Но он только машет рукой и говорит напоследок:
– Я сам дверь закрою, ложись спать, не жди меня…
Наверное, мне и в самом деле не следует так плотно опекать его. Упущены счастливые мгновенья. Взрослый парень, а я всё никак не привыкну, что он уже не тот малыш, с которого я пылинки поначалу сдувал… Правда, потом очень быстро это занятие оставил.
Ещё полчаса бьюсь над непослушными строчками, а потом выключаю компьютер и отправляюсь спать. Всё равно ничего умного в голову больше не придёт. Уже проверено.
Может, книжку на сон грядущий почитать? Впрочем, бессонницей мы не страдаем, отсыпаемся за годы ночных бдений на милицейско-полицейской службе. Но подъём у меня всегда ровно в шесть. Так уж мой организм устроен, и переделать его невозможно. Утро вечера мудренее – на собственной шкуре проверено. Только становимся ли мы от таких оптимистичных прогнозов и в самом деле по утрам мудрее?
Каждый раз просыпаюсь от пения птиц. Многие в Израиле позавидуют такому сладкому пробуждению, потому что не во всех наших новостройках деревья обступают жилые многоэтажки, и ветки с ночующими на них птичками заглядывают в твои окна. Мне жутко повезло с квартирой. Хоть в чём-то, да повезло.
С рассветом думается лучше. Вот и приходит мне в голову первое утреннее, хоть и банальное, но всё-таки откровение: сетовать на судьбу глупо. Всякое бывало у меня – и взлёты, и падения. Первые случались реже, зато вторые продолжались дольше. Тем не менее, я неисправимый оптимист. Поэтому, наверное, ещё тяну лямку, несмотря на мою бурную и беспокойную прежнюю жизнь.
В квартире тихо. Жена бесшумно собралась на работу и уже отбыла. До пенсии ей десять лет, то есть, по израильским меркам, она вполне молодая и работоспособная дама. Да и я огурец хоть куда, а закончил трудиться только потому, что выслуга накопилась и прочие служебные прибамбасы, позволившие раньше большинства простых смертных отправиться на прокорм в пенсионный фонд. Многие из наших полицейских отставников спокойно занимаются каким-нибудь бизнесом, загодя, ещё на службе, ищут и находят престижные места на «гражданке». А я не умею искать. Не заточен на такие мудрёные поиски. Потому и прозябаю у компьютера, стараясь написать что-то эпохальное. Конан Дойл или Борис Акунин из меня никудышный, но… не боги горшки обжигают.
Долго лежать в постели я не привык, посему подхватываюсь в свои стандартные шесть утра и несусь умываться, а потом незамедлительно жарить яичницу и варить кофе. Как правило, готовить приходится для себя и сына, который полночи сидит со своим ноутбуком, а потом с трудом продирает глаза, ведь ему, бедняге, нужно лететь в университет и постараться не опоздать.
– Илья, – кричу ему, – уже полседьмого, вставай! Кофе на тебя варить?
Тишина. Чувствую, поздновато отпрыск вернулся домой, теперь голову от подушки оторвать не может. Дадим ему ещё пять минут нирваны и снова начнём тормошить.
Но и на второй мой призыв никто не откликается. А время уже поджимает. Неужели его дома нет? Выглядываю в окно на автостоянку, где рядом с моей машиной всегда стоит крохотный синий «рено» сына, и он на месте. Значит, парень дома, но на мои призывы не откликается. Как правило, даже к своим друзьям, которые живут в двух-трёх кварталах от нас, Илья не ходит пешком. Эх, я в его годы…
Дверь в комнату сына не заперта на ключ. Обычно, когда он ложится спать, то всегда запирается. Для чего ему это, не знаю, но так уж он привык. Вот скрытный бурундук!
В комнате пусто. Кровать не расстелена, нет и ноутбука на столе. Значит, Илья так и не возвращался домой.
Некоторое время раздумываю о том, что же могло случиться, потом набираю его номер телефона, вслушиваюсь в долгие гудки, но никто не отвечает.
Наливаю себе чашку кофе и сажусь размышлять, где бы он мог быть. Сегодня с утра ему в университет, но рюкзак, который он всегда берёт с собой, рядом с письменным столом. Да и без завтрака он никуда не выходит. Так уж у нас заведено.
Может, познакомился с какой-нибудь девицей и заночевал у неё? Сие вполне вероятно, но не очень на него похоже. Не тот он человек, чтобы принимать спонтанные решения, и если бы такая ситуация возникла, то наверняка мне или матери сообщил бы, чтобы дома не волновались.
До вечера особенно не беспокоюсь. Однако к приходу жены уже не нахожу себе места. Просто я знаю свою прекрасную половину, которая начнёт меня долбить из тяжёлой артиллерии, мол, как это случилось, что за весь день, дорогой муженёк, ты так и не удосужился выяснить, где твой единственный сын пребывает? Какой ты отец после этого? За старое принялся, и на все домашние дела тебе плевать, будто не увольнялся со своей проклятой полицейской службы? Жена никак не может понять, что двадцатипятилетний отпрыск далеко уже не беспомощный малыш, который и шага ступить не может без отцовской поддержки. Да и ростом он выше нас с супругой почти на голову.
Телефон сына так и не отвечает, а где его искать, ума не приложу. Правда, я пока ничего и не предпринимал. Лучше выйду и прогуляюсь, а то дома совсем прокисну от безделья. И к артобстрелу любимой жёнушки традиционно не готов. А его не миновать.
