– Он сделает мне укол? – опешил я, вспомнив, что эту фразу обычно говорили в поликлиниках перед плановой сдачей крови.
Феликс вздохнул так тяжело, будто я доставал его своими страхами уже по меньшей мере двое суток. Но на самом деле – всего-то последний час.
До этого я даже не знал, что сегодня меня ждёт собеседование. Новость об этом пришла внезапно. Ее принесла в письме белая голубка. Эта птичка с красивым хвостом, похожая на тех несчастных, с которыми предлагают фотографироваться туристам прохиндеи на Дворцовой площади, влетела в открытое окно моей спальни, когда я, в одной пижаме, стоял перед зеркалом, задумчиво глядя на свой подбородок и прикидывая, не отрастить ли мне бороду.
Я задумывался о ней почти каждый раз, когда нужно было бриться, потому что бриться – та еще морока. Бессмысленное издевательство, мука, на которую не пойми за что осуждена мужская половина человечества.
Мои фантазии о бороде были бесплодны: я знал, что мне она категорически не пойдёт. Ведь моя внешность словно списана с какого-нибудь шаблонного романтического злодея. Вероятно, вампира, который ходит с высокомерным видом, использует вместо папье-маше черепа убитых им родственников, провоцирует у несчастных слуг сердечные приступы и в конце концов погибает от рук прекрасного принца.
– Женя, ты знаешь, что такое bitch face? – однажды спросила меня моя сестра Лина.
– Да, – вяло откликнулся я, также зная, что 50% ее реплик оборачивается критикой, хотя она думает – жизненными советами.
– Вот у тебя – оно! – прочувствованно сказала Лина.
– И зачем мне эта информация?..
– Чтобы ты не расстраивался, что свежеиспеченные однокурсники не хотят с тобой дружить. Я-то знаю, что ты у меня нежный зайчишка с добрейшей душой. Но люди часто судят по обложке.
В ответ на её банальность я закатил глаза так лихо, что чуть не потерял сознание. А потом у себя в комнате на всякий случай репетировал дружелюбную улыбку.
Вообще, когда я находился среди тех, кому доверял, я выглядел вполне под стать своему настоящему характеру: постоянно слегка пришибленным и наивным. Но с чужаками и в стрессовые моменты я, и впрямь, мог производить не самое приятное впечатление.
Почти каждый новый знакомый мгновенно приклеивал на меня ярлык «надменный ублюдок», а какое-то время спустя менял его на «пугающе положительный парень, почти сын маминой подруги», что тоже было подобно грузу из кучи камней-обязательств. До отрывания и выбрасывания ярлыков доходили немногие.
Удивительно даже, что Феликс в наших с ним отношениях сразу перешёл к этой третьей фазе: я вдруг вспомнил, что он с первой минуты относился ко мне без какого-либо лукизма. А если и подкалывал на тему мрачного вида, то так заговорщицки, словно мой хромающий на обе ноги имидж давно был нашим с ним общим секретом. Тогда как я сам, помнится, успел не раз и не два сделать скорые выводы о нем на основе его внешности... М-да.
Так вот, я стоял и пялился на себя в зеркало, как вдруг в комнату влетела голубка.
Хлопая крыльями, она бескомпромиссно нагло ворвалась в спальню. В первый момент я решил, что на меня снова напало что-то потустороннее – она выглядела жутковато, эта белая птица, прорвавшаяся сквозь белый тюль, озаренная красноватыми лучами солнца, болезненно выглядывающего из-за только что проплакавших дождём туч.
Поняв, что это просто голубь, я испугался уже по другой причине.
Суеверие.
«Если птица влетела в комнату, кто-то умрёт» – говаривала мне когда-то бабушка, и тот единственный раз, когда к нам в квартиру ворвался воробей, подтвердил истинность этого старого поверья. Тем же вечером умер мой дядя. Поэтому даже в предыдущие месяцы и годы, пока еще не началась вся эта чертовщина с потусторонними тварями, я остерегался влетающих в помещение пернатых.
Суеверие можно было нейтрализовать. Для этого требовалось заставить птицу вылететь обратно так, чтобы она не успела ничего задеть крыльями – ни стены, ни оконную раму. Поэтому, тогда как голубка рванула ко мне, я бросился ей наперерез с истошным: «Кыш! Прочь отсюда!»
Судя по всему, почтовая птица, принадлежавшая ангелам (как выяснилось чуть позднее), не привыкла к такому обращению. Она бы, наверное, действительно сразу свалила, но у нее на лапке было письмо, которое требовалось передать мне. Птицу разрывали два чувства: возмущение моим поведением и страстное желание выполнить долг. Я же в упор не замечал записки.
Мы носились по спальне: я пытался выгнать ее и жутко ругался, если она оказывалась в опасной близости от стен («Не смей касаться их крыльями! Я не допущу ничьих смертей!»), а птица негодовала и клекотала, пытаясь привлечь мое внимание к письму.
Так нас и застал Феликс.
Он ворвался в комнату, сжимая в одной руке клинок из лунного камня, который должен был развеивать проклятых духов с одного удара. Он даже сделал пару прыжков в сторону голубя, но, поняв, чтó за птица перед ним, лишь взвыл:
– Женька, дурак! – и в итоге не потенциальный враг получил ножом в сердце, а я – Феликсовым коленом под задницу.
