Зеленым листком Сеси упала в колодец. Легла на нежный мох и посмотрела вверх, сквозь темную прохладу.
Миг – и она в невидимой суетливой амебе, миг – и она в капле воды! И уже чувствует, как холодная кружка несет ее к горячим губам девушки. В ночном воздухе мягко отдались глотки.
Сеси поглядела вокруг глазами этой девушки.
Проникла в темноволосую голову и ее блестящими глазами посмотрела на руки, которые тянули шершавую веревку. Розовыми раковинами ее ушей вслушалась в окружающий девушку мир. Ее тонкими ноздрями уловила запах незнакомой среды. Ощутила, как ровно, как сильно бьется юное сердце. Ощутила, как вздрагивает в песне чужая гортань.
«Знает ли она, что я здесь?» – подумала Сеси.
Девушка ахнула и уставилась на черный луг.
– Кто там?
Никакого ответа.
– Это всего-навсего ветер, – прошептала Сеси.
– Всего-навсего ветер… – девушка тихо рассмеялась, но ей было жутко.
Какое чудесное тело было у этой девушки! Нежная плоть облекала, скрывая, остов из лучшей, тончайшей кости. Мозг был словно цветущая во мраке светлая чайная роза, рот благоухал, как легкое вино. Под упругими губами – белые-белые зубы, брови красиво изогнуты, волосы ласково, мягко гладят молочно-белую шею. Поры были маленькие, плотно закрытые. Нос задорно смотрел вверх, на луну, щеки пылали, будто два маленьких очага. Чутко пружиня, тело переходило от одного движения к другому и все время как будто что-то напевало про себя. Быть в этом теле, в этой голове – все равно что греться в пламени камина, поселиться в мурлыканье спящей кошки, плескаться в теплой воде ручья, стремящегося через ночь к морю.
«А мне здесь славно», – подумала Сеси.
– Что? – спросила девушка, словно услышала голос.
– Как тебя звать? – осторожно спросила Сеси.
– Энн Лири, – девушка встрепенулась. – Зачем я это вслух сказала?
– Энн, Энн, – прошептала Сеси. – Энн, ты влюбишься.
Как бы в ответ на ее слова с дороги донесся громкий топот копыт и хруст колес по щебню. Появилась повозка, в ней сидел рослый парень, его могучие ручищи крепко держали натянутые вожжи, и его улыбка осветила весь двор.
– Энн!
– Это ты, Том?
– Кто же еще? – он соскочил на землю и привязал вожжи к изгороди.
– Я с тобой не разговариваю! – Энн отвернулась так резко, что ведро плеснуло водой.
– Нет! – воскликнула Сеси.
Энн опешила. Она взглянула на холмы и на первые весенние звезды. Она взглянула на мужчину, которого звали
Томом. Сеси заставила ее уронить ведро.
– Смотри, что ты натворил!
Том подбежал к ней.
– Смотри, это все из-за тебя!
Смеясь, он вытер ее туфли носовым платком.
– Отойди!
Она ногой оттолкнула его руки, но он только продолжал смеяться, и, глядя на него из своего далекого далека, Сеси видела его голову – крупную, лоб – высокий, нос –
орлиный, глаза – блестящие, плечи – широкие и налитые силой руки, которые бережно гладили туфли платком.
Глядя вниз из потаенного чердака красивой головки, Сеси потянула скрытую проволочку чревовещания, и милый ротик тотчас открылся:
– Спасибо!
– Вот как, ты умеешь быть вежливой?
Запах сбруи от его рук, запах конюшни, пропитавший его одежду, коснулся чутких ноздрей, и тело Сеси, лежащее в постели далеко-далеко за темными полями и цветущими лугами, беспокойно зашевелилось, словно она чтото увидела во сне.
– Только не с тобой! – ответила Энн.
– Т-сс, говори ласково, – сказала Сеси, и пальцы Энн сами потянулись к голове Тома.
Энн отдернула руку.
– Я с ума сошла!
– Верно, – он кивнул, улыбаясь, слегка озадаченный. –
Ты хотела потрогать меня?
– Не знаю. Уходи, уходи! – ее щеки пылали, словно розовые угли.
– Почему ты не убегаешь? Я тебя не держу. – Том выпрямился. – Ты передумала? Пойдешь сегодня со мной на танцы? Это очень важно. Я потом скажу, почему.
– Нет, – ответила Энн.
– Да! – воскликнула Сеси. – Я еще никогда не танцевала. Хочу танцевать. Я еще никогда не носила длинного шуршащего платья. Хочу платье. Хочу танцевать всю ночь. Я еще никогда не была в танцующей женщине, папа и мама ни разу мне не позволяли. Собаки, кошки, кузнечики, листья – я во всем на свете побывала в разное время, но никогда не была женщиной в весенний вечер, в такой вечер, как этот… О, прошу тебя, пойдем на танцы!
Мысль ее напряглась, словно расправились пальцы в новой перчатке.
– Хорошо, – сказала Энн Лири. – Я пойду с тобой на танцы, Том.
– А теперь – в дом, живо! – воскликнула Сеси. – Тебе еще надо умыться, сказать родителям, достать платье.
Утюг в руки – и за дело!
– Мама, – сказала Энн, – я передумала.
Повозка мчалась по дороге, комнаты фермы вдруг ожили, кипела вода для купания, плита раскаляла утюг для платья, мать металась из угла в угол, и рот ее ощетинился шпильками.
– Что это на тебя вдруг нашло, Энн? Тебе ведь не нравится Том!
– Верно. – И Энн в разгар приготовлений вдруг застыла на месте. «Но ведь весна!» – подумала Сеси.