Уже выходя из подъезда, по привычке сую руку в почтовый ящик и вытаскиваю всё, что накопилось за вчерашний день – несколько писем со счетами за воду, газ и электричество, пёстрые проспекты магазинных скидок, которые сразу же автоматом отправляются в мусорное ведро. Среди бумаг взгляд натыкается на узкий белый конверт без марки и адреса.
Кручу его в руках и раздумываю: откуда он взялся? И нам ли он? Может быть, какая-то новая рекламная акция? Заглядываю в соседние почтовые ящики, но там таких писем нет. Значит, это послание предназначается кому-то из нас. Но как оно попало именно сюда, если на нём нет адреса? Кто-то специально пришёл и бросил его? И почему конверт не подписан? Ведь посыльный мог спокойно подняться в квартиру и вручить из рук в руки. Так гораздо проще. Но, видно, встреча с адресатом в планы посыльного не входила.
Возвращаю всю корреспонденцию назад и выхожу из подъезда с письмом в руке, на ближайшей лавочке присаживаюсь и разрываю конверт. На единственном листе, вложенном внутрь, аккуратно напечатано на русском языке:
«Здравствуйте, господин Штеглер! Ваш сын находится у нас, и ему пока ничего не угрожает. Нам нужно встретиться и обсудить одну очень важную тему. После этого он вернётся домой. Мы знаем, что вы бывший полицейский, поэтому убедительно просим не начинать поисков и не подключать к ним своих коллег. Это не в ваших и не в наших интересах. Если встреча не состоится, то виноваты в этом будете только вы, а значит, Илья окажется в опасности».
Тупо кручу лист в руках, будто где-то на нём может скрываться дополнительная информация, но ничего не нахожу.
Вот тебе и номер! Никогда бы не подумал, что подобные классические трюки с похищением детей всё ещё практикуют какие-то неизвестные злодеи. Но что им от меня понадобилось? Текст вроде бы стандартный – такие страшилки сочиняют ушлые борзописцы для сценариев бесчисленных детективных сериалов. Обычно ещё добавляют в конце письма главное требование: сына получите в обмен на миллион долларов мелкими купюрами, или что-нибудь аналогичное. Но у меня не только миллиона – даже пяти тысяч не наскребётся, и все мои друзья и недруги об этом прекрасно знают. Едва ли похитители предполагают, что я способен от безысходности ограбить банк, чтобы добыть такую сумму. Тем более что они упомянули про полицию.
Однако о деньгах ни слова. Что же им тогда от меня могло понадобиться? Связей у меня уже не осталось никаких – ни в полицейских кругах, ни в прокурорских. Знакомых и бывших сослуживцев, конечно, полно, но это не те люди, которые ради меня расшибутся в доску. Бизнесом, как многие бывшие коллеги, я не занимаюсь. Все мои старые расследования, которые я вёл на службе, давно закрыты и пылятся в архивах, так что ниточка вряд ли может тянуться к былым делам и обиженным бандитам, отправленным мною за решётку… Чёрт бы их побрал, этих конспираторов! Хоть бы намекнули, чего от меня хотят…
Но и сын тоже хорош! Наверняка что-то скрывал, собираясь вечером и прихватив с собой компьютер. Мог бы парой фраз обмолвиться, чтобы я знал, куда он навострил лыжи. Так ведь из него и в лучшие времена клещами слова не вытянешь! Стоп… А сейчас времена плохие, что ли? Пока же ничего ужасного не случилось, хотя в письме неизвестные злодеи и угрожают…
Снова перечитываю послание, и там нет ни одного упоминания о том, каким образом похитители собираются со мной встретиться. По телефону, что ли, сообщат? Снова какую-то писульку в ящик подбросят? У сигаретного ларька подстерегут, чтобы выдвинуть свои требования?
Набираю номер телефона своего старинного приятеля Лёхи Штруделя, с которым мы начинали милицейскую карьеру сперва в российской милиции, а затем продолжили уже в израильской полиции. Правда, я закончил свою бурную правоохранительную деятельность в чине капитана и благополучно причалил к пенсионной пристани, а он – моложе, поэтому ещё продолжает блюсти закон. Только, в отличие от меня, дослужившегося до шефа отдела специальных расследований, он уже в чине майора и теперь благополучно прозябает в должности начальника нашего городского управления. Короче, местная полицейская шишка.
– Аллё-у! – слышу его бодрый тенорок, так и не превратившийся за годы этого прозябания в командирский баритон. – Рад тебя, бродягу, слышать! Сто лет не объявлялся, а мне недосуг с тобой связаться, текучка, понимаешь ли, заела.
– Всех бандитов переловил? – интересуюсь вежливо. – Или на развод кого-нибудь оставил?
– Сказанул тоже! Если я их всех переловлю, то меня живо на пенсию к тебе спровадят, и нашу контору за ненадобностью прикроют. Но мы будем существовать вечно и никогда без работы не останемся. Сам знаешь… Что интересного расскажешь? Ведь ты так просто никогда не звонишь.
– Слушай, Лёха, помоги в одной щекотливой ситуации…
Штрудель моментально настораживается, потому что по собственному опыту знает – ерунду просить не стану, а то, что попрошу, так или иначе будет связано для него с некоторыми неудобствами. Голосок его сразу становится более сухим, а фразы – отрывочными: