было ни жарко, ни холодно.
А выпуск очередного «Русского детектива» мог и наше материальное дело резко поправить, ибо сбыт «Вторжения» не шёл, жили за счет наложенного платежа да скупо капающих сумм задатка по вяло текущей подписке.
Хаос в стране породил и хаос на книжном рынке. Круто взлетели цены на бумагу, картон, бумвинил и другие материалы. Резко возросла плата за типографские услуги. Вздорожала стоимость почтовых отправлений. А главное — скурвился народ.
Соотечественники старались словчить, хапнуть, слямзить, надуть и всячески объегорить друг друга.
Верить кому бы то ни было стало невозможно.
Лгали президенты, лгали премьеры и вице-премьеры, лгали по всем каналам Останкина, лгали «Известия» и насквозь фальшивые «Куранты», а про попцовские радио и телевидение и говорить не приходилось. Эти дерьмократы лгали так, что у слушающих их и смотрящих в ящик волосы дыбом вставали…
Порой казалось, что таки приперли развратителей и архиворов к стенке, как сделал это Руцкой в потрясающих суперразоблачениях, прохиндеи и взяточники были названы поименно, их оставалось теперь, образно выражаясь, поставить к стенке.
Ан нет! Возникали в ящике курковы, митковы, киселевы, сорокины и еще легион искариотов и пытались доказать, что обвинения смельчака пилота, подкрепленные документами — лабуда.
Потом влезал в экран великий банщик и массажист всех времен и народов некто Рязанов и поддавал пару, нагнетая атмосферу жаркой любви обвешанных лапшой налогоплательщиков к всенародно обожаемому дедушке Боре, эдакому пасхальному ультра-благо образному патриарху с аккуратно расчесанным пробором в благородной седине.