Не успел я помыть руки, как на пороге ванной комнаты возник Феликс. Я вздрогнул, увидев его в зеркале.
– Женя, ты что, был на Смоленском кладбище? – сказал он, серьезно глядя мне в глаза.
Так серьезно, как не смотрел еще ни разу за все эти дни. Я вообще не знал, что его лучезарная физиономия способна на такие сосредоточенные выражения.
– Да, утром, – кивнул я, вытирая руки.
– Зачем ты туда ходил?
Я начал беспокоиться из-за того, как напряженно звучит голос Рыбкина.
– Если помнишь, я был на свидании. Мы решили найти братскую могилу священнослужителей, о которой так часто пишут в путеводителях. Возможно, ты слышал, что в начале двадцатого века…
– …Да-да, я знаю, – перебил Феликс и вдруг, схватив меня за рукав, потащил на кухню. Там он с грохотом подтащил стул к стенке и, запрыгнув на него, распахнул один из верхних ящиков (потолки в квартире были чрезвычайно высокие), в котором я с удивлением увидел плотные ряды симпатичных и каких-то фэнтезийных флаконов. Жидкости в них были всевозможных цветов: леденцово-рубиновые, клеверно-зеленые, оттенка поздней морошки и ноябрьского заката… Пока я изумленно пялился на это неожиданно богатство, Феликс продолжал говорить.
– После революции на кладбище привезли сорок священников и поставили их перед выбором: либо они отрекаются от веры, либо их хоронят заживо, а дальше пусть им помогает их бог.
Он кинул мне сине-ежевичный пузырек.
– Выпей это. Быстро.
– Феликс, не пугай меня, – протянул я, глядя на его побледневшее лицо.
– Это ты меня не пугай, – пробормотал он. – Черт, как я так недосмотрел-то… Женя, пей! – неожиданно рявкнул он, заставив меня отшатнуться. – Вы на кладбище землю рыли, что ли?!
– Как… как ты понял?
– Выпьешь – отвечу.
Пока я лихорадочно глотал подозрительную жидкость, на вкус отдающую ореховым сиропом, Феликс обошел меня по кругу, хмурясь и щелкая пальцами то у головы, то у груди.
– Я вижу на тебе призрачные метки, – объявил он и, прежде чем я как-то среагировал на это, спросил: – Что именно вы делали с этой девушкой? И откуда ты ее знаешь?
Я почувствовал, что пунцовею.
– В приложении познакомился. Мы решили устроить прогулку по мистическим местам Петербурга, начали с кладбища. У нее был с собой полароид. Мы сфоткались и решили закопать карточку там, на месте предполагаемой могилы.
Феликс застонал, схватившись за голову, а потом непререкаемо сунул мне свой телефон.
– Контакты этой девушки. Быстро.
– Я не собираюсь давать тебе… – возмущенно начал было я, но в этот момент у меня в голове вдруг словно зашуршали осенние листья. А вслед за этим послышалось жутковатое, вызывающее мурашки детское пение:
Раз, и первый иерей выходит из-под земли,Разматывает клубок, открывает другим пути.
Я охнул: ощущение было такое, будто кто-то воткнул иголку мне в самое сердце, а потом резко вытянул ее обратно – но нить, вдетая в эту иглу, так и осталась со мной.
– Началось, да? – спросил Феликс, подхватывая меня, потому что я начал оседать на пол.
– Ч-ч-что это? – схватившись за грудь, просипел я.
– Действие заклятья. Тебе скоро станет плохо, – отчеканил Феликс, пока я, больше не протестуя, лихорадочно вбивал в его телефон контакты Анны. – Вывернет наизнанку – и отлично. После этого возьми горсть леденцов и ловец сна из третьего ящика комода в гардеробной. Леденцы съешь. Ловца повесь у окна и ложись спать, только предварительно запри дверь в свою комнату и проведи вдоль нее черту из соли. На подоконнике тоже рассыпь соль. Не выходи до зари и никому не открывай. Даже мне.
Выхватив у меня свой телефон, Феликс опрометью кинулся в прихожую. Там он натянул белые кроссовки, и, не завязывая шнурки, в спешке буквально вывалился из квартиры в пахнущую свежей краской парадную. Но ключ при этом провернул в замке четыре раза. Мне показалось, что дверь на мгновение полыхнула светом, но, возможно, это была галлюцинация.
Потому что мне действительно стало плохо, и я побежал в ванную.
[1] Канеле — французский десерт из мягкого и нежного теста, покрытого твёрдой карамелизированной корочкой.
[2] Кнафе — десерт арабской кухни, готовится из кадаифской вермишели и козьего сыра.
2. Феликс приподнимает завесу тайн и задирает футболку. Часть 1
Если утром моей главной проблемой были расшатанные нервы, то теперь ситуация обострилась. Я не понимал, что происходит.
То ли я по-настоящему, всерьез сошел с ума, втянув в своё безумие и новых петербургских знакомых; то ли мир действительно полон чудовищ и магии. И тот, и другой варианты пугали. Первый, потому что психом быть печально – ведь это значит никогда не верить самому себе, не жить по-настоящему. Второй, потому что если все происходит на самом деле – то, как минимум, я могу и вовсе не дожить до утра.
Как и велел Феликс, я заперся в спальне.
Наступила ночь. Мне было ужасно плохо: боль в сердце только усиливалась, температура поднялась, голова раскалывалась и кружилась. Окно комнаты было закрыто, но ловец снов возле него раскачивался, как маятник, и я то и дело слышал скрежет и стук, будто что-то снаружи пыталось подцепить раму и пробраться ко мне. Сам я метался, охваченный жаром, и в голове у меня постепенно появлялись новые строки тревожно-тянущего напева про священнослужителей:
Двадцать пятый иерей ступает по мостуИ гасит фонари, включает тишину.
Разбуженные священники один за другим двигались ко мне со Смоленского кладбища, и неведомый голос в голове непрошено сообщал мне, где они сейчас находятся:
Двадцать девятый иерей открывает двери,Уже неважно – веришь ты или не веришь…
Затуманившимся, воспаленным взглядом я смотрел на то, как ручка на двери моей спальни начинает медленно поворачиваться. И застывает.
Соль, насыпанная у порога, вдруг заплясала, как пустынные пески во время бури, но все же проведенная ею черта оставалась широкой и непоколебимой. Ручка затряслась, будто ее дергали изо всех сил. Ловец сна стал раскачиваться еще сильнее, а тени, что давно уже обитали на карнизе, вдруг начали вытягиваться, обретая очертания призрачных мертвых священников. Они теснились за окном, прижимаясь к нему, их мертвые лица искажались – они что-то шептали мне, пытались попасть внутрь. Одновременно с тем начала сотрясаться уже вся дверь. Превозмогая тошноту и слабость, я сполз с постели и щедро сыпанул под нее еще соли из огромной пачки, захваченной на кухне.
С той стороны послышался визг, от которого кровь стыла в жилах. Зато девичий голосок в моей голове больше не пел: судя по всему, пока двадцать девятый иерей не выполнил необходимое действие, песня не могла продолжиться.
А заклятье – завершиться.
Кое-как я смог заползти обратно на кровать. Жар не спадал. Духи за окном и дверью не исчезали. В комнате было неестественно холодно, я сжимался в комок под двумя одеялами, но не мог согреться и всё чувствовал, как мое сердце, будто вязаная игрушка, прошито двадцатью девятью призрачными нитями – по числу пришедших священников.
Это было больно. Но пока что не смертельно.
Интересно, а от всех сорока я бы умер? И если уже двадцать девятый иерей должен был попасть в мою комнату, то чем бы занимались оставшиеся одиннадцать? Завели бы светскую беседу? Или, заставив исповедоваться напоследок, размеренно, по всем правилам этикета, сожрали?
Дурацкие мысли, как ни странно, успокаивали. Я наконец-то уснул – под стоны, шепоты, скрежетание и стук со всех сторон.
А проснулся от того, что услышал, как ручка вновь проворачивается – на этот раз со щелчком, до конца – и дверь резко открывается, со зловещим шорохом проезжая по соляному барьеру.
Я стиснул зубы и приготовился драться – голыми руками. Но в дверном проеме, залитый лучами уже взошедшего солнца, стоял Феликс. Рукава его светлой толстовки были испачканы кровью, в руке он сжимал кинжал, с которого на паркет капало что-то темное. А еще от него сильно пахло речной водой – будто он как следует поплескался в Неве, используя наросшие на каменные ступени склизкие водоросли в качестве мочалки.
– Фух, живой. Как ты себя чувствуешь? – выдохнул Рыбкин, отбрасывая кинжал куда-то за спину и входя.
Я ответил ему затравленным взглядом. Оценив мое состояние, Феликс прошел к окну и распахнул его во всю ширь. В комнату тотчас влился свежий ветер, пахнущий мёдом и листвой, и заставивший меня слегка расслабиться.
Я посмотрел на толстый слой пепла, который за ночь появился на моем карнизе. На такой же слой пепла – за дверью в гостиной. На бывшего прежде белым, а теперь ставшего багряным ловца снов, и… на черные цифры «29», которые появились у меня на левом запястье. Они выглядели, словно татуировка, но определенно ею не являлись.
– Блин, как некрасиво, – в итоге только и сказал я. – Никогда бы сам такое не набил.
Мозг отказывался думать о чем-то более серьезном. Феликс от удивления хохотнул.
– Да ладно. Вроде неплохо выглядит. Считай сувениром со своей принудительной инициации.
– Магия все-таки существует, да? – невпопад спросил я, поднимая на него усталый взгляд.
Рыбкин сочувственно посмотрел на меня.
– Существует. Определенно.
Я замолчал, боясь дальнейшими вопросами раздвинуть стены своего познания так широко и быстро, что все строение личности окончательно навернется.
– Давай ты оклемаешься после безумной ночи, а потом мы как следует поговорим, – ободряюще потрепал меня по плечу Феликс, и сережка в виде поднятого большого пальца сверкнула у него в ухе.
***
Вскоре мы сидели в гостиной. До этого я пытался оттереть цифры «29» под душем, но добился только того, что кожа на запястье покраснела и теперь чесалась.
Феликс устроился на другом конце дивана с коробкой пишмание в руках и терпеливо ждал вопросов. Их у меня было множество. Задавая первый, я чувствовал, как сжимается сердце.