— Ладно, оставайся. Но учти, спать будешь на раскладушке!
— Конечно. Хорошо. Спасибо… — сказал Антон и подумал, что, пожалуй, те же слова стоило сказать в обратном порядке. Смысл тогда получился бы несколько иной. Более игривый что ли…
За неделю заброшенный театр совершенно преобразился. Спасибо Баро.
Бригада ромалэ-строителей поработала как для родных. Нет, это, конечно, еще не конфетка. Но репетировать уже можно. Еще неделька — и можно давать представления!
А цыгане в театре, на репетициях все как-то распушились, окрылились.
Каждый мужчина чувствовал себя Николаем Сличенко. Каждая женщина — Валентиной Пономаревой. Все радостно обсуждали, что, где, как можно приладить, и кто откуда будет выходить.
Более того, у каждого открывались новые таланты. Скажем, на дощатом полу выяснилось, что Степан потрясающе бьет чечетку. А уж когда в степ-кордебалет к нему поставили детишек Розауры, номер получился — хоть сейчас за телевидением посылай.
Однако же, и это все были пустяки, пока однажды на репетицию не пришел, чуть смущаясь, Сашка.
Бейбут встретил его с широкой улыбкой:
— А, Сашка! Заходи, заходи. За шкуркой медвежьей пришел? Созрел все-таки для большого искусства?
— Да нет, — нерешительно сказал Сашка. — Я лучше спою… можно?
— Чего? — удивился Бейбут. — Ты же раньше не пел!
— Ну, не пел. А теперь попробую. Можно?
— Ну что ж, попробуй, — великодушно ответил главный режиссер Бейбут и прокричал на весь зал. — Так. Тихо все! Сашка петь будет!
Все заинтересовались, подтянулись к сцене. Что Сашка за певец, в таборе знали. Поэтому раздались смешки.
Но Сашка мужественно вышел на сцену, откашлялся и..
Да, действительно запел. А не заорал, как это у него получалось раньше.
Пел он классику — "Очи черные". И как же у него, черт возьми, здорово получалось. Как точно, как страстно интонировал он в нужных местах. И голос сильный. И слух, оказывается, — безукоризненный. Просто человек раньше не верил в себя, а теперь — поверил!
Сашка допел романс. И в зале повисла та недолгая пауза, когда еще никто не хочет верить, что песня закончилась. Но все уже понимают, что это так. И в следующее мгновение цыганский зал неистово зааплодировал. Многие кричали: "Браво!". Весело, смеясь, но в то же время серьезно, без издевки.
Сашка смотрел со сцены с испугом: а вдруг насмехаются?
Но аплодисменты не смолкали. Да нет, похоже, и вправду понравилось.
— Ну и голосище! — высказал всеобщее мнение Бейбут. — Что ж ты раньше-то молчал?
— А то! Хотя, если честно… Я, в общем-то, и сам не знал…
Все опять засмеялись. И тут же начали подкалывать:
— То-то ты Сашка в пизной у Маргоши дольше обычного засиживаешься.
Мы-то думали "амор" или "аморал", а там "репертуар".
— Да не "репертуар", а "репетиция", бестолочь! — возразил кто-то в зале.
— Да нет же, нет! — высказал кто-то еще одну версию. — Это у Сашки от пива голос прорезался.
И, удивительная вещь, юморной, взрывной Сашка ничего никому не ответил (вот что искусство с человеком делает). Он только робко спросил у Бейбута:
— Так как? Я буду выступать?
— Ну что, ромалэ? Дадим Сашке шанс? — повернулся Бейбут к залу.
— Да! — в один голос ответили цыгане.
Глава 3
Перед тем как выехать из Управска, Форс решил заглянуть на огонек к Зарецкому.
А Баро сидел за столом озадаченный донельзя. Перед ним был чистый лист бумаги. Он его нашел пару минут назад под телефонно-факсовым аппаратом. Если говорить строго, лист был не совсем чистый — факсовая бумага с реквизитами того, кто отправлял это странное послание. Но кроме этих официальных цифирок на листе не было ничего, ни единого знака! Баро проверил телефон по справочникам. Оказалось, это номер приемной Астахова.
Интересно, что бы это все могло значить?
Баро протянул Форсу факсовый лист.
— Вот! Оказывается, неделю назад пришел факс от Астахова.
— Да-да, очень интересно, — Форс взял бумагу повертел ее и так, и этак. — Забавно! Это что, новый вид факсовой тайнописи. Его как, надо над огнем подержать? Или уксусом протереть, чтоб текст выступил? Не удивительно, что вы неделю над его разгадкой бьетесь.
— Нет же, я его только сейчас нашел, — Баро смутился, ему как руководителю было стыдно за такую свою несобранность. В таких случаях он всегда ждал, что за спиной люди скажут: "Ну что с него взять — хоть и бизнесмен, а цыган!". — Понимаешь, он под телефон завалился, а я не заметил.
— Ничего, Баро, не расстраивайтесь, всякое бывает! — успокоил его Форс. — Вашей вины тут никакой. Это, по-моему, ваш оппонент над вами издевается…
— Нет, я так не думаю.
— Зря. Сегодня он вам улыбается, а завтра вонзит нож в спину. Вспомните про кладбище.
— А причем здесь кладбище?
— Как вы не понимаете? Он не считает вас серьезным противником.
— Я думаю, надо у него самого спросить, что означает этот пустой лист.
