о от графа все-таки ожидали чего-нибудь этакого — разложения, например, показательного, прямо за свадебным столом. Но оживать через несколько дней после смерти, после мучений закапываний и раскапываний в этом адовом пекле? После свадьбы, наконец?! Этого от него никак не ожидали.
Он что теперь — будет жить?! Или это его очередная шутка, оттуда? «Покойник умер во вторник — стали гроб тесать, а он вскочил и плясать»? Какой же он тогда мученик? Он гад! Люди кушают, невеста, вон, едва жива от страха (Мэю скручивало от смеха, благодаря напитку Фарона). Примерно такое волнообразие чувств отразилось на лицах гостей, совсем их не украшая. Граф устроил-таки показательное «разложение» за столом — заговорил. Казалось, черти завыли черти во всех углах:
— А-а! сэр Хулиус!.. Ну и джули тебе здесь надо, оборотень?!
— Оборотень! — ахнули гости, не зная теперь, в какой угол бежать, кто из рыцарей опаснее.
Впрочем, проблема решилась сама собой. В руках ожившего покойника, черт знает откуда, появился меч и присутствующие, опрокидывая столы и стулья, бросились вон, разнося весть об очередном чуде странного рыцаря — свадьбе с оживлением и мечом. Слава кругам, что канонизации не было, а то бы и церковь осквернил кощунник! Этого горбатого и могила не исправила!
Мэя хохотала до слез; цветок перед ней перестал переливаться и ровно пылал алым пламенем.
2. Чудные деяния Фомы
А весть о чудесном воскрешении птицей облетела замок, всколыхнула весь город. Под окнами дворца и на всех перекрестках орали о чуде и требовали показать графа. Государственный совет, посовещавшись с Фароном, объявил во всеуслышание, что это был просто сон, граф устал. Небольшая летаргия и никакого чуда, сплошное торжество традиционной медицины. На графе был использован известный аллопатический метод: из гроба на брачное ложе с угрозой канонизации. Засим не надо выстраиваться в очередь на исцеление, тем более с ведрами, графу нужно отдохнуть, просьба разойтись и не кричать под окнами.
Народ неохотно разошелся, не веря и как всегда, втихую кляня власть…
— Сэр Джулиус! — доложили.
— Я не хочу его видеть! — отрезал Фома капризно. — Мы моемся!
Он лежал в ароматной ванне и пил пиво, а вокруг сновали массажисты, травники, банщики, притирщики и цирюльники с пиявками — все мило, по-домашнему, с комфортом, который он оценил по-новому, после вожжеобъятной Мамани.
— Ни в коем случае не пускать! — предупредил он лакея.
Блейк был удивлен: граф должен помилосердствовать, человек, бог знает откуда скакал, спешил! Возможно, есть важные новости.
— Ох, Марвин, вы еще не знаете этого почтальона! — невесело усмехался Фома. — Меня, после его новостей, закапывали пять раз. Думал уже все, солнце точно не увижу!
Блейк смеялся; он делал это беззвучно, колыхаясь своим тучным телом и издавая странный астматический свист.
— Вы сейчас выглядите лучше, чем до поединка, граф! Как это ни кощунственно звучит, но вам могила только на пользу!
— Не знаю, — упорствовал Фома. — И вообще, как может быть на пользу могила?
— Каким-то образом оказалось именно так, — пожимал плечами бравый капитан.
Фома и вправду чувствовал себя уже довольно сносно, несмотря на изрядно помятое тело и физиономию. Да еще ванна с благовониями, после холодной могилы, где он отбивался от мародеров! Теперь он блаженно размокал, ощущая тепло каждой клеточкой своего недавнего трупа и был почти весел. Но Доктор!..
— Он меня подставил, Марвин, — пытался объяснить он необъяснимое. — Вы еще не знаете, дружище, что это за фрукт!.. И потом у меня к нему еще масса вопросов! — добавил он, подумав о том следе в своем замке нейтрализации, после которого дыры преследовали его, как вши крестоносцев.
Тогда, тем более, надо увидеться, недоумевал Блейк, который собственноручно доставил графа сюда, после того, как тот упал поперек свадебного стола с Ирокезом в руках. Графа уже проведали Меркин с Танером, оба Мартина, Фарон, который влил ему какую-то терпкую микстуру и навел с помощью травников ванну, так как принимать услуги сэра Джулиуса граф отказался наотрез.
— Ладно! — махнул рукой Фома. — Я с ним потом разберусь, пейте и будьте здоровы!..
— Ну и что тут было без меня? — возобновил он прерванную беседу. — Только не рассказывайте мне больше, как меня хоронили. Я до сих пор чувствую вкус земли. Что за варварский обычай хоронить стоя и без гроба, словно меня током ударило? Впрочем, хорошо, хоть вверх ногами не ставили… Тьфу, ненавижу этого Доктора! Убью!
Блейк попивал пиво, благодушно обмахивался от горячих благовоний, но мундир не снимал, только расстегнул верхние пуговицы. Теплоказарменные отношения графа и его друга забавляли его, но больше интересовал поединок, в котором ему было непонятно все.
Как это графу пришло в голову бросить копье? Это же неслыханно! Все равно, что бросаться ядрами в наступающего противника, вместо того, чтобы заряжать пушки. Какой риск! А вдруг промах?
— А-а! — отмахивался Фома. — У меня просто не было иного выхода. Или вы знаете?
