ВИКОНТЕССА
ПРИБЫТИЕ В СТАРЫЙ СВЕТ
Вторник, 12 октября 1779 года, Брест, Франция
Когда я спускалась на набережную, колени у меня дрожали. Чтобы устоять на ногах, пришлось опереться на руку Мими. Только сейчас я осознала, до чего боялась, что мы так и не уедем с Мартиники.
И вот мы во Франции. Столько здесь людей, лошадей, карет! Носильщик с поклажей на голове рявкнул на нас, чтобы мы шевелились. Торговец газетами хрипло кричал, размахивая своим товаром. Все эти белолицые люди, снующие туда-сюда, выкрикивающие непонятные слова, казались мне в высшей степени странными.
Капитан и флаг-лейтенант[17] помогли сойти отцу, который за время путешествия так ослабел, что едва мог передвигаться. Корабельный врач давал ему сироп адиантума[18] с бренди, но и это не помогало.
Я спросила раскрашенную даму, стоявшую возле своих сундуков, где можно нанять экипаж, но она только посмотрела на меня и не ответила.
— Она не понимает ваш диалект, — объяснил капитан, усаживая отца на ящик.
Он остановил проезжавший экипаж, а затем помог нам устроиться в гостинице и даже послал весточку тете Дезире о нашем прибытии. По его словам, она сможет прибыть сюда в лучшем случае дней через десять.
Сначала мы пробовали остановиться в отеле «Дю Монарк», в просторном светлом номере с канделябрами, коврами и буфетом, где были выставлены несколько блюд. Нас провели в гостиную, где возле камина стояла дама в таком широком кринолине, что я поразилась, как ей удалось пройти в дверь.
Мы уже собирались располагаться, но тут отец, которого усадили на стул, зашелся кашлем, и хозяин гостиницы испуганно отодвинулся и сказал, что мы не сможем у него остаться. Капитан, который не привык сдерживать свой нрав, начал возмущаться, но я уверила его, что мы и сами предпочли бы остановиться в другом месте. И вот мы в отеле «Грав», здесь чистенько и уютно, хоть далеко не так роскошно, как в отеле «Дю Монарк».
Мы с отцом занимаем по комнате на втором этаже, окнами на улицу. Мими поселили возле конюшни и уборных. Я сказала владелице гостиницы, мадам Миньон Лоди-Кларьон, довольно сердитой и худой как палка, что я хочу, чтобы Мими была со мной, что ночью отцу может потребоваться ее помощь, но мадам не уступила.
— Мальчик приведет ее, если потребуется, — довольно резко ответила она.
Устроив отца, я первым делом спросила, как бы мне принять ванну. Мадам распорядилась принести мне таз горячей воды и мыло из Яффы. Садиться в ванну небезопасно, объяснила она, можно подхватить бог весть что. Я помылась, как могла.
Когда ко мне пришла бедная Мими, от нее пахло, как от коровы в хлеву. Я позволила ей вымыться моей водой, затем мы выстирали в ней мелкие детали нашего туалета и развесили их на стульях перед жаровней с древесным углем. Но тут так холодно и сыро, что, боюсь, выстиранные вещи не высохнут никогда.
В тот же день, вечером
Все постояльцы гостиницы едят вместе. Я спустилась в столовую без отца. Мне подали голову трески с креветками и устрицами, затем баранину, яйца и жареного угря, который мне не понравился, но я все равно его съела, из вежливости. После еды мужчина, сидевший за столом напротив меня, стал тереть зубы губкой и скребком. Я подумала, что так здесь принято, но другие постояльцы так не делали. Потом он спросил себе ночной горшок, и я торопливо ушла.
Вторник, 14 октября
Прошлую ночь отец не спал, его одолевали кошмары. Повторял снова и снова, что не может умереть сейчас.
Я пыталась напоить его рыбным отваром, но он не мог проглотить ни ложки и кашлял кровью.
— Я позову мадам. — Мне не хотелось, чтобы отец видел мои слезы.
— Нет, не уходи! — Он упал на подушки.
Сейчас я у себя в комнате, но спать не могу, прислушиваюсь к тому, что происходит за стеной. Шум означает жизнь, тишина пугает смертью.
В тот же день, вечером
Наконец пришел доктор, а с ним высокий помощник с большим саквояжем. Доктор прописал настойку: отец должен принимать ее по три раза в день. Этот совет и визит доктора стоили пять ливров! Но, по крайней мере, отец перестанет кашлять кровью.
16 октября
Сегодня вечером, когда отец уснул, я присоединилась к нескольким постояльцам в передней гостиной. Научила их играть в пикет — игру, которой сама научилась на корабле. Признаюсь, я дурно себя вела, играла на деньги и выиграла два су у мсье д’Эльдерза, милого старичка из Дижона. Потом пробовала вернуть ему деньги, но он гордо отстранил мою руку, сказав, чтобы я оставила их себе. И поклялся отыграться.
Даже мадам играла с нами. Она пила вино и что-то мурлыкала себе под нос.
Все хотели знать, каково это — жить на плантации сахарного тростника. По словам мадам, всем известно, что владелец такой плантации зарабатывает больше, чем сам король. Мсье д’Эльдерз желал знать, правда ли, что рабы повсюду расхаживают голышом.
— Нет, не всегда, — сказала я, и мой ответ, как мне показалось, ему понравился.
Я рассказала собравшимся, что приехала во Францию, чтобы встретиться со своим женихом. Мадам вспомнила, что перед представлением жениху (он умер шесть лет назад) наклеила себе фальшивые брови из мышиной кожи. Жених глядел на нее как-то странно: она не подозревала, что одна бровь у нее отвалилась!
Теперь мадам нравится мне больше прежнего. Она научила меня избавляться от плесени в белье: надо потереть его мылом, поскрести мел, втереть полученный порошок в ткань и, слегка смочив белье, вывесить на солнце. Говорит, что, возможно, придется повторить эту процедуру дважды, но в итоге все получится.
Я призналась ей, что мне нравится Франция, но здешние запахи меня просто убивают. Она дала мне флакончик, чтобы носить на шее. В нем цветочная вода, которую можно нюхать. Кроме того, можно капать ее на запястья, за уши и даже на грудь. Она сказала, что наносить эту цветочную воду можно «повсюду», и выразительно подвигала бровями. Когда у нее будет время, сказала мадам, она научит меня одеваться как приличная французская дама.
21 октября
По-прежнему ни слова от тетушки Дезире.
22 октября, вечер
Незадолго до полудня заходила мадам, чтобы сообщить отцу, что какая-то женщина желает его видеть.
— Вы принимаете, мсье?
Я оглядела комнату и отца. Он еще не брился, а комнату пока не проветривали.
— Графиня де ла Туш де Лонгпре. — Мадам вздернула нос и посулила пальцами, изобразив высокомерный вид. — Дочь мадам де Жирардан, так она просила вам передать.
Смутившись, я взглянула на отца. Разве Жирардан не мамина золовка? Я встречалась с ней всего несколько раз и запомнила ее как женщину гордую, которая плохо обращалась с мамой.
— Боже мой, — ахнул отец, — Лаура Лонгпре, дочка Бриджит!..
Так это моя кузина Лаура? Последний раз я видела ее, когда была совсем маленькая. Лаура гораздо старше меня — лет на пятнадцать, припомнила я; она замужем, у нее есть дети. Я вспомнила, что знакомые мальчишки смотрели на нее с восторгом и ходили за ней как привязанные, а она им не мешала.
— Зачем, скажите ради бога, ей быть здесь? — фыркнул отец.
Вскоре после этого к нам провели мадам Лонгпре, и комната наполнилась тяжелым ароматом ириса, от которого отец закашлялся. Я поспешно открыла окна.
— Роза, как ты выросла! — сказала она, заняв предложенный мною стул. На ней было розовое платье из легкого тонкого материала с газовыми оборками и украшениями в виде кисточек.
Не зная, что сказать, я сделала реверанс. Мадам Лонгпре вся была усыпана драгоценностями, но особенно — ее грудь, столь откровенно выставленная на обозрение, что я решила: это сделано специально ради того, чтобы смутить окружающих.
— До чего же очаровательно встретить родственников здесь, во Франции, — сказала она. Брови Лауры были выщипаны в ниточку и обведены древесным углем, а на веках блестела серебряная краска. — Я так понимаю, скоро может состояться свадьба.
Отец снова закашлялся.
— Не желаете ли чаю? — сказала я. — Может быть, сладостей?
— Нет, благодарю тебя, дитя. Не стану вас задерживать. Вижу, что дядюшка нездоров. Что же до меня, я должна вернуться домой, ибо лишь недавно разрешилась от бремени.
И, прежде чем мы с отцом успели распрощаться, мадам Лонгпре повернулась ко мне:
— Два года тому назад я имела счастье познакомиться с твоим женихом, шевалье Александром де Богарне. Уверяю тебя, это один из самых очаровательных молодых людей, которых девушке может посчастливиться встретить.
Отец потихоньку сплюнул в платок.
Я ломала голову над ответом.
— Быть может, стакан вина?
Мадам Лонгпре улыбнулась, поднялась с места и взяла свой розовый зонтик.
— Когда шевалье приедет, передайте ему мои самые горячие поздравления. Скажите, что для меня было бы величайшим удовольствием поздравить его лично.
Сразу после ухода мадам Лонгпре отец потребовал стакан бренди.
— Мама не упоминала о том, что Лаура Лонгпре живет здесь.
— Сомневаюсь, что она об этом знает. Мы с твоей мамой не слишком жалуем Жирарданов. И они, надо сказать, не слишком жалуют нас.
— Мадам Лонгпре показалась мне очень дружелюбной.
— Дружелюбна, как бешеная лисица, — вздохнул отец и осушил стакан.
23 октября
Сегодня после полудня мадам демонстрировала нам модные «штучки». Мы с Мими хихикали, мадам сердито на нас зыркала. Но мы ничего не могли с собой поделать, особенно когда она показала нам фальшивые ягодицы и накладные груди. Она научила, как подкладывать за щеку — на то место, где у меня удален зуб, — небольшой пробковый шарик, чтобы щека не западала. Мадам и сама носит такой же с правой стороны (теперь я понимаю, почему иногда ее слова звучат неразборчиво). Также она показала, как приклеивать на лицо небольшие мушки, чтобы скрыть оспины. Она дала мне две из толстой голубой шерсти: одну в форме ромба, другую в форме овала. Потом она показала Мими, как затягивать мне шнурки корсета, упираясь ногами в остов кровати. Меня одели, как перед балом, с накладными ягодицами и бюстом, и затянули талию. Выглядела я прекрасно, но не могла дышать и едва не упала в обморок.