Может, у него просто факс сломался
— Ну, как же! Вот именно на письме к вам факс и сломался. Что тут выяснять. Пустой лист означает нежелание с вами разговаривать. Он дает вам понять, что разговор закончен. Кладбище — его, что бы вы ни говорили.
— Что же делать? Я не могу больше ждать.
— Абсолютно с вами согласен. А потому предлагаю перейти к ответным действиям.
— Не понял.
— Он пытался уничтожить цыганское кладбище. И не раскаялся в этом. Ведь так? Почему бы вам не уничтожить, скажем, одну из его заправок?
— Нет, ну это не выход.
— Согласен. Не выход. Но демонстрация силы. Таким образом вы покажете ему, что с вами шутки плохи.
— То есть, ты предлагаешь мне действовать его же методами.
— А что делать, если он по-другому не понимает. Баро промолчал в ответ.
Пауза затянулась.
Форс посмотрел на часы — пора ехать. Нужно подстегнуть разговор.
— Вы столько времени ничего не предпринимали. Ждали, когда он вернется из Москвы. И что?
— Да… Дождался чистый лист бумаги, — задумчиво сказал Баро.
— Вот именно. Пора показать ему свою силу.
— Не знаю, может быть… Но сейчас я ничего предпринимать не буду.
Разве что после праздника…
Почувствовав слабинку, Форс решил додавить Зарецкого:
— Баро, ну нельзя в бизнесе быть таким добрым. Вы только все затягиваете. Признайтесь, вы же согласны со мной в том, что пора показать ему силу???
Но Баро не любил, когда на него давят слишком сильно. И соскользнул с крючка:
— Пока не знаю…
"Да, чуток не рассчитал, перестарался, — подумал Форс, отъезжая от дома Зарецкого. — Ничего, в следующий раз добью его… Но Олеся, Олеся-то какая умничка. Я-то думал, она вообще ничего не отправила, а она передала по факсу чистый лист. Супер! Блестяще! Даже я такого бы сам не придумал! И Баро тоже хорош. Я про это письмо уже и думать забыл, а он только сегодня факс нашел.
Хотя… Что с него взять — хоть и бизнесмен, а все же цыган!"
У Кармелиты созрел план, может быть, немного наивный, но очень многообещающий. И ей не терпелось выложить все отцу. Но, как назло, у того засел Форс. К счастью, недолго. Как только юрист покинул дом, Кармелита решительно зашла в кабинет. Баро посмотрел на нее тяжелым отцовским взглядом:
— Здравствуй, дочка!
— Здравствуй, папа… Мне нужно сказать тебе…
— Я готов тебя выслушать, но сначала хотел бы узнать — зачем ты убегала? И где ты была на этот раз?
— Папа, ну что ты все об одном спрашиваешь? Ты и сам все знаешь.
— Я хочу, чтобы ты сама мне об этом сказала… Ну, что ты молчишь?
— Папа… прости меня… Но, но… убери от меня этого охранника…
— А ты опять — то в двери, то в окно?
— Нет., Понимаешь, папа, чтобы птица не улетала из клетки, клетка должна быть открыта. Сегодня я не от тебя сбежала, а от твоих слов. Ну, и от Рыча тоже… Отец, я же не заключенная! Я не могу жить постоянно под присмотром. Пойми.
— Дочь, и ты пойми меня. Я не хочу, чтобы ты попала в какую-нибудь неприятную историю.
— Да какую историю! Да ты хоть раз можешь вспомнить, чтобы я сподличала или кого-то подвела?
Сердце Рамира сжалось от любви к дочери. И Кармелита почувствовала, как изменился его взгляд:
— Что ты на меня так смотришь? Баро улыбнулся:
— Земфира правду сказала. У тебя действительно мой характер.
— А то! — выдала Кармелита знаменитое Сашкино восклицание. — Ну конечно. Я же твоя дочь!
Баро встал со своего массивного кресла, подошел к дочке, обнял ее за плечи, усадил на диван, сам сел рядом. И посмотрел в лицо, выискивая черты Рады. Потом опустил глаза и сказал:
— Зря я не женился после смерти твоей матери.
— Это тебе тоже Земфира сказала? — ревниво спросила Кармелита.
— Дочка-дочка, глупо ревновать к тому, чего не было. Я ведь старался, воспитывал тебя, как мог, но… теперь вижу, что этого не хватило…
— Почему?
— Ну, вот ты выросла взрослая. В детстве-то все с пацанами играла. И теперь, вишь, из окон прыгаешь.
Кармелита засмеялась. А ведь отец в чем-то прав, — Пап, я больше не буду.
— "Больше не буду", — передразнил ее Баро. — Эх, дочка-дочка, никакая ты не взрослая… Была бы мать… тебе бы такое и в голову не пришло.
— Но почему?
— Потому что женское воспитание тоньше, мудрее. Отец, как бы ни любил, все равно никогда не поймет так, как мама…
— Не-а. Ну что ты, папочка! Меня бы никто не воспитал лучше, чем ты.
Баро поцеловал Кармелиту в лоб. Вот ради таких слов стоит жить и рожать детей. Вот только умирать, как Рада, не стоило…
И Кармелита почувствовала такое единство с отцом. Казалось, что ни скажи, он все поймет…
— Да… папа… я давно тебе хотела сказать. Я так хочу учиться…
— Учиться? — удивился Баро. — Ты же и так школу закончила. Можно, конечно, на бухгалтера пойти в нархоз. Будет мне помощница…
Кармелита про себя усмехнулась: "на бухгалтера, в нархоз". Вот он, предел отцовской фантазии!