Блейку пришлось признать, что и он не знает, потому что в поединке Скарту не было равных, это была его беспроигрышная карта. Но как граф додумался, что это единственный способ победить, поражался он.
— Было уже все это, — сказал Фома. — Так давно, что даже сочинили оперу.
Но, по правде говоря, он только теперь понимал, каково быть Давидом, если ты не Давид. У ветхозаветного царя-пастуха был план и волшебная праща, которой он сбивал птиц на лету, а также «богоизбранный» народ и провидение — совсем немало! У Фомы же было только желание выжить, без плана, без идеи, как и вся его жизнь. Голиаф остался в истории человечества символом бездушного орудия для убийства, но он был человеком, причем, человеком странным, потому что топтался целых сорок дней перед израильтянами, вызывая на поединок одного из них, вместо того, чтобы разгромить сразу всех. Семя Авраамово не раз порывалось позорно бежать с поля предполагаемой битвы от одной только мысли, что великан начнет бойню, его ужасно боялись. Понятно, что без Бога Израилева тут не обошлось — замутил мозги филистимлянину и удержал евреев в благоразумии и в строю.
Тварь же, которая выступила против графа ничего боговдохновенного не имела. Под антропоморфным обличьем — без метафор! — скрывалась совершенная машина по уничтожению, не ведающая ни сомнений, ни жалости, ни страха. Только убийство было ее профессией и еще невероятная живучесть, она могла драться без руки, без ноги, без головы, что, собственно, Скарт и доказал. Он был действительно лучшим воином в Кароссе, а после инвольтации Хруппа — непобедимым.
Парадигма Давид — Голиаф пришла Фоме в голову неосознанно (и, конечно, от безысходности), он сделал это не думая о легендарном сыне Иессея Вифлеемлянина, на котором почивал Дух Господень по собственному неисповедимому капризу. Вообще, для любого человека, взращенного на европейской культуре, на культуре Библии и христианства, это сравнение банально. Любое столкновение с превосходящими силами обречено на это сравнение. Поэтому Фома, разомлев от горячего благовония ванн, был короток, всего не расскажешь — тем более о том, как Скарт оказался Бурей-самобранкой, и благочестивая история Давида, пастуха и пастыря своего народа, выглядела в результате чуть ли не анекдотом.
— Все просто, дорогой Марвин! Камень в лоб — Голиаф лежит, все остальные обрезаются, принимая истинную веру!
— Значит, нас ждет обрезание?
— Еще какое! Ведь что такое обрезание в метафизическом смысле, господин капитан? Это перемена мировоззрения. Вам всем это очень грозит!
Капитан снова свистел бронхами и вытирал глаза, представляя мировоззренческое обрезание и умолял помиловать, когда граф стал объяснять.
— Я понял вашу тактику! — смеялся он. — Вы сначала рассмешили Скарта до изнеможения, так?
— Ага! — согласился Фома. — И сам хохотал, как полоумный! Особенно, когда он продолжал драться без головы!
— Честно говоря, граф, мы тоже думали, что вам конец, когда он занес меч…
— Ну что вы, господин капитан, его конец впереди, причем, всегда!..
В бане появился Доктор, сэр Джулиус, м-р Безупречность, Акра Тхе, черт в ступе! И какой развязный?! Фома закрыл глаза и со стоном погрузился в ванну, не видеть этого типа, не слышать! Не знать!
— Поздравляю, граф!.. — Доктор церемонно поклонился, когда Фома вынырнул из пены. — Одни победы!
— Какие церемонии? — в тон ему ответил Фома. — Друзья зовут меня просто ваше сиятельство. И вы не стесняйтесь!..
Он повернулся к Блейку.
— Дорогой Марвин, познакомьтесь поближе, сэр Хулиус, провокатор! Он же проводник на тот свет, Харон с подвесным мотором!..
Доктор щелкнул каблуками и уточнил, с усмешкой:
— Неправда, с того света!
Блейк тоже учтиво поклонился:
— Мы немного знакомы.
— Вот и прекрасно! — продолжал Фома. — Ты знаешь, где я был и с кем общался по твоей милости, эскулап судьбы моей? С Мамашей Конец Всему и Папашей Большой Каюк, помимо Лилглы твоей!
— Я думал, тебе это будет интересно.
— Было так интересно, что я чуть башку не потерял… благодаря маркизу! — взвился Фома. — Нет, вы посмотрите на этого херувима, Марвин! Такие, как он, нравятся с первой встречи, но опасайтесь заводить с ними общие дела. Вас будут просто использовать, как… при всем моем к вам уважении, Марвин, не могу сказать, как вас будут использовать!
— У него истерика, — успокоил Доктор Блейка.
Фома запустил в него мылом. Доктор легко поймал скользкий и душистый кусок.
— Опять что-то бодрящее, — сказал он, уловив запах, исходящий от мыла. — Тебя погубят тоники и страсть к эффектам. Почему раньше не позвали?
Фома в гневе шарил рукой по выступам ванны в поисках чего-то более увесистого. Блейк решил оставить их наедине. Мотивировал он это тем, что три дня не был в казарме
— Большое дело! — удивился Фома. — Я там вообще никогда не был!
Но Блейк ушел. Фома, истощив запасы мыла и щеток, успокоился — Доктор был неуязвим! — и мирно присел на край ванны.