26 октября
Завтра приезжают тетя Дезире и мсье де Богарне! Боюсь заболеть от переживаний.
МЕНЯ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ЖЕНИХУ
27 октября 1779 года
Все утро мы с Мими провели у меня в комнате: меня надо было накрасить, правильно одеть и причесать. Каждые несколько минут мы подбегали к окну. Около одиннадцати я, выглянув, увидела, как из кареты помогают выйти крупной женщине, но никаких признаков молодого человека не было, и я решила, что это не они.
Потом мне в дверь вдруг постучали. Это была тетушка Дезире! Последний раз мы виделись, когда мне было три или четыре года, поэтому я ее не помнила, хотя и воображала «прекрасную тетушку Дезире» высокой женщиной с королевской осанкой и золотыми волосами, околдовавшей богатого маркиза своей красотой. И вот она здесь — полная, сердитая и властная.
— Итак… — Хмурясь, она оглядела меня с головы до ног. — Ты, должно быть, Роза.
На ней было платье из тафты в красную и белую полоску и шляпа с колыхавшимися красными перьями. Она вдруг схватила меня и сжала в объятиях. Я закашлялась, вдохнув пудру ее парика.
Она пожелала узнать, где отец.
— Брат-то мой — он что, уже умер? — спросила она.
Надеясь, что она не почувствует запах спиртного, я открыла застекленную дверь в отцовскую комнату.
— Жозеф, — сказала тетушка Дезире, стоя возле двери, — ты не должен умирать!
— Я и не собирался, Дезире, — ответил отец, садясь в кровати. Его слабость только усугубилась от столь энергичного приветствия. Я быстро подложила подушки ему под спину. — Ну, и где наш юный кавалер? — спросил отец. Признаться, я тоже хотела бы это знать.
— Я отправила его по делам. — Тетушка Дезире достала из погребца, стоявшего у кровати, бутылочку ликера, налила себе и выпила. — А ты, юная дама, надеюсь, попридержишь свой язычок. Твоя мама предостерегала меня, что он у тебя бойкий.
Стало быть, мне лучше молчать.
— Дезире, ты не… Боже правый! Я и забыл, что за…
— Будь я на твоем месте, Жозеф, я бы тоже помалкивала. Я уже подверглась внизу нападению мадам из-за восьмидесяти шести ливров, которые ты ей задолжал. Не сомневаюсь, откроются и другие долги.
Я вздохнула и подошла к окну. По улице ехал всадник. Перед самым носом лошади дорогу перебежал цирюльник в пудре с головы до ног.
— Когда вернется мсье де Богарне? — спросила я.
Тетушка Дезире взяла меня за плечи и повернула лицом к свету.
— Надеюсь, не слишком скоро. Ты зачем так сильно нарумянилась? И что это за штучки ты себе на лицо налепила? Мушки вышли из моды еще во времена Людовика Пятнадцатого!
Я взглянула на Мими, которая, стараясь не хихикать, стояла в дверях.
— С туалетом мне помогала мадам, — призналась я.
— Та мадам, что внизу? Не диво, что ты похожа на проститутку!
Я едва сдержала слезы.
Тетушка Дезире вздохнула и поджала губы. Мне показалось, что резким тоном она пыталась скрыть свое расположение ко мне.
— Милое дитя, ты узнаешь, что твой жених — если ты ему понравишься, конечно, и он согласится на ваш союз — ценит в девушке простоту. И он горячий сторонник «культа естественности», да поможет нам Бог.
Тон, каким она произнесла последнюю фразу, не дал мне понять, делает ли это молодому человеку честь.
— Тетушка Дезире имеет в виду, Роза, — сказал отец, снова укладываясь, — что тебе стоит сменить туалет.
Так я получила еще один урок того, как следует одеваться приличной французской даме.
— Итак, Жозеф, что думаешь? — Тетушка Дезире подтолкнула меня к изножью отцовской кровати. Она велела мне надеть простое батистовое платье и соломенную шляпку с шелковыми цветами.
— Ты одела ее крестьянкой, Дезире. С ума сошла? На улице холод, в этом наряде она простудится насмерть.
Платье, которое было на мне, не слишком отличалось от тех, какие мы носили дома, когда занимались хозяйством. Я огорчилась, что пришлось снять пурпурное парчовое платье, сшитое по распоряжению мамы, но тетушка Дезире настояла. «Они вышли из моды сто лет назад, — сказала тетушка. — Мсье де Богарне никогда не согласится на женитьбу, если увидит тебя в таком».
— У тебя никогда не было вкуса, Жозеф. — Тетушка Дезире поправила мне кудри на висках, чтобы они красиво обрамляли лицо, ниспадая свободными прядями; а-ля неглижанс,[19] как она это назвала. — Но, должна признаться, тут я с тобой, пожалуй, согласна… Впрочем, что бы королева ни придумала носить, молодые дамы станут ей подражать, тут уж ничего не поделаешь. — Тетушка Дезире достала из-за корсажа часы. — Ну довольно, дитя, не время медлить.
Растерянная и слегка оробевшая, я последовала за тетушкой Дезире вниз по лестнице в переднюю гостиную. Суета последних минут сбила меня с толку, и я почему-то не рассчитывала встретить мсье де Богарне прямо сейчас. Поэтому, увидев на диване молодого человека в военном мундире и с книгой в руках, я и не подумала, что это он.
— Александр, с твоего позволения, — воскликнула тетушка Дезире, сделав театральный жест, — имею удовольствие представить тебя моей племяннице — и твоей невесте!
Мсье де Богарне, вздрогнув, оторвался от книги, как будто ему доложили о прибытии дилижанса, которого он дожидался.
— О! — Он заложил страницу закладкой, осторожно опустил маленький томик в кожаном переплете на стол и поднялся.
— Мадемуазель Ташер де ла Пажери, — представила меня тетушка Дезире. — Мсье шевалье де Богарне.
Я почувствовала, что мы совершили ошибку с моим туалетом, ибо этот молодой человек в белом парадном мундире с серебряными обшлагами и воротником выглядел более чем изысканно. Волосы (его собственные, не парик — мне это понравилось) были зачесаны назад и красиво напудрены. Нос был, пожалуй, длинноват, но изящен. Изогнутые брови над темными, глубоко посаженными глазами придавали его умному лицу такой вид, будто он задал вопрос и дожидается ответа.
Я сделала глубокий реверанс, удачно предоставив ему (должна признаться) возможность заглянуть мне в декольте. Поднявшись, я протянула ему руку, как научил меня отец: деликатно, слегка отставив в сторону мизинец. Улыбнулась, не открывая рта.[20] Очень боялась заговорить, но, по счастью, тетушка Дезире этого и не требовала. Она опустилась на диван и усадила меня рядом с собой. Затем они с мсье де Богарне заговорили о том, не следует ли им остановиться в каком-нибудь другом месте. По-видимому, отель «Грав» мсье де Богарне не устраивал. Тетушка Дезире заметила, что отца не стоит возить с места на место, чтобы он поскорее окреп для долгого путешествия в Париж. Мсье де Богарне сказал, что в таком случае займет комнату в отеле «Дю Монарк». Я, слушая их разговор, поворачивала голову то к одному, то к другой.
Тут в комнату вошла хозяйка, мадам Миньон, с корзиной грязного белья. Она сразу уловила суть происходящего и, запинаясь, спросила, не желаем ли мы подкрепиться.
— Что с этой женщиной? — спросил мсье де Богарне, доставая из серебряного футляра сигару, когда мадам Миньон, самым комическим образом попятившись к дверям, пулей вылетела из гостиной.
— Ее, несомненно, вывела из равновесия цель нашей встречи, — ответила тетушка Дезире.
— Она знает?
— Насколько мне известно, все знают, — закатила глаза тетушка Дезире.
— Оповещать всех не было нужды.
Вошла служанка с графином вина, тарелочкой марципанов и блюдом подгоревших кусочков хлеба, намазанных сливочным маслом. Я отказалась от вина и сладостей, но взяла кусочек хлеба, от которого откусывала понемногу, и вообще старалась вести себя, как подобает приличной даме, хотя хлебные крошки сыпались мне на грудь. Всякий раз, как мсье де Богарне поворачивался ко мне, я улыбалась и строила глазки.
Все это время я придумывала, что бы такое сказать.
— Нас посетила мадам Лонгпре, — наконец произнесла я. — Она сказала, что будет очень рада возможности видеть мсье де Богарне.
Тут последовал небольшой переполох, ибо тетушка Дезире поперхнулась кусочком жареного хлеба и закашлялась так, что на глазах у нее выступили слезы.
— Мадам Лаура Лонгпре? — спросила она.
Я кивнула.
— Разве, когда она была маленькая, моя мама не заботилась о ней?
— Мы с твоей мамой вместе о ней заботились. Лаура тогда была совсем крошкой.
— И до сих пор такой осталась, — заметил мсье де Богарне.
— Какая жалость, что мы не сможем нанести ей визит, — сказала тетушка Дезире.
Тут мадам Миньон объявила, что ужин подан. Как я и опасалась, главным блюдом оказались угри. Я заметила, что мсье де Богарне тоже их не любит; по крайней мере, это у нас с ним общее.
Потом мы сидели у камина в передней гостиной. Другие постояльцы гостиницы играли в вист и иногда так шумели, что я с трудом могла следить за мыслью мсье де Богарне. Он говорил:
— По стране прокатилась волна просвещенного либерализма… — или что-то в этом роде. Тетушка Дезире при этом одобрительно кивала с улыбкой, я тоже кивала и улыбалась, после чего мсье де Богарне начинал следующую фразу.
Так мы с женихом провели первый вечер вместе.
28 октября
— Ну? — спросил отец, когда я принесла ему утренний рыбный отвар (мне удалось уговорить его воздержаться от спиртного по крайней мере до полудня). — Понравился тебе кавалер?
— Он благороден. — Я отодвинула занавеси кроватного полога. — И хорош собой, — добавила я. Щеки у меня раскраснелись.
— В самом деле? Как я понимаю, он очень нравится дамам.
— Его страсть — философия, — с гордостью добавила я.
— Боже мой, так он философ? — откинулся на подушки отец. — Что ж, — вздохнул он, — наверное, могло быть и хуже.
В тот же день, позже
После полудня тетушка Дезире встречалась с нотариусом. Теперь она вправе сама устроить венчание, «если что-то случится», как она выразилась.
Подразумевая: «Если умрет отец невесты».