– Сейчас весна, – сказала Энн.
«И такой чудесный вечер для танцев», – подумала Сеси.
– …для танцев, – пробормотала Энн Лири.
И вот она уже сидит в корыте, и пузырчатое мыло пенится на ее белых покатых плечах, лепит под мышками гнездышки, теплая грудь скользит в ладонях, и Сеси заставляет губы шевелиться. Она терла тут, мылила там, а теперь – встать! Вытереться полотенцем! Духи! Пудра!
– Эй ты! – Энн окликнула свое отражение в зеркале, белое и розовое, словно лилии и гвоздики. – Кто ты сегодня вечером?
– Семнадцатилетняя девушка. – Сеси выглянула из ее фиалковых глаз. – Ты меня не видишь. А ты знаешь, что я здесь?
Энн Лири покачала головой.
– Не иначе в меня вселилась апрельская ведьма.
– Горячо, горячо! – рассмеялась Сеси. – А теперь одеваться.
Ах, как сладостно, когда красивая одежда облекает пышущее жизнью тело! И снаружи уже зовут…
– Энн, Том здесь!
– Скажите ему, пусть подождет. – Энн вдруг села. –
Скажите, что я не пойду на танцы.
– Что такое? – сказала мать, стоя на пороге.
Сеси мигом заняла свое место. На какое-то роковое мгновение она отвлеклась, покинула тело Энн. Услышала далекий топот копыт, скрип колес на лунной дороге и вдруг подумала: «Полечу, найду Тома, проникну в его голову, посмотрю, что чувствует в такую ночь парень двадцати двух лет». И она пустилась в полет над вересковым лугом, но тотчас вернулась, будто птица в родную клетку, и заметалась, забилась в голове Энн Лири.
– Энн!
– Пусть уходит!
– Энн! – Сеси устроилась поудобнее и напрягла свои мысли.
Но Энн закусила удила.
– Нет, нет, я его ненавижу!
Нельзя было ни на миг оставлять ее. Сеси подчинила себе руки девушки… сердце… голову… исподволь, осторожно: «Встань!» – подумала она.
Энн встала.
«Надень пальто!»
Энн надела пальто.
«Теперь иди!»
«Нет», – подумала Энн Лири.
«Ступай!»
– Энн, – заговорила мать, – не заставляй больше Тома ждать. Сейчас же иди, и никаких фокусов. Что это на тебя нашло?
– Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно. Энн и Сеси вместе выбежали в весенний вечер.
Комната, полная плавно танцующих голубей, которые мягко распускают оборки величавых, пышных перьев, полная павлинов, полная радужных пятен и бликов. И посреди всего этого кружится, кружится, кружится в танце
Энн Лири…
– Какой сегодня чудесный вечер! – сказала Сеси.
– Какой чудесный вечер! – произнесла Энн.
– Ты какая-то странная, – сказал Том.
Вихревая музыка окутала их мглой, закружила в струях песни; они плыли, качались, тонули и вновь всплывали за глотком воздуха, цепляясь друг за друга, словно утопающие, и опять кружились, кружились в вихре, в шепоте, вздохах, под звуки «Прекрасного Огайо».
Сеси напевала. Губы Энн разомкнулись, и зазвучала мелодия.
– Да, я странная, – ответила Сеси.
– Ты на себя не похожа, – сказал Том.
– Сегодня – да.
– Ты не та Энн Лири, которую я знал.
– Совсем, совсем не та, – прошептала Сеси за многомного миль оттуда.
– Совсем не та, – послушно повторили губы Энн.
– У меня какое-то нелепое чувство, – сказал Том.
– Насчет чего?
– Насчет тебя. – Он чуть отодвинулся и, кружа ее, пристально, пытливо посмотрел на разрумянившееся лицо. –
Твои глаза… – произнес он, – не возьму в толк.
– Ты видишь меня? – спросила Сеси.
– Ты вроде бы здесь и вроде бы где-то далеко отсюда.
– Том осторожно ее кружил, лицо у него было озабоченное.
– Да.
– Почему ты пошла со мной?
– Я не хотела, – ответила Энн.
– Так почему же?.
– Что-то меня заставило.
– Что?
– Не знаю, – в голосе Энн зазвенели слезы.
– Спокойно, тише… тише… – шепнула Сеси. – Вот так. Кружись, кружись.
Они шуршали и шелестели, взлетали и опускались в темной комнате, и музыка вела и кружила их.
– И все-таки ты пошла на танцы, – сказал Том.
– Пошла, – ответила Сеси.
– Хватит. – И он легко увлек ее в танце к двери, на волю, неприметно увел ее прочь от зала, от музыки и людей.
Они забрались в повозку и сели рядом.
– Энн, – сказал он и взял ее руки дрожащими руками, –
Энн.
Но он произносил ее имя так, словно это было вовсе не ее имя. Он пристально смотрел на бледное лицо Энн, теперь ее глаза были открыты.
– Энн, было время, я любил тебя, ты это знаешь, – сказал он.
– Знаю.
– Но ты всегда была так переменчива, а мне не хотелось страдать понапрасну.
– Ничего страшного, мы еще так молоды, – ответила
Энн.
– Нет, нет, я хотела сказать: прости меня, – сказала Сеси.
– За что простить? – Том опустил ее руки и насторожился.
Ночь была теплая, и отовсюду их обдавало трепетное дыхание земли, и зазеленевшие деревья тихо дышали шуршащими, шелестящими листьями.
– Не знаю, – ответила Энн.
– Нет, знаю, – сказала Сеси. – Ты высокий, ты самый красивый парень на свете. Сегодня чудесный вечер, я на всю жизнь запомню, как я провела его с тобой.