– Ну и долго вы собираетесь так стоять? – с легким раздражением полюбопытствовал хозяин квартиры. – Чем я вас так поразил, что уже добрых пять минут вы не можете прийти в себя?
Усилием воли стряхнув с себя странное оцепенение, я промямлила:
– Ожидала встретить совсем другого человека…
– Вот как! И кого именно? Старого мухомора с клюкой в руках? – хохотнул он.
Да, этот хваленый знаток Веласкеса слишком легко прочел мои мысли.
От Бардина не укрылось мое замешательство:
– Не смущайтесь. Скажу по секрету, я тоже рассчитывал встретить совершенно другого человека.
Поймав мой удивленный взгляд, он спросил:
– Вы ведь Анна? Это по поводу вас мне звонили из редакции?
Я молча кивнула.
– Пока я ждал вашего прихода, то от скуки нафантазировал бог знает что. Мне казалось, что ко мне явится напористая дама килограммов под сто, с головы до пят увешанная бриллиантами… и, как оказалось, ошибся. Вместо нее, на мое счастье, прибыла милая, изящная и необыкновенно элегантная барышня. Должен признать, что очарован!
Неожиданно для себя я почувствовала, как к щекам медленно приливает кровь. Факт сам по себе удивительный, ведь я девушка довольно циничная, успевшая за свою не слишком долгую жизнь повидать много и краснеть в принципе не умеющая.
– Вы смутились! – торжествующе воскликнул Бардин и вдруг, совершенно неожиданно для меня, произнес с подкупающей теплотой:
– Вам очень идет, когда вы краснеете. Становитесь еще милей.
Я почувствовала легкий озноб, а этот змей легонько коснулся кончиками пальцев моей руки и мягко предложил:
– Пойдемте в кабинет. Там и поговорим.
У меня возникло тревожное чувство, что, пока не поздно, нужно повернуться и немедленно бежать прочь. Но я покорно потопала следом за Бардиным вглубь квартиры.
Кабинет оказался большой комнатой, сплошь забитой книгами. Они стояли ровными рядами за стеклами старинных шкафов, возвышались аккуратными стопками на полу и подоконниках, громоздились на полках под потолком.
Бардин прошел к столу в центре комнаты, а я замерла на пороге и выпалила первое, что пришло на ум:
– Как много книг!
С мягкой грацией хозяин плавно развернулся ко мне:
– Действительно много.
Сказал и замолчал, а комната вдруг наполнилась напряженной, почти осязаемой тишиной. Я как завороженная смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Бардин тоже хранил молчание. Казалось, моя невинная фраза затронула какую-то скрытую струну в его душе и неожиданно повергла в глубокую задумчивость. К счастью, тягостная пауза длилась недолго. Хозяин слегка повел головой, будто стряхивая тяжелые мысли, и бодро пояснил:
– Библиотеку собирало не одно поколение. То, что находится здесь, лишь малые крохи былого. Сами понимаете: революция, война… Многое не удалось сохранить… но тем, что я осталось, я дорожу и по мере сил продолжаю пополнять.
Посчитав, что на вопрос дан исчерпывающий ответ, Бардин радушно предложил:
– Присаживайтесь.
Дождавшись, пока я усядусь на стул с высокой резной спинкой, он опустился на другой такой же и сказал:
– Устраивайтесь поудобней и рассказывайте, с чем пожаловали.
– Но ведь вам звонили из издательства… – растерянно пролепетала я.
– Конечно, звонили! Сказали, приедет заказчица и все объяснит.
Он снял очки, аккуратно положил их перед собой и приготовился слушать. Стоило мне встретиться с ним взглядом, как Веласкес, его картина, неизвестный заказчик – все мигов вылетело из головы, а мои щеки снова запылали. Стараясь справиться со смущением, я торопливо опустила очи долу и занялась разглядыванием узора на скатерти. Мне потребовалось время, чтобы собрать расползающиеся мысли воедино, а когда я снова подняла на него глаза… неожиданно для себя сказала совсем не то, что намеревалась:
– Мне нужна консультация по одной из картин Веласкеса. Меня интересует абсолютно все, что с ней связано. Мне посоветовали обратиться к вам…
– Что за картина?
– Не знаю, под каким названием она известна специалистам… это «Христос в терновом венце».
– Кто вам о ней говорил? – резко подался вперед Бардин.
Его серые глаза вдруг стали похожи на капельки расплавленного серебра, которые теперь жгли меня и требовали ответа. И снова я поступила так, как не поступала никогда: сказала правду незнакомому человеку.
– Не знаю.
– Вы, барышня, как-то странно себя ведете. Обращаетесь ко мне за помощью, а сами что-то темните, – нахмурился он.
– Нет! Вовсе нет! Я действительно не знаю! Так получилось, что имя человека, поручившего мне найти эту картину, мне неизвестно. Самой это не слишком нравится… – принялась оправдываться я, умирая от страха, что он может не поверить и в гневе выгнать меня вон.
– Не нравится – откажитесь! – резко оборвал Бардин.
– Не могу! – выпалила я, мучаясь от невозможности объяснить то, что и объяснить практически невозможно.
Бардин удивленно вздернул брови и неопределенно хмыкнул, а я вдруг разозлилась.
Разве могла я сказать, что деньги уже получила, что в случае отказа их придется вернуть, а это выше моих сил? Что ничто в жизни я не ценю так, как деньги, потому что они дают мне свободу, уверенность в себе и возможность жить так, как я того хочу. Да что там лукавить, они просто делают меня счастливой! Дарья знает эту мою слабость и снисходительно посмеивается над ней, но даже ей, ближайшей подруге, до конца меня не понять. Откуда человеку, выросшему в нормальной семье, где были рачительный отец и заботливая мать, знать, что такое голод и одиночество? Мою родительницу я давно перестала считать матерью, тем более что и она сама себя таковой никогда не ощущала. Что же касается моего отца, то здесь все и вовсе покрыто мраком, потому как моя развеселая мамаша даже в редкие моменты протрезвления не могла назвать мне даже его имя. То ли не помнила, то ли никогда не знала. В общем, в жизни я привыкла полагаться только на себя. И еще на деньги.
Да и вообще, что он мнит о себе, этот чистоплюй? Живет себе в своем благополучном мирке, где есть место только книгам и картинам, и, наверное, думает, что имеет право судить таких, как я? Что он вообще знает о жизни? Ну да, я занимаюсь специфическим бизнесом, и что? Торговля антиквариатом никогда не была чистым делом, и в нем всегда есть нужда в таких ищейках, как я. Произведения искусства – ходкий товар, а потому тем, кто их добывает, хорошо платят. Не знаю, как для других, а для меня это веский аргумент. Да, я часто работаю на грани фола, когда есть опасность попасть в переплет и не выбраться, но это исключительно моя проблема, и она не касается никого, кроме меня.
Я перевела дух и постаралась расслабиться. Да что со мной? Знаю этого человека меньше часа, а от одной мысли о том, что он может подумать обо мне с пренебрежением, в глазах темнело. Это было так не похоже на меня, что я сама себя не узнавала.
Вдоволь намолчавшись, Бардин наконец заговорил:
– Как я понимаю, вы очень и очень заинтересованы в выполнении возложенного на вас поручения.
Это был не вопрос, а утверждение, и ответа он не ждал. Я вздохнула и с надеждой заглянула ему в глаза:
– Поможете?
Конечно, зря я так опрометчиво поступила. Стоило встретиться с ним взглядом, как голова сразу же закружилась, а мысли приобрели легкомысленный оттенок. К счастью, помутнение рассудка длилось недолго, и через минуту я уже полностью владела собой.
«Иммунитет вырабатывается, – промелькнуло в голове, и я довольно усмехнулась. – Еще немного – и его чары вовсе на меня действовать перестанут».
– Всем, чем смогу. Спрашивайте, – с самым серьезным видом кивнул Бардин.
– Такая картина действительно существовала?
– Несомненно. Она была написана Веласкесом во время его второй поездки в Италию. Заказ поступил от самого папы Иннокентия Десятого, что было необычайно высокой честью для художника. Польщенный оказанным доверием, он работал с увлечением и выполнил работу в рекордно короткий срок. К сожалению, заказчику она не понравилась, и он отказался ее приобрести.
– Почему?
– Посчитал, что Христу на картине не хватает кротости. Гневный вышел лик у Спасителя.
– И какова ее дальнейшая судьба?
– Художник был очень расстроен. Подобная оценка его труда со стороны папы привела Веласкеса сначала в уныние, а потом в ярость. Он даже намеревался изрезать картину на куски, чтобы навсегда исчез предмет его позора. К счастью, вмешались друзья и непоправимое не совершилось. Полотно купила очень богатая и влиятельная семья Сконци. В их собрании она хранилась до тысяча восемьсот пятнадцатого года, когда умер последний потомок этого славного рода. Все имущество семьи распродавалось, и картину приобрел путешествующий в то время по Италии князь Батурин.
– Значит, картина была привезена в Россию?
– Да. Князь подарил ее своей молодой жене в знак любви и душевной привязанности. До тысяча девятьсот тринадцатого года, согласно документам, картина неотлучно находилась в имении Батуриных Озерки Московской губернии. С легкой руки князя она стала считаться чем-то вроде семейного талисмана.
– А в тысяча девятьсот тринадцатом году что случилось?
– Она исчезла.
– Исчезла? Как? – ахнула я.
– Бесследно, – усмехнулся Бардин.
Глава 4
Я шагнула из подъезда на тротуар и застыла на месте, стараясь унять расходившееся сердце. На улице похолодало, с неба сыпался крупный, частый дождь. Редкие прохожие ежились под зонтами и, втягивая головы в плечи, трусцой пробегали мимо. Будь я в другом настроении, тоже опрометью кинулась бы к своей машине, торопясь поскорее укрыться от непогоды в ее уютном, пахнущем кожей и духами салоне. Но я покинула квартиру Бардина в таком смятении, что испортившаяся погода казалась не более чем досадной мелочью. Запрокинул голову, я подставила лицо под струи дождя и закрыла глаза. Было приятно ощущать, как холодные капли падают на щеки и лоб, скатываются по подбородку и уже значительно потеплевшими стекают на грудь. Казалось, они смывают с меня не только косметику, но и напряжение, в котором я пребывала в последнее время.