В тот же вечер
Мсье де Богарне уехал навестить товарищей по полку. Тетушка Дезире воспользовалась его отсутствием, чтобы дать мне указания о том, как быть хорошей женой. Сегодня после обеда (кстати, я не должна есть руками) она подарила мне книжку, где написано об умении владеть собой, о послушании, о приготовлении пищи и обращении со слугами. Тетушка сказала, что у нас с Мими излишне фамильярные отношения и что, если я хочу вызывать в людях уважение, соответствующее моему положению, следует соблюдать определенные правила.
Кроме того, как взрослая женщина, я обязана взять на себя ответственность за воспитание моей служанки: Мими не должна плевать на пол, и в приличном обществе ей следует воздерживаться от употребления таких слов, как «ночной горшок». При виде меня ей нужно делать реверанс и обращаться ко мне «мадемуазель де ла Пажери», а после свадьбы — «мадам виконтесса».
Тетушка показала, как делать реверанс, и заставила Мими упражняться до тех пор, пока у нее не стало получаться как следует. Мими никогда не отличалась грацией, поэтому я старалась не прыснуть со смеху.
30 октября
Мсье де Богарне, посетив товарищей, вернулся в хорошем настроении. Он взял меня за руку и пообещал быть верным спутником в нашем «путешествии по жизни».
— Я тоже обещаю, — ответила я.
Тетушка Дезире казалась счастливой и кудахтала вокруг нас, как наседка.
После ужина играли в триктрак (я позволила мсье де Богарне выиграть.) Он так образован и талантлив, что я перед ним благоговею. Он рисует портреты, поет (у него хороший голос), играет на клавесине, читает по-латыни, говорит по-немецки и даже немного по-английски. Он сказал, что у меня прекрасные глаза. Зовет меня Мафья-мо: по-гречески, по его уверению, это означает «свет очей моих». Хотела бы я тоже знать греческий хоть немного, чтобы дать ему имя.
31 октября, канун Дня Всех Святых
Доктор считает, что отец поправился настолько, что ему можно пуститься в путь. Уезжаем утром. Мсье де Богарне купил для путешествия закрытую карету (целых сорок луидоров!) — она очень красивая, темно-зеленая, с черными кожаными сиденьями. Тетушка Дезире прочитала ему нотацию о том, как дурно входить в долги, но он сказал, что надо было потратиться ради удобства моего отца. И добавил: «Если мы с мадемуазель Ташер поженимся, долг не будет иметь значения».
Что значит «если»?
В ГОРОДЕ МОЕЙ МЕЧТЫ
Среда, 10 ноября 1779 года, Париж
Париж! Когда мы проезжали по мосту через Сену, отец дал мне су, чтобы бросить в воду.
— Загадай желание.
Париж даже красивее, чем я себе воображала, но тут так грязно!
— Грязь Парижа, — пробормотал мсье де Богарне, когда на рукав его лавандового цвета куртки для верховой езды попали брызги.
— Лютеция, город грязи, — так мы его зовем, — сказала тетушка Дезире.
Должна признаться, тут стоит странный запах. Тетушка Дезире привыкла к нему, но попросила меня быть осторожной и не запачкать юбки: грязь, если быстро не счистить, может прожечь в них дыру.
Мы ехали шагом по многолюдным улицам. Я жадно смотрела в окно. Погода стояла холодная, на рынке все были в башмаках. Мужчина в парике, украшенном лентами, продавал с тачки уксус. Приземистый торговец мылом с изрытым оспой лицом скрутил несколько шарфов и подвязал ими на талии штаны из оленьей кожи. Еще я увидела торговку рыбой в гофрированном чепце.
И столько запахов! Столько звуков! Повсюду пешеходы разговаривают, спорят, поют, но я не могла понять ни слова: он похож на французский, но, по словам тетушки Дезире, это площадной язык.
Когда мы добрались до района, где живет мсье де Богарне, начинало смеркаться. Уже зажигались уличные фонари на высоких столбах. Дом моего жениха стоит на такой узкой улице, что на ней не развернется карета. Тетушка Дезире предостерегла меня насчет окрестных кварталов.
— Будь осторожна! Известно, что неподалеку собираются воры, — сказала она.[21]
Дом высокий, с большими ставнями. Над парадной дверью выложено из камня женское лицо.
— Это Веста, — пояснил мсье де Богарне, помогая отцу подняться по ступеням. — Римская богиня.
— Гиаблес! — прошептала Мими и в ужасе остановилась.
Я схватила ее за руку и потянула за собой.
— В Париже нет духов вуду, — прошептала я.
Внутри все оказалось роскошным — роскошнее даже, чем у дяди Ташера в Форт-Ройяле. Большой камин, много красивой мебели… В передней гостиной на золоченых стержнях висят белые с золотом парчовые шторы.
— Ох! — выдохнула Мими. У нас под ногами поскрипывал скользкий пол.
Отец взял меня за руку.
— Подойдет? — спросил он и подмигнул.
— Прямо как во дворце, — прошептала я в ответ и с грустью подумала о маме и Манет, о наших истертых половиках.
— Сюда! — сказала тетушка Дезире, следуя по широкой лестнице за мсье де Богарне.
Мсье де Богарне-отец, маркиз де Богарне, принял нас у себя в спальне. Он стоял, опираясь на две трости. На нем была фланелевая ночная рубашка, стеганый халат из золотистого атласа, а на голове — напудренный старомодный парик, густые кудри которого ниспадали ему на плечи и спину. Он оказался гораздо старше, чем я ожидала, — лет ему, на мой взгляд, от шестидесяти до восьмидесяти, — но держался с достоинством, хоть и не был одет.
Я сделала небольшой реверанс и села в предложенное мне кресло у камина, где стоял поднос с чаем.
— Удовлетворен, Александр? — спросил маркиз после того, как меня представили. Я с облегчением услышала утвердительный ответ мсье де Богарне.
— Полагаю, она вам понравится, — сказала тетушка Дезире.
— Она мне уже нравится, — сказал маркиз и подмигнул мне.
После легкого ужина и семейной молитвы мы, усталые путешественники, разошлись по спальням. Тетушка Дезире показала мне мою комнату, которая велика и обставлена изящной мебелью. Отец будет спать в соседней комнате, так что я легко смогу в случае необходимости оказаться рядом. Мими — в комнате на третьем этаже, вместе с другими слугами.
Итак, дорогой дневник, пора задуть свечу. Слышу звон церковных колоколов. Наконец-то в Париже!
13 ноября
Теперь отцу покойнее: он в постели, и ему не приходится двигаться, — но он очень недоволен тем, чем кормит его тетушка Дезире.
Утром ему полагается съедать пасту из ревеня и черной смородины. Вечером ему приносят болотную мяту с сахаром. Все бы ничего, но припарка, которой Мими смазывает ему грудь, просто отвратительна: хлеб, растертый с молоком, яйцами и изюмом.
14 ноября
Доктор потратил на осмотр отца меньше минуты, но тем не менее уверен в успехе лечения. Прописал полграна винного камня и потом, когда начнется тошнота, — слабительное. Отец доволен: в качестве лекарства ему предстоит принимать кларет.[22]
20 ноября
Я заболела «тоской по родине», как определила тетушка Дезире. Мне снилось, что я дома.
— Нет такой болезни, что устоит перед долгим походом по магазинам, — объявила тетушка.
И вот, едва мы выпили утренний шоколад, она приказала подать карету. Нас сопровождал Убён, лакей: он бежал перед каретой в своей желтой юбочке с каймой у подола и без брюк.[23] Мими сказала мне, что в серебряном шаре на верхушке его посоха — вино, а под юбкой ничего нет! Теперь всякий раз, как вижу Убёна, ни о чем другом не могу думать.
Париж — город грязный и очень многолюдный; куда ни пойди, повсюду царит веселье. Нищих тоже видимо-невидимо. Некоторые весьма опасны. Другие, чтобы привлечь внимание, проделывают всякие фокусы. Банда уличных мальчишек окружила нашу карету возле бильярдной, но Убён погнался за ними. Один из них ударил его по ноге своей флейтой, и Убён долго потом бранился.
Я была потрясена красотой выставленных в витринах товаров: всевозможных украшений, кружев, лент и шелков. Хочу все, что ни увижу, — пока не узнаю цену. Продавец галантерейного отдела напомнил мне Уильяма, что навеяло печальные мысли. Я втайне начала было рисовать его портрет, но уже не помню лица.
Суббота, 27 ноября
Уже поздно. Мы только что вернулись домой от брата маркиза, графа Шарля, который давал прием в нашу честь. Я была в новом платье, мне его сшили по распоряжению тетушки Дезире из шелка цвета слоновой кости с глубоким, очень глубоким декольте и узкой талией. Настолько узкой, насколько это возможно, хотя я пыталась сбросить вес. На рукавах нашиты очень красивые золотые лягушки. Широкая юбка украшена небольшими букетиками цветов, под ней видна другая юбка из газа, а под той — стеганая нижняя юбка.
Убёну потребовалось более двух часов, чтобы сделать мне прическу под названием «еж»: три волны надо лбом. Сначала волосы намазали сальцем и расчесали над проволочной сеткой, которую удерживали на месте булавки. Затем меня отправили в специальную комнату пудриться (я там едва не задохнулась). Наконец Убён закрепил волосы над сеткой и украсил прическу лентами, перьями и шелковыми цветами. На ветру, боюсь, они могут слететь! Теперь поверх этого убранства мне все время предстоит носить чепец, чтобы сохранить эту красоту до венчания.
Перед тем как ехать со двора, я зашла к отцу показать свой наряд.
— Это уж слишком… — Отец устало вздохнул и откинулся на подушки. — Прекрасно выглядишь, — улыбнулся он, — но твоя мама бы не одобрила.
— Это же Париж, папа, — сказала я, готовя его вечерний эликсир. — Тут тебе не Труа-Иле.
— Да уж, — сказал он, беря стакан. — Не забудь, здесь не надо снимать перчатки.
— Да, а еще сидеть нужно прямо, жевать с закрытым ртом и…
— Желаю приятно провести время, — сказал он.
Едва мы вошли, все столпились вокруг нас. Гостей было много: дядюшки, тетушки, несколько кузин и друзей семьи. Меня представили старшему брату мсье де Богарне, Франсуа. Он далеко не так красив, как мсье де Богарне, не так умен, но производит впечатление человека благородного и весьма любезен. В черном атласном жилете с отделкой синим стеклярусом он выглядел безукоризненно.
Франсуа женат на Мари, своей кузине; та ждет ребенка и вид имеет самый болезненный. Ее волосы были убраны под чепец, украшенный перьями сокола. Мари молчала на протяжении всего ужина, а вскоре после они с мужем ушли — приближается время, когда она вовсе перестанет выезжать в свет из-за беременности. Тетушка Дезире сказала мне, что первый ребенок Мари недавно умер и та до сих пор не оправилась от своей потери.
Собралось несколько известных людей. Мсье де Шёвалри[24] с дочерью были очаровательны. Мсье провел юность на военной службе в Сан-Доминго, поэтому мы поговорили об Антильских островах. Мадемуазель де ла Шёвалри пригласила меня на следующее собрание ее масонской ложи.
— У нас бывают праздники, и мы занимаемся добрыми делами. — Ее пушистые волосы обрамляли лицо, как шапочка из ваты.
Ужин был обильным и изысканным, его подавали на стол, сервированный восемнадцатью приборами. Мы ели жареного палтуса, вареную говядину из кострецовой части, кролика, тушенного под луковым соусом, бараньи ножки под сладким соусом, пудинг из взбитого теста с мясной подливой, макароны и пирожки с фруктами — все это сразу, с обилием вина и бренди. В конце ужина подали фундук, яблочный пудинг и творожные кексы. Так много всего! Только благодаря прочности корсета платье не разошлось по швам. Пока мы ели, нам играли на скрипке.
После десерта в комнате для игр мсье де Богарне с братом играли в бильярд, «обсуждая» политические новости (скорее, то был спор).
— Ох, политика, вечно эта политика, — шепнула мне мадемуазель де Шёвалри. — У себя в ложе мы говорим только о высоком.
Мне хотелось посоветовать мсье де Богарне бить не по тому шару, что он задумал, а по другому, но я придержала язык. Мсье де Богарне ударил и промахнулся, предоставив своему брату возможность положить в лузу четыре шара подряд.
В передней гостиной заиграли на клавесине.
— Ваш жених, быть может, не силен в бильярде, — шепнула мне мадемуазель де Шёвалри, когда мы выходили из игровой комнаты, — но он так очарователен. Он тут любимец всех дам.
В передней гостиной тетушка Дезире играла на клавесине, аккомпанируя женщине, которая пела. Меня представили нескольким вновь прибывшим гостям. Вскоре к нам присоединились мсье де Богарне с братом, и собравшиеся развеселились. По настоянию мсье де Богарне стали танцевать — сначала полонез, в котором надо главным образом ходить, потом контрданс, требующий большего умения.
— Александр танцует лучше всех в Париже, — сказала мне одна из младших кузин. Девушка с заурядной внешностью, она была одета в изумительное лиловое платье из шелковой парчи с огромными оборками и турнюром. Ее парчовые туфельки украшены были золотыми пряжками в форме цветков.
— Даже королева обратила на него внимание, — шепнула мадемуазель де Шёвалри.
— Королева? — С подноса проходившего мимо слуги я взяла очередной бокал шампанского. Мы втроем сидели рядом с музыкантами, и поэтому расслышать друг друга иногда бывало трудно.
Мадемуазель де Шёвалри захихикала, прикрываясь золотистым веером.
— Правда, наша королева обращает внимание практически на каждого.
У меня немного кружилась голова, и я воздержалась от ответа. Обернувшись к танцующим, я стала следить за тем, как мсье де Богарне выполняет сложные фигуры танца. Двигался он действительно грациозно; я вполне понимала, почему все им так восхищаются.
После танца, который продолжался более двадцати минут, мсье де Богарне пригласил меня быть его партнершей в полонезе. Я отказалась. Люблю танцевать, но здешние танцы мне совершенно не знакомы. Боялась, что буду выглядеть нелепо.
Тем не менее вечер оказался приятным. Даже маркиз разошелся — я видела, как он танцевал без шляпы.[25]
По дороге домой в карете (из-за высокой прически мне пришлось сидеть на низкой табуретке между сиденьями) тетушка Дезире сообщила мсье де Богарне, что она решила сыграть нашу свадьбу в ее загородном доме в Нуази-ле-Гран и что она намерена получить особое дозволение от парижского архиепископа не оглашать трижды имен новобрачных.
— Таким образом, вы с Розой сможете пожениться до Рождества.
— Отлично! — просиял мсье де Богарне. — Завтра же поговорю со своим счетоводом.
«До Рождества»? Уже так скоро…
ВЕНЧАНИЕ И ПРАВДА ЖИЗНИ
14 декабря 1779 года, Нуази-ле-Гран
Мои приготовления начались уже в девять часов. Четыре часа были отведены на разные ритуалы: обмывание надушенной жасмином водой (отчего я затосковала по дому), массаж (от него заболело все тело), маска из огурца с уксусом, которую мне наложили на лицо (отчего кожа у меня покрылась пятнами). День венчания не заладился с самого утра.
После кровопускания (не очень длительного, но достаточного для того, чтобы лицо снова побледнело) меня накрасили, что заняло почти час. Затем напудрили прическу, а Мими и тетушка Дезире помогли затянуть меня в тугой корсет с китовым усом, к которому по бокам были прикреплены корзинки.[26] Я то и дело налетала на стол и стулья. Поверх надели платье: белое атласное со шлейфом, вышитым и отделанным кружевами. Шлейф крепился к суживающемуся книзу вышитому корсажу. Мне было сильно не по себе, ибо наряд оказался тесен. Посмотрев на себя в зеркало, я убедилась, что выгляжу прекрасно, но как-то безжизненно.
Находиться внутри этой конструкции было сущей пыткой.
Наконец я надела новые туфельки с серебряным кружевом и подошла к большому зеркалу.
— Настоящая невеста! — взвизгнула Мими.
— Говоришь, как Да Гертруда, — заметила я, поворачиваясь, чтобы увидеть себя в профиль. Слезы мешали, застилая глаза. Как мне не хватало мамы и Манет… и даже бабушки Санноа! Видели бы они меня сейчас!
— Не смей плакать! Румяна потекут! — испуганно воскликнула тетушка Дезире.
Мы с ней спустились вниз встречать гостей. Я села у окна. Моя вуаль прикреплялась к высокой прическе заколкой с жемчужиной, и эта заколка все время соскакивала.
Первым приехал аббат Ташер — ему предстояло заменить отца, который был слишком болен, чтобы участвовать в церемонии в Нуази-ле-Гран. Вскоре после него приехал кузен мсье де Богарне, граф Клод; он сообщил, что Франсуа не сможет присутствовать на венчании из-за нездоровья Мари. Разумеется, мы решили, что Мари настало время перестать выезжать в свет, но нас уверили, что дело не в этом. Прибыли трое военных в форме — товарищи мсье де Богарне по полку. Мсье Патриколь, бывший наставником мсье де Богарне в его бытность ребенком, немного опоздал и, волнуясь, объяснял, как что-то случилось с колесом его кареты. Эту мысль он выразил так: «Произошел очевидный разлад ездового механизма». Меня поразили его глаза навыкате и огромный лоб.
Наконец сверху спустился мсье де Богарне. В черном шелковом сюртуке, вышитом золотом жилете и кружевном галстуке он выглядел очень элегантно. Я была горда тем, что сижу рядом с ним.
Тетушка Дезире приказала подать закуски. Я потягивала из стакана шампанское, стараясь не упасть в обморок от недостатка воздуха — корсет не давал мне дышать.
Потом все отправились в церковь. Дети кричали:
— Счастья жениху и невесте!
В маленькой церкви было очень холодно. Мсье де Богарне и я быстро дали свои обеты. Процедура венчания оказалась такой короткой, что я даже не успела замерзнуть. А когда мы выходили из церкви, священник запутался в своих одеждах и чуть не упал, благодаря тетушку Дезире за подаренные медные канделябры и шестьсот ливров. Он заверил ее, что деньги пойдут на приданое какой-нибудь бедной девушке из его прихода.
Вернувшись в дом, мы собрались в гостиной. Гости стали произносить тосты, тетушка Дезире прикоснулась своим стаканом к моему:
— За виконтессу!
У меня так кружилась голова, что пришлось прилечь. Выйдя снова к гостям, я едва стояла на ногах. Мужчины дразнили мсье де Богарне, рассказывая анекдоты о первой брачной ночи.
Последние гости ушли почти в полночь. По указанию тетушки Дезире Мими прошла со мной в комнату мсье де Богарне. В камине горел огонь, но все равно было прохладно. Мими помогла мне раздеться и надеть новую, отделанную кружевом сорочку — красивую, хоть и колючую.
— Ты похожа на ангела, — сказала Мими, убирая мои засаленные и напудренные волосы под капор со вставками из китового уса, и стала напевать себе под нос: «Калипсо, ты женщина, совсем как я сама…»
— Что это за песня? — Она показалась мне знакомой.
Мими все пела: «Я любила Сонсона, я ласкала Сонсона, я губами щипала Сонсона…»
У меня так сильно кружилась голова, что пришлось ухватиться за подставку для парика.
— Что с тобой? — спросила Мими. — Тебе что, дурно?
— Нет, — прошептала я, хотя не была в этом уверена. В спальне послышались шаги, закрылась дверь, скрипнула кровать, и вдруг погас свет.
Мими торопливо надушила мне жасминовой водой шею, грудь и за ушами и подтолкнула к портьерам, за которыми находилась дверь в спальню.
Темнота меня успокоила.
— Сюда, — услышала я голос мсье де Богарне. Внизу кто-то закашлялся.
Я ощупью пробралась к кровати и наткнулась на вытянутую руку.
— Вы напугали меня, — сказала я.
— Виноват, — сказал он, откидывая одеяло. — Надо было оставить свечу гореть.
Я проскользнула под одеяло, протянув ноги к теплой грелке в изножье кровати. Что бы такое сказать? Да и надо ли говорить? Я должна была думать о замужестве, но мысли вдруг разбежались. Я сосредоточилась на больном зубе: вдруг придется его удалить? Неужели Мими права и у меня в зубах завелись черви? Если так, можно ли позволить мсье де Богарне меня целовать?
— О чем вы думаете? — спросил мсье де Богарне, поворачиваясь ко мне.
Глаза постепенно привыкали к темноте. Я увидела очертания головы и плеча; он был без ночного колпака.
— Ни о чем. — Теперь я думала о том, что утром, чтобы избавиться от зубной боли, придется прополоскать рот мочой. От одной этой мысли мне стало нехорошо, но только так можно надеяться сохранить зуб… — А вы о чем думаете? — спросила я.
— О странном положении, в каком мы оказались. Ведь мы едва знаем друг друга, — не вполне внятно произнес он.
Я издала тихий смешок.
— Может быть, вам угодно подождать? — сказал он.
— Да, пожалуй, — пробормотала я и подумала: «Это ли он хотел от меня услышать?»
В это время из-за облаков вышла луна, и в комнате стало светлее. Я увидела его глаза, тонкие, презрительно изогнутые губы, аристократический нос. Это мой муж — человек, которому меня предназначил Бог. Я познакомилась с ним полтора месяца назад и вот теперь стала его женой.
— Может быть, позволите вас поцеловать? — сказал он.
— Да, конечно… — У меня в волосах расстегнулась заколка и теперь колола кожу.
Мсье де Богарне придвинулся ко мне, заслоняя окно головой, и я больше не видела его черт. Он положил руку мне на плечо. Запахло бренди и сигарным дымом. Прикоснувшись своими губами к моим, он отстранился.
«И это все?» — подумала я. Может быть, я что-то сделала не так?
— Совсем забыл, — сказал он, потянулся назад и открыл шкафчик, стоявший у кровати. — Тетушка Дезире не хочет, чтобы на простыне осталось пятно, — сказал он, подавая мне сложенную ткань.
Что мне с ней делать?
— Положите под… ну, понимаете?
Под зад?
Он лег рядом и стал возиться с застежками моей ночной сорочки.
— Не возражаете? — спросил он.
— Хотите, чтобы я это сняла? — Самой мне не хотелось бы.
Он поцеловал меня в нос, и я подумала: «Он что, промахнулся мимо губ?» Его рука скользнула к моей груди, а губы прильнули к моим. Он просунул руку под подол сорочки и нашел холодными пальцами место между ног. Я вскрикнула от удивления. Он все целовал меня. Я кожей бедра ощущала его горячую мужественность. Задрав подол моей сорочки до пояса, он взгромоздился сверху, раздвинув мне ноги, и потыкал ею так и эдак. Я лежала неподвижно и не знала, что мне следует делать. Потом почувствовала острую боль. Я вскрикнула и попыталась вырваться, но он крепко держал меня. Затем он вошел в меня.
Лежа на мне, он целовал мои мокрые щеки, стонал и ритмично двигался, входя в меня и выходя. Как долго это может продолжаться? Я старалась не плакать, но было больно. Затем он вдруг крепко прижал меня к себе и с громким стоном замер.
Что это с ним? С ним случился удар? Он умер?
— Вам плохо? — прошептала я. Кряхтя, он скатился с меня и притих рядом.
Вскоре он захрапел. Перед моим мысленным взором возникло улыбающееся лицо Уильяма. «Из тебя получится красивая королева», — сказал он мне тогда.
По щекам на подушку бежали слезы. Теперь я стала женщиной?
1 января 1780 года, Новый год, Париж
Решила каждое утро ходить к мессе. Хочу стать хорошей женой. Я просила в этом Божьей помощи, ибо мсье де Богарне все чаще морщится, как от боли.
— Что я такого сделала? — спросила я тетушку Дезире. — В чем причина?
— Причина, — сказала она, поправляя мое произношение, — в том, что ты по-прежнему проглатываешь «р», Роза.
Тетушка Дезире составила список слов, которые я должна повторять каждый вечер для упражнения. Я стараюсь принимать ее замечания беспрекословно, ибо знаю, что именно в этом мое предназначение: подчиняться без возражений, стать мадам виконтессой, превосходной во всех отношениях женой.
13 января
Мсье де Богарне целый день разучивает танцевальные па, глядя на себя в большое зеркало. Его пригласили на бал королевы в Версаль… а меня — нет.
— Почему? — спросила я отца и тетушку Дезире. — Почему я не могу тоже поехать?
— Ты не представлена ко двору, Роза, — сказал отец.
— Александр тоже.[27]
— Но Александр — лучший танцор в Париже, — возразила мне тетушка Дезире. — Это большая честь, Роза. Тебе следует порадоваться за мужа.
Воскресенье, 23 января
Мсье де Богарне вернулся из Версаля. Он танцевал с самой королевой!
Тетушка Дезире, казалось, вот-вот упадет в обморок.
— Александр, скажи нам правду: ты не танцевал с королевой!
Как выяснилось, все же танцевал — четверть полонеза.
— Она прикасалась к твоей перчатке? — дрожа от волнения, спросила тетушка. — К этой самой?
— Трепещите, мадам: я благословляю вас. — Элегантно поведя рукой, мсье де Богарне дотронулся кончиками пальцев до плеча тетушки Дезире.
Мы собрались в передней гостиной, чтобы выслушать его рассказ. Мсье де Богарне отметил, что королева грациозна, хотя теперь, став матерью, она не танцует много, позволяя себе лишь несколько кадрилей или один-два тура новомодного танца колонн-англез[28] за вечер. Король же, танцуя, не имеет права поворачиваться к королеве спиной, из-за чего безнадежно путает фигуры и не держит темпа музыки.
Мсье де Богарне подтвердил, что королева — искушенная хозяйка балов; у нее для каждого найдется словечко, и она не позволяет молодым людям весь вечер стоять по углам, обсуждая лошадей и дуэли.
Он так много нам рассказал, что всего и не вспомнить: о накрахмаленных воротниках швейцарских гвардейцев и их спаниелях; о стеклянной двери, до того прозрачной, что ее не видно вовсе; о комнате, в которой служанки-швеи приводят в порядок нуждающиеся в починке платья дам; о пожарных, стоящих наготове с ведрами воды и большими губками…
Весь этот вечер я была задумчива. Воображала, как прогуливаюсь по саду, обмахивая себя перламутровым веером. Мужчины в черном бархате танцуют вокруг, колеблются длинные перья на их шляпах. Музыка, кружащиеся в танце дамы в придворных платьях с оборками, шелест шелков… И вот уже светает. Я протанцевала всю ночь. У стен с позолоченными карнизами спят пажи, служанки и обессилевшие танцоры. А я все танцую…
Пятница, 23 июня, День святого Иоанна
Сегодня мне исполнилось семнадцать. Мсье де Богарне подарил мне рубин, а затем сообщил, что должен вернуться в полк.
— Надолго вы уезжаете? — спросила я.
— На полгода.
Полгода!
18 июля, три часа пополудни
Мсье де Богарне уехал, оставив мне список книг, которые я должна прочесть: Агесилай, Брут, Аристид. Я читала, пока не уснула.
25 июля 1780 года, Брест
Дорогая Роза, я рад, что Вы уделяете внимание занятиям, но огорчен, что их результаты не отражаются в Ваших письмах. Сидите ли Вы за письменным столом, как должно и как я Вам показывал? Правильно ли держите перо, сгибая руку под прямым углом?
Что касается содержания, то предлагаю Вам попросить у тетушки Дезире книгу писем, которые Вы могли бы переписывать. Так, по крайней мере, научитесь верно выражать в письме свои мысли.
Сердце мое полно стремлением к той, которая мне дороже всех. Каждый вечер засыпаю в восторге, прижимая к губам Ваш образ. О, если бы это были Вы сами, любимая! Как жестоко время, не дающее нам соединиться!
Пишите мне, Роза. Не пренебрегайте занятиями.
2 августа
Сегодня утром стояла перед зеркалом, рассматривая свой живот, поворачиваясь вправо и влево: не видно ли каких-то перемен? Две недели назад должны были расцвести цветы…
Вторник, 31 августа
Утром проснулась, чувствуя, как нередко бывает в последнее время, тошноту, и решила, что пора обсудить этот вопрос с тетушкой Дезире. После полудня спросила ее, можем ли мы поговорить. Она пригласила меня в свои комнаты. Я чинно села на канапе и сказала ей, что мне нужен совет. Она смотрела настороженно, но с удовлетворением.
— Да?
— Как узнать, не беременна ли я?
На мгновение мне показалось, что тетушка Дезире перестала дышать, ибо движения груди у нее обычно очень заметны. Откашлявшись, она кивнула:
— Очень хорошо, — и стала отвечать на мои вопросы. Узнав, что у меня нет цветов уже более двух месяцев, она пришла в возбуждение, тотчас уложила меня в постель и с тех пор поит горячим куриным бульоном. Завтра придет доктор, чтобы осмотреть отца. Надеюсь, он освободит меня из этой тюрьмы.
1 сентября
Доктор прописал по утрам по десять капель настойки железа, мясо два раза в день, за ужином пинту пива или стакан портвейна. Мне разрешено вставать с постели, но два месяца нельзя ездить в карете. Переношу все это с радостью, сама не своя.
14 сентября, семь часов пополудни
Мсье де Богарне, узнав о моем состоянии, шлет слова любви. Но со мной случилось горе. Неделю назад у меня началось кровотечение — не сильное, но я решила остаться в постели. Меня осмотрела Мими. Ребенок не развивается, сказала она, не дышит. Она сделала микстуру из крови дракона, которую я послушно принимала дважды в день с толченым миндалем, смешанным с яичными желтками. А вчера у меня ужасно заболел живот. Мими спросила, не привести ли тетушку Дезире, но я настояла, чтобы она этого не делала.
Итак, Мими была со мной в этот ужасный час, за что я всегда буду ей благодарна. Было очень больно — я старалась не кричать, — но Мими очень помогла. Когда все было кончено, она помолилась за меня, но, признаюсь, не христианской молитвой, а тихонько напевая что-то о женских болях и земле, порождающей новую жизнь.
Я проплакала всю ночь. Больше у меня нет ребенка.
СЛИШКОМ МНОГО ОДИНОЧЕСТВА
1 ноября 1780 года, День Всех Святых
За столом маркиз и тетушка Дезире говорили о матери Мари — тете Фэнни, недавно вернувшейся из Рима. Она писательница и хозяйка салона. Недавно опубликовала брошюру «Да здравствуют мыслители!» (написанную, как настаивает маркиз, одним из ее любовников), а также любовный роман под названием «Триумф любви» (читать его тетушка Дезире мне не разрешает).
— Посетители ее салона не расходятся до пяти утра! — вскричал маркиз. — Хотел бы я знать, чем могут заниматься люди в такое время!
Было довольно забавно видеть, как он горячится.
Вторник, 7 ноября
В моей комнате стоит сладкий запах розового масла — духов тети Фэнни. Признаюсь, что покорена. У тети Фэнни маленькое личико, словно у феи. Она наносит пугающее количество косметики, особенно вокруг глаз, очень живых и красивых, и вообще донельзя театральна (с трудом верится, что болезненно застенчивая Мари — ее дочь).
Платье у тети Фэнни простое, но она носит его без корсета — я потрясена! В шляпе есть нечто мужское, что прелестно умеряется венком цветов, большим количеством которых, вопреки возрасту, она украшает одежду.
— Итак, — сказала она при нашей первой встрече, — это и есть та красавица, о которой говорит весь Париж?
Я зарделась. Если бы так было на самом деле! Я не верю, что когда-нибудь увижу Париж, хоть и живу в самом его сердце.