– Отстань от Незабудки! Ты ее пугаешь! – продолжил ругаться Рыбкин, подхватывая меня сзади под локти, словно борец на ринге, и оттаскивая к стене. – Нези! Не бойся, милая, лети ко мне, – заворковал он уже с птицей.
Уже чего-чего, а страха в черных глазах Незабудки не было. Только ярость – насколько я мог прочитать эмоции голубя. Издав какой-то непотребный и явно ругательный звук, «Нези» опустилась на подставленную руку Феликса.
– Это одна из любимых голубок Гавриила, – пояснил он мне, растерянно и стыдливо мнущемуся в углу комнаты. – Носит нам письма. Ты бы с ней не ругался, что ли.
– Прости, Незабудка… – выдавил я, чувствуя себя идиотом в квадрате: и от совершенной ошибки, и оттого, что сейчас на полном серьезе извинялся перед птицей.
Незабудка, которую Феликс уже освободил от письма, молча вылетела из комнаты.
– Купи птичьего корма и в следующий раз преподнеси ей его, – посоветовал Рыбкин. – Лучше всего – в серебряной чаше, которую раньше использовали для ритуалов. Она оценит и сразу тебя простит.
– А где я возьму такую? – растерялся я.
– Вроде в кладовке одна валялась, потом найдем, – отмахнулся Феликс и развернул послание.
Собственно, в нём и оказалось приглашение на собеседование. Причем скоростное. Явиться к главному архангелу нужно было уже сегодня.
И вот мы шли туда.
Погода была не жаркой. Феликс надел умопомрачительно-красивый бежевый плащ, чей подол и распущенный пояс кинематографично развевались у него за спиной. Возможно, именно ради этого эффекта Рыбкин ходил со скоростью, неадекватно большой даже по моим московским меркам. Я попробовал провернуть такой же трюк со своим темным плащом, но он развеваться не желал, увы.
Плетясь за Рыбкиным, я нервничал и боролся с желанием покусать костяшки пальцев (что мне, как пианисту, категорически запрещалось: мы стараемся держать руки в таком же порядке, как, скажем, хирурги).
– А где все-таки проходит собеседование? – снова предпринял попытку узнать я. – Может, в Исаакиевском соборе? Ты говорил, что скульптуры ангелов на нем как раз отображают всех членов совета Ордена Небесных Чертогов… Неужели Исаакий – ваш офис?
– Исаакий – храм! – возмутился Феликс. – Люди так старались, на протяжении сорока лет строя эту красоту. Какой еще на фиг офис?!
– Да ладно тебе, – я смутился. – Я просто не понимаю, где еще в городе может найтись место, достойное самих архангелов. А судя по тому, что собеседование уже через десять минут, оно должно проходить где-то рядом.
– То есть тебе не приходит мысль о том, что мы просто слишком поздно вышли и опаздываем? – невинно поинтересовался Рыбкин.
Я аж за сердце схватился.
– Ауч, я забыл, какой ты впечатлительный. Все хорошо, Женя. Мы будем вовремя, – пообещал Феликс и так хлопнул меня по спине, что я чуть коньки не отбросил – теперь по физическим, а не эмоциональным, причинам.
М-да. Мне явно придется укреплять тело и дух, если я хочу выжить в компании такой ходячей катастрофы, как Рыбкин. А то я сейчас рядом с ним как хомячок, ей-небо. Могу откинуться в любой момент: от звука, стука или вообще без причины.
***
Вскоре мы зашли в один из дворов-колодцев, которыми так знаменит Петербург.
Он был сырым и тёмным, из-за чего казалось, что небо над нами – лишь оторванный лоскут, а здания вокруг – настоящие небоскребы. Хотя, посчитав, я понял, что в них всего лишь по восемь этажей.
– Только не говори, что ангелы работают здесь, – пораженно выдохнул я, когда Феликс удовлетворенно потер ладони, пробормотав что-то вроде «Ну, вот мы и пришли».
– Услышь они твои слова, закудахтали бы от возмущения, – рассмеялся он. – Просто здесь находится ближайший к нашему дому портал.
– Портал? – изумился я. – А это безопасно? Просто ведь при телепортации человек, по сути, разбирается на частицы, а потом собирается заново. Спрашивается, а куда в процессе девается душа? И вообще – в новом месте «собирается» тот же человек – или просто его клон? Вы изучили этот вопрос, прежде чем пользоваться порталами?
Феликс, опустившийся на корточки на покрытом трещинами асфальте в центре двора, обернулся на меня.
– Просто поразительно. С одной стороны, ты ничего не знаешь о реальном магическом мире, с другой – беспрестанно генерируешь кучу жутких фантастических теорий, от которых пробирает дрожь. Я теперь, блин, сам боюсь в этот портал лезть!
– То есть вопрос вы не изучали.
– Спроси Михаила.
Я тотчас дал попятный:
– Да ты что, не стоит тратить драгоценное время главы Ордена на такие вещи.
– Ну уж нет, давай потратим! – беззлобно хмыкнул Феликс. – Ему, бессмертному, иногда полезно побеседовать с людьми вроде тебя, чтобы размять мозги и вспомнить основы. А то для него, наверное, строение порталов, как для нас с тобой – тригонометрия. В школе с ней всё было очевидно, но сейчас лично мне проще пятьдесят проклятых тварей убить, чем найти чей-нибудь косинус. Если его вообще ищут, – на мгновение задумался Феликс.