Она пробыла у нас всего час; пила чай, добавляя в него бренди. Маркиз охотно слушал ее рассказы, несмотря даже на неодобрение, выраженное вполне определенно. Она, похоже, знает всех: артистов и политиков, философов и поэтов, людей самых разных кругов. Фэнни только что закончила любовный роман, который скоро будет издан, но уже начала сочинять другой. Больше всего она обеспокоилась моей жизнью.
— Куда вы вывозили свою девочку? — спросила она.
— Что значит «куда»? — переспросила тетушка Дезире.
— Ну, из дома. — Фэнни изъясняется сжато и энергично. — На собрания ложи? На ярмарки?
— Нам и дома хорошо, — фыркнул маркиз.
— Не брали ее на ярмарку в Сен-Жермен? — спросила Фэнни в явном ужасе от того, как со мной обращаются.
— Там стало так грязно… — протянула тетушка Дезире. — И потом, в последнюю поездку нас чуть не сбила вылетевшая из ворот карета.
Она повернулась к маркизу, словно за подтверждением.
— Ну так в Эрменонвиле спокойно, вы могли бы взять ее туда.
— Я, вероятно, единственный во Франции, кто не разделяет всеобщие восторги, — сказал маркиз. — Прости меня, но твой герой Жан-Жак мне не по душе.[29]
— Не обратили ли тебя в свою веру юный Александр и его дорогой Патриколь?
— Не обратили.
— Не заманили ли тебя на собрание масонской ложи?
Маркиз только фыркнул.
— Ему никак не удается запомнить пароль, — сказала тетушка Дезире, прикрывая веером вероломную улыбку.
— Дело вовсе не в этом, — возразил маркиз, — а в этой чепухе о свободе, равенстве и братской любви. И в уродливых красных шапках, которые они носят и от которых голова зудит.
— Ну, может быть, в театр? Вы, конечно, вывозили ее на спектакли…
Тетушка Дезире отрицательно покачала головой.
— Боюсь, Александр бы этого не одобрил, — сказала она. — Все, имеющее отношение к театру, поощряет дух отчужденности, свойственный эпохе.
Фэнни присвистнула, самым неженственным образом.
— Он, пожалуй, всех нас заставил бы петь и танцевать на улице вокруг майских шестов с лентами. Устала я от вечного нытья и тоски по «старым добрым временам». Принципы Руссо могут завести слишком далеко. Я задала простой вопрос: как вы могли привезти эту крошку в Париж и даже не побывать с ней в театре?
— Пожалуй, мы могли бы сводить ее в «Театр Франсэ»,[30] — осторожно сказала тетушка Дезире, взглянув на маркиза.
— Боже мой! — сказала Фэнни. — Единственное, на что там стоит посмотреть, так это король… и королева, когда ему удается вытащить ее на эти скучные постановки. «О, Добродетель!..» — Фэнни выпятила грудь и прошлась по комнате, подражая бездарной актерской декламации. Наблюдавшая за нами у двери Мими захихикала. — Возможно, у королевы не хватает кой-чего вот тут, — Фэнни постучала себя по голове, — но во вкусе ей не откажешь. Ее чаще можно встретить на бульваре Дю-Темпль.
— На бульваре Злодеев, ты хотела сказать, — поправил ее маркиз.
— Разумеется, а чего еще от нее ожидать? — бросила тетушка Дезире.
— А вы когда-нибудь видели королеву? — жадно спросила я, своим вопросом обнажая собственную сущность: неотесанная девица с Островов.
— Не на что смотреть! — ощетинился маркиз.
— Да как же ее можно не видеть?! — застонала Фэнни. — Эта женщина везде: в театре, за игорным столом, на концерте духовной музыки, в салонах — не в моем, разумеется, — но я слышала от графа Клариона, что она была у графини д’Отрикур, как бы инкогнито, что, впрочем, никого не ввело в заблуждение. Бедная женщина, мне даже жаль ее. Надеюсь, у нее нет аллергии на кошек.[31] На мужчин у нее аллергии точно нет. Я понимаю, зачем она переехала в Малый Трианон: чтобы получить больше свободы. — Тут Фэнни подмигнула мне. — Там она может без опаски проявлять свои буколические наклонности и изображать пастушку, повязывая ленточки коровам и овцам. Настолько модное занятие, что, откровенно говоря, меня от него тошнит. Должна признать, сама я и минуты не смогла бы пробыть королевой. Во дворце полно зевак, которые, как в зоопарке, следят за каждым шагом королевской четы да еще и гадят по углам. Люди даже смотрят, как королевская семья ест,[32] — можете себе представить? Господь свидетель, я противница корсетов — как можно их терпеть? — но не кажется ли вам, что королева заходит слишком далеко? — Мы молчали, но Фэнни и не ожидала ответа. — А с другой стороны, как не взбеситься, имея в мужьях короля Людовика? Жратва — его единственная страсть.
— И ведет он себя как сущее дитя, — пробормотал, в свою очередь, маркиз, — развлекается, обрызгивая прохожих струями фонтана. Пора бы его величеству повзрослеть, вам не кажется?
— А вы разве не знаете, что в Страсбурге чеканят деньги, на которых наш дорогой король изображен с рожками? — усмехнулась Фэнни. — Правда-правда, у одного друга моего друга есть такая монета.
Я готова была слушать Фэнни часами, но тетушка Дезире сменила тему, рассказав, что я учусь играть на арфе, хорошо пою и интересуюсь рисованием. Я смутилась, что меня так расхваливают, но внимание Фэнни было мне приятно.
Она настояла, чтобы я показала ей свою последнюю работу, на которой была изображена сценка на острове. Случайно ей попался на глаза этюд — вид из моего окна на каменную стену соседнего дома, и она усмехнулась, усмотрев в картинке оригинальность и чувство юмора.
— Хотя, возможно, это говорит о тяжелой депрессии…
Тут она окинула меня испытующим взглядом, а заметив на столе открытый томик Гельвеция, Фэнни спросила, читаю ли я его.
— Пытаюсь, — созналась я.
— Зачем? — поинтересовалась Фэнни. — Хотя, конечно, это занятие достойно восхищения.
— Так пожелал мсье де Богарне, — объяснила я. — В целях моего образования.
— Как мило с его стороны! — саркастически заметила она.
— Но я пишу с ужасными ошибками, — сказала я, защищая мужа.
— В письмах Вольтера полно ошибок, и что? — Она заметила стоявшую в углу гитару. — Вы играете?
Я призналась, что музицирую, но сказала это довольно неохотно, ибо мсье де Богарне убедил меня, что только представители низших классов общества играют на таких примитивных инструментах.
— Прекрасный инструмент, такой выразительный! Какие пьесы вы знаете?
Я рассказала, что пытаюсь разучивать кантаты Клерамбо, но они для меня трудны.
— Естественно, — сказала она, что меня ободрило.
Уже у двери Фэнни обернулась ко мне:
— Скажите, моя дорогая, что вы думаете о нашем прекрасном городе?
Я покраснела.
— Не стесняйтесь. Ваши страдания ясно написаны у вас на лице. Как и каждая мысль, приходящая вам в голову, каждое чувство, которое вы испытываете. Вы — совершенно чистое, прозрачное создание. Но, признайте же, нельзя быть француженкой и не любить Париж.
Я поняла, что она знает самые мои тайные помыслы и мечты. Разве я всю свою жизнь не мечтала о Франции? Разве само это слово не было связано для меня с любовью, со всем, что только есть в жизни лучшего?
— Признаюсь, пока я видела только эти четыре стены, — сказала я.
— Это мы исправим, моя дорогая. Начнем с вашего визита ко мне в салон — завтра же вечером, — подняла палец Фэнни, пресекая мои возражения. — Я настаиваю. Пришлю за вами лакея к девяти часам.
Вот так просто все решилось. Но «салон»? Я даже не знаю, что это такое.
Четверг, 9 ноября
В гостиной у Фэнни собрались несколько человек (двенадцать, я посчитала). Фэнни сказала всем, что я изучаю живопись и музыку; мне это очень польстило. После ужина стали играть на клавесине и читать стихи. Много смеялись и спорили. Все это время Фэнни изящно полулежала на диване, обитом синей с серебряной ниткой парчой. С венком из цветов на голове она походила на богиню. Поэт по имени Мишель де Кюбьер (невысокий, с громким голосом и крупными губами) прочел несколько стихов, написанных Фэнни. Я их не поняла, но всем они понравились: гости хвалили Фэнни, чем я была очень горда.
Не могу пересказать весь оживленный разговор и описать интересных людей, с которыми познакомилась. Мне казалось, что у меня язык к нёбу прирос, и тем не менее меня приняли очень тепло. Пожилой джентльмен в тугом старомодном парике тотчас угадал, что я креолка.
— Как вы узнали? — спросила я.
— Вас акцент выдает. И восхитительная грация движений.
Оказывается, я двигаюсь с восхитительной грацией. Неужели!
Суббота, 18 ноября
Сегодня Фэнни повела меня на спектакль. Приехала она рано, чтобы проследить за моим туалетом. Мы потягивали бренди, хихикали и вели себя, наверное, довольно легкомысленно, потому что тетушка Дезире заглянула в комнату и неодобрительно покачала головой. Когда дверь за ней закрылась, Фэнни состроила смешную гримаску. В самом деле, таких людей я еще не встречала. Фэнни приказала кучеру везти нас на бульвар Дю-Темпль. После сказанного маркизом — дескать, этот бульвар прозывается бульваром Злодеев — я ожидала увидеть там головорезов, но меня сразу захватила царившая здесь веселость. По натянутым канатам ходили акробаты, выступали музыканты, кукловоды, мимы, дрессированные животные — настоящий цирк, представление которого разворачивалось прямо на улицах. Даже торговцы пели: о свободе в Америке, о порочности королевы и, разумеется, о любви. Два актера исполняли сентиментальные романсы: женщина стояла на одной стороне улицы, мужчина — на другой, и они разговаривали друг с другом песней. Невозможно было не поддаться всеобщему возбуждению.
Мне так понравилось на этой улице, что в театр я вошла неохотно, но сразу оказалась в другом мире. Мы расположились в ложе Фэнни (я старалась не очень крутить головой), но тут публика задвигалась, зашевелилась. В центральную ложу вошла королева!
Я очень хорошо рассмотрела ее лицо. Она оказалась моложе, чем я ожидала, немного старше меня, красивая, с добрым, почти застенчивым выражением лица. Разумеется, я рассмотрела ее туалет и особенно — прическу, причудливое сооружение из розовато-лиловых перьев, которые трепетали при каждом движении королевы. С нею в ложе сидела блондинка и высокий красивый мужчина.
— Это Йоланда де Полиньяк и граф де Водрёй, — прошептала Фэнни. — Она любовница графа. У них, что называется, «тайный брак», осложненный его отношениями с королевой… — И она многозначительно взглянула на меня поверх веера.
— Неужели с королевой? — прошептала я.
— И более того, — подняла Фэнни брови, — говорят, что королева с Йоландой тоже… — Фэнни подняла скрещенные указательный и средний пальцы. — Это если верить слухам, — добавила она, — но я им, конечно, не верю.
Тут свет погас, и публика затихла. В соседней ложе тихо рассмеялась женщина.
— Она там не одна? — спросила я, ибо занавеси соседней ложи были плотно задернуты.
— В своей театральной ложе можно принимать кого угодно, — закатила глаза Фэнни.
Снова послышался смех, и мужской голос произнес: «Вы имеете в виду…»
— Придется, дорогая, дать вам почитать один из моих романов, — прошептала Фэнни, когда занавес стал подниматься. — Разумеется, мы выдадим его за трактат об эстетике. Пьеса, которую мы смотрели, называлась «Битый», и я так смеялась, что завязки корсета чуть не лопнули. Там по ходу действия слуге выливают на голову ночной горшок. Он пытается судиться, но сам оказывается в тюрьме. Ужасно глупо, но так смешно! Между действиями актеры пели и декламировали.
Обожаю театр! Фэнни обещала вскоре снова взять меня с собой на спектакль.
22 ноября
Мсье де Богарне пишет мне: Labour omnia vincit improbus. Я попросила отца перевести. «Упорный труд преодолевает все трудности», — сказал он. Мне следовало бы догадаться, что тут говорится об учебе, а не о любви.
7 декабря
Мсье де Богарне сообщил, что возвращается домой. Я не видела его пять месяцев.
Среда, 13 декабря, 11.30 утра
Сегодня наша первая годовщина. Но мсье де Богарне уже уехал в свой полк, который стоит в Вердене. Пробыл дома лишь четыре дня.
МАТЕРИНСТВО И УЖАСНОЕ ОТКРЫТИЕ
19 февраля 1781 года
Я снова жду ребенка. Хожу по дому с превеликой осторожностью.
7 марта
Около одиннадцати зашла на чай Фэнни. Уходя, вложила мне в руку небольшой сверток.
— Не говори Дезире, — шепнула она. — И конечно, отцу тоже.
Я только сейчас его развернула. Это «Исповедь» Руссо: запрещенная книга. Начала ее читать и была потрясена, спрятала книгу под матрас.
15 марта
Перед обедом заходила Фэнни. Я и не думала, что мне представится случай спросить ее об «Исповеди», но, когда тетушка Дезире вышла посмотреть, как повариха управляется с принесенным Фэнни кроликом, набралась мужества.
— Хочешь, чтобы я тебе объяснила? — вздохнула Фэнни.
По выражению ее лица я поняла, что спрашивать мне не следовало.
— Ты знаешь, что определенные вещи могут… возбуждать мужчину? — спросила она. Теперь наступила моя очередь краснеть. — Так вот, Руссо мечтал, чтобы его отшлепали.
Я была потрясена.
— Вы хотите сказать…
— Жене такого человека надлежит держать при себе березовую розгу и постоянно унижать его, — сказала она и откинулась на спинку дивана, глядя на меня с материнским участием. — Как знать, возможно, твоему Александру требуется то же самое? — задумчиво добавила Фэнни.
После ее ухода я достала книгу и стала выискивать в ней места, которые прежде не понимала. Таким безнравственным образом я приятно провожу седьмицу Господа нашего.
Воскресенье, 25 марта
Вчера, в канун Благовещения, я почувствовала, что ребенок у меня в животе бьется, как бабочка крыльями. Я замерла. Он снова затрепетал, едва ощутимо!
Мими раскладывает карты, гадает. У меня будет мальчик, так она сказала.
Мальчик! Думаю обо всем, на что способны мальчики, обо всем, что мать должна позволять им, и мне хочется плакать. Неужели быть матерью означает испытывать это странное чувство, переполняющее мое сердце?
4 мая, Нуази-ле-Гран
Получила после полудня письмо от мсье де Богарне, отправленное из Ла-Рош-Гийона — сельского поместья его начальника, герцога де Ларошфуко.
— Но мсье де Богарне был в Вердене! — сказала я тетушке Дезире.
Не подлежит сомнению, что мсье де Богарне не смог бы проехать в Ла-Рош-Гийон, не завернув повидать нас, повидать меня. Ему стоило лишь немного отклониться в сторону от дороги на Ла-Рош-Гийон.
— Определенно, Александр исполняет приказ начальства, — сказала тетушка Дезире, но в глазах ее мелькнуло сомнение.
— Исполняет приказ жить, как ему угодно, забыв о своей беременной жене, — сердито сказала я. Забыв о любви к своей жене.
— Постарайся, Роза, — сказала тетушка Дезире. — Обязанность жены состоит в том, чтобы ублажать мужа.
— Мсье де Богарне невозможно ублажить! — Я подошла к окну. Даже сельский пейзаж не мог меня утешить. — То он смеется, то мрачен как туча; то серьезен, то легкомыслен; то взволнован, то холоден… никогда не знаешь, каким он будет в следующую минуту!
Тетушка Дезире вздохнула и опустила кружево, которое плела, на колени.
— Похоже, нам нужна помощь, — сказала она.
Четверг, 7 июня
Тетушка Дезире послала Патриколя, бывшего наставника Александра, в Ла-Рош-Гийон, чтобы поговорить с ним. Патриколь отписал тетушке Дезире пожелание моего мужа: я должна как можно скорее «развиться». Теперь моим образованием будут заниматься не только преподаватели, но и все домашние, включая отца.
23 июня
Сегодня мне исполнилось восемнадцать. Ужасно жарко, и я страдаю, будучи в положении. Тем не менее пытаюсь одолеть первый том «Римской истории» Верту. Но ребенок шевелится во мне, отвлекая от учебы.
В письмах к мсье де Богарне я пишу только об успехах в учении и не рассказываю ему о переменах в моем сердце.
Понедельник, 3 сентября, Париж
Утром в день рождения моей дорогой сестры Манет я родила — мальчика. Хорошая примета.
Роды были тяжелые; такой боли я не могла даже вообразить, но любовь, которую я испытываю к этому крошечному, сосущему мою грудь существу, переполняет меня, успокаивает. Прижимаю к себе моего орущего младенца и пою ему песенки, совершаю над ним обряд крещения, окропляя слезами изумления и радости. Устраиваюсь поудобнее под одеялом, прикладываю его к груди. Он жадно хватает сосок, вытягивая из меня водянистую жидкость, и мы тихо лежим вместе, слышно только его чмоканье. Потом мы погружаемся в благословенный сон, и я думаю, что я в раю, разве нет? Разве это не рай?
В тот же день, позже
— Роза, к тебе посетитель, — сказала тетушка Дезире. Что-то в ее голосе меня насторожило.
За ее плечом я увидела мсье де Богарне. У меня перехватило дыхание. Я не видела его… сколько же месяцев? Восемь? Сбилась со счета. Он выглядел превосходно в элегантном черном камзоле, жилете в красную полоску, панталонах телесного цвета и блестящих черных сапогах с острыми носками.
Улыбнувшись, мой муж прикоснулся к шляпе:
— Мои извинения. Я намеревался быть здесь к…
— Нет нужды извиняться, Александр. Я ожидала вас, — сказала я.
— Припоминаю, ты обращаешься ко мне на «вы», только бывая не в духе.
— Я слишком устала, чтобы сердиться. — Я почувствовала прибывающее молоко. Скоро наступит пора кормления.
— Я привез вам подарок. — Он вытащил из кармана жилета футляр. В нем была золотая булавка с миниатюрным портретом мсье де Богарне.
В комнату вошла Мими с младенцем на руках. При виде мсье де Богарне она вздрогнула.
— Александр, вы помните?..
— Роза, разумеется, я… — замялся он.
— Это Мими, — напомнила я.
Но он смотрел на младенца.
— А это?..
Мими осторожно положила ребенка в протянутые руки мсье де Богарне, который приподнял угол покрывала и всмотрелся в лицо сыну. Затем, с блеском в глазах, повернулся ко мне.
— Вы уже дали ему имя? — спросил он.
— Эта честь принадлежит вам.
— Я бы хотел назвать его Эженом, — сказал он.
— Такое имя мне нравится, — одобрила я. Ребенок забеспокоился. — Есть хочет.
Мсье де Богарне передал нашего сына в мои руки.
— Добро пожаловать домой, Александр, — сказала я, прикоснувшись к его руке.
Понедельник, 22 октября
Звонят колокола, на улицах празднуют. Королева родила мальчика! Выпалили из ста одной пушки. Народ повсюду кричит: «Да здравствует дофин!»
Прижимаю своего сына к сердцу и молюсь за королеву. Я не завидую, ибо ее ребенок не принадлежит ей. Ее мальчик будет королем. Он принадлежит Богу, Франции — всем нам.
23 октября
Ночью мне приснился сон, в котором мсье де Богарне говорил мне:
— Вы у меня не единственная жена.
Проснулась в поту.
Утром рассказала этот сон Мими. Ее лицо подобно воде в тихом пруду, на нем видно малейшее беспокойство. Поэтому я внимательно смотрела на нее.
— Что за бред! — воскликнула она, однако сразу насторожилась.
— Будь в этом сне хотя бы доля правды, ты бы мне сказала?
— Спроси у Шарлотты.
Шарлотта — повариха тетушки Дезире и страшная сплетница, но обладает большим влиянием, и не только на кухне.
— Мими, не заставляй меня пережить лишнее унижение. Не хочу узнать это от Шарлотты.
По глазам было видно, что Мими засомневалась.
— Пожалуйста! — взмолилась я, ибо истина становилась все более очевидной.
Мими помолчала, собралась с духом и сказала:
— Мсье виконт содержит любовницу.
Любовница. Это меня не удивило. Мсье де Богарне редко бывал дома.
— Кто она? — спросила я.
Мими повесила голову, и я увидела, как лоснятся на свету ее черные волосы.
— Мадам Лонгпре.
— Мадам Лаура Лонгпре? — запинаясь, переспросила я. — Моя кузина Лаура Лонгпре? — Я вспомнила пышную женщину, навестившую нас с отцом вскоре после нашего прибытия во Францию. Вспомнила ее полную грудь, украшенную блестящими драгоценными камнями, платье из легкого тонкого материала.
Мими кивнула.
— Но ведь она сильно старше Александра, — возразила я, скорее растерянная, чем огорченная. Мне отчего-то вспомнился стишок, который распевали мальчишки: «Лаура, Лаура, зайди за телегу». Не знаю, что должно было случиться за телегой, но что-то мне подсказывало: это имеет отношение к задиранию нижних юбок.
— Более того, у них есть ребенок. Мальчик.
— И отец — мсье де Богарне? Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?
— Шарлотта.
— Это общеизвестно? А маркиз знает? А мой отец?
— Насчет твоего отца не уверена.
Я села на краешек кровати и закрыла лицо руками. Потом встала.
— Куда ты?
Спустившись вниз, я отыскала тетушку Дезире в чулане, где та проверяла запасы.
— Могу я с вами поговорить? — спросила я.
— Может быть, попозже?
Я покачала головой.
— Жди меня в передней гостиной. Сейчас приду, — сказала она.
Я повиновалась.
Тетушка Дезире вошла и села, чинно положив руки на колени.
— Да? — сказала она тоном, который показывал, что у нее много забот.
— Я только что узнала о мадам Лонгпре, — мне было отрадно сознавать, что я не плачу и что мой голос не дрожит, — и о ее ребенке, сыне Александра.
— Ох, — спокойно произнесла тетушка Дезире.
— Разве это не имеет значения? — спросила я, не в силах более сдерживать обуревавшие меня чувства.
— Лаура не представляет для тебя угрозы, Роза. Александр любит тебя, если ты об этом беспокоишься.
— Откуда вы знаете?
— Александр мне все рассказывает. — Тетушка Дезире откинулась на спинку кресла с видом собственницы.
Я встала. У меня так кружилась голова, что надо было поскорее лечь. Тетушка Дезире взяла меня за руку.
— Роза, пожалуйста, не будь такой провинциальной. Ты жена, которую я выбрала для него. — Отодвинув штору, она смотрела на улицу.
— И?..
— А Лаура — женщина, которую он любит.
— О нет!
— Ты сама хотела знать правду.
Я швырнула на пол подушку, потом еще одну. Когда очередь дошла до вазы, меня трясло.
У МЕНЯ ИССЯКАЕТ ТЕРПЕНИЕ
13 декабря 1781 года
— Почему моя дочь такая хмурая? — спросил отец, когда я принесла ему стакан кларета на ночь.
— Ты находишь, что я не в настроении? — Мсье де Богарне уехал в Италию шесть недель назад, а сегодня годовщина нашей свадьбы. Два года.
Отец схватил меня за руку.
— Поедем со мной, Роза! Вернемся на Мартинику. — Здоровье отца существенно улучшилось, и ему даже дали небольшую прибавку к пенсии. — Разве ты не видишь, как ведет себя твой муж!
Я удивилась: а как он сам вел себя по отношению к матери?
— Эжен слишком мал, такое путешествие ему не по силам.
— Ну так оставь его с кормилицей. Пришлешь за ним, когда он подрастет.
Оставить Эжена? Знаю, многие так делают. Но я даже помыслить не могу о том, чтобы с ним расстаться.
— Прости, папа, это невозможно. Я только им и живу.
Отец взглянул на меня и тяжело вздохнул:
— Ах, эти матери-креолки!
19 января 1782 года
Папа уехал. Когда карета двинулась с места, он даже не оглянулся.
Я осталась совсем одна. Чувствую себя старухой.
25 июля, Нуази-ле-Гран
Сегодня утром прибыл курьер с сообщением, что мсье де Богарне прибыл в Париж. Я тотчас приказала закладывать карету. Попросила Мими одеть малыша. Она нарядила Эжена в матросский костюмчик, предназначенный для ребенка на год старше. Я поцеловала его в носик. Он активно задергал ножками и наградил меня улыбкой. Я попробовала покормить его перед дорогой, но от волнения молока не было. Эжен забеспокоился и захныкал.
— Попробую попозже, в дороге, — сказала я Мими, отдавая ей малыша.
Я лихорадочно оделась, выбрав кремовое шелковое платье для визитов и большую соломенную шляпу с широкими, кремовыми же лентами, которые завязываются под подбородком. Жакет оказался для меня немного тесен.
Всю дорогу я думала, что скажу мужу. Когда проезжали мимо опушки леса, я велела кучеру заехать на тенистую поляну. На этот раз Эжен был так голоден, что ел, несмотря на мое взвинченное состояние. Я приложила носовой платок к другому соску, чтобы не запачкать молоком жакет.
В отеле «Де Ларошфуко» я подала свою карточку. Мими, тихонько напевая, стояла позади меня с Эженом на руках. Я поправила его матросскую шапочку, съехавшую на глаза.
— Роза?
Я повернулась. В дверях стоял мсье де Богарне в расшитом золотом двубортном камзоле. Я подала ему руку.
— Рада вас видеть, Александр.
Малыш заплакал. Мими передала его мсье де Богарне. Я опасалась, что Эжен может испугаться незнакомого человека, но напрасно: он уставился на золотые пуговицы отцовского камзола и потянулся к ним.
— Я правильно его держу? — спросил мсье де Богарне.
— Он крепкий, здоровый мальчик, ничего ему не будет, — сказала я, следуя за Александром в гостиную.
Мсье де Богарне тронул пальцем подбородок малыша. Эжен вознаградил его улыбкой.
— Он мне улыбнулся! Как думаете, он понимает, кто я такой? — с беспокойством спросил Александр.
— Где здесь можно погулять? — тактично спросила Мими.
— Сад за теми дверьми, — сказал Александр.
Я сняла шляпу и пригладила волосы. Мсье де Богарне набил табаком трубку. Чувствуя слабость в ногах, я села.
Несмотря на молитвы, которые я повторяла про себя, во мне закипал гнев. Я постаралась подавить его. Гнев от дьявола, а не от Бога. Ибо во мне тоже была тоска, ставшая частью меня. Ради сына, ради себя самой я хотела, чтобы муж был со мной.
Мсье де Богарне разжег трубку и втянул через чубук дым.
Я встала, подошла к окну и посмотрела в сад. Боялась сделать неверный шаг.
Мсье де Богарне положил трубку на каминную полку.
— Я… Понимаю, вам пришлось непросто, Роза, но во время путешествий у меня было время размышлять, проанализировать прошлое… и подумать о будущем. — Он прочистил горло. — Я решил… то есть я принял решение покинуть определенную женщину.
«Определенную женщину»! Я повернулась к нему:
— Это будет сложно для вас, Александр?
Он подошел ко мне и поцеловал.
— Нет, — сказал он.
Я обхватила его за шею: как будто камень с сердца свалился!
В это время я услышала плач Эжена и высвободилась из объятий мсье де Богарне. В дверях улыбалась Мими.
— Зайду попозже, — сказала она.
Мсье де Богарне провел рукой по волосам.
— Нет, входи… — и поцеловал мне руку.
Все вместе мы — мсье де Богарне и я, Мими и наш сын — вернулись в деревню. То и дело я слышу остерегающий внутренний голос, но не обращаю на него внимания. Я не намерена больше оставаться в одиночестве.
1 сентября
Проснулась в приятном тепле рядом с мужем. В душе покой. Я снова беременна…
3 сентября, вечер
Первый день рождения Эжена. Вместо подарка получила ужасную весть: мсье де Богарне подал прошение о назначении на должность адъютанта губернатора Мартиники.
— Но, Александр, наш сын еще слишком мал. Я не могу оставить его. А если я…
— Я полагаю, вам обоим было бы небезопасно…
— Вы оставите нас здесь?
— Воспользовавшись этой возможностью, я многое выиграю…
— И все потеряете! — закричала я, отчего сын заплакал.
7 сентября
Когда я проснулась, мсье де Богарне уже уехал. Отправился в путь еще ночью.
10 декабря
Узнала, что Лаура Лонгпре, ныне вдова, направляется на Мартинику на том же корабле, что и мсье де Богарне.
Меня переполняет горечь. Он снова предал меня!
Молюсь, чтобы Господь дал мне сил. Я должна выдержать — ради моего мальчика, ради ребенка, которого ношу под сердцем.
10 апреля 1783 года
Утром я родила, раньше ожидаемого срока. Девочка — вся красная и такая крошечная — спит мертвым сном.
После того как перерезали пуповину и акушер обтер младенца красным вином и завернул в вату, Мими выкупала меня, добавив в ванну душистого чая. Я начала было что-то говорить, но она заставила меня замолчать. Женщина, только что родившая ребенка, не должна открывать рот.
— А не то в тебя войдет ветер, — объяснила Мими.
Я закрыла глаза и сердце, сжала губы. Ветер уже вошел в меня — целая буря, несущая лишь слезы.
11 апреля
После полудня крестили младенца. Фэнни, крестная мать, предложила назвать дочку Гортензией. Имя мне не нравится, но я слишком утомлена, чтобы возражать. Пришлось продать медальон, чтобы заплатить священнику.
Не помню, чтобы чувствовала себя так, когда родился Эжен… так грустно, так грустно.
30 июня
Маркиз получил несколько писем, в которых говорится о беспутном поведении Александра на Мартинике, где, как выяснилось, он пьет, предается азартным играм и сожительствует с женщинами (не только с Лаурой), не заботясь о том, что позорит свое имя. Придя в гнев, маркиз написал королю письмо, в котором требовал, чтобы его сына арестовали по королевскому приказу без указания фамилии лица, подлежащего аресту.[33] Не без труда тетушке Дезире удалось перехватить это письмо до того, как оно было отправлено.
2 сентября
Заканчивала вышивать жилет для Эжена, когда Мими принесла мне конверт.
— От твоего мужа, — сказала она.
— Курьер доставил? — Для курьера было как будто слишком рано.
— Женщина. — Мими уставилась в пол. — Мадам Лонгпре.
— Мадам Лаура Лонгпре? Но разве она не на Мартинике? Она пришла сюда? — Я посмотрела на конверт, который держала в руке. От него пахло ирисовой пудрой. Я сломала печать на конверте и достала из него исписанный листок.
Это было письмо, письмо от мсье де Богарне.
— Что это? — спросила Мими, чувствуя, как я огорчена.
— Мсье де Богарне приказывает мне выселиться из его дома… в монастырь. Он утверждает…
Я запнулась. Не могла произнести это вслух. Александр утверждал, что Гортензия — не его дочь.
— Позволь, я позову мадам!
Я не возражала. Чувствовала, что слабею. В комнату вбежала тетушка Дезире и выхватила у меня письмо.
В нем мсье де Богарне называл меня низким созданием. Он обвинял меня в том, что в девичестве у меня было множество любовных приключений. Утверждал, что накануне нашей с ним помолвки я переспала с мужчиной и с другим — на острове Сен-Пьер, по дороге во Францию. Он писал, у него есть доказательства.
Тетушка Дезире опустилась в кресло.
— Боже мой! — прошептала она.
Я ощутила, как вдруг потяжелел мир вокруг меня.