<…> Я смотрю на идею как на веру в историческую будущность, в торжество истины и добродетели, поэтому идея имеет для меня только политическое и нравственное значение. Зато в области собственно теоретической философии я, в прямую противоположность Гегелю, считаюсь только с реализмом и материализмом в указанном смысле. Поэтому основной принцип бывшей доселе умозрительной философии: все, что мое, я ношу в себе самом – древнее omnia mea mecum porto, к сожалению, ко мне не применим.
Наш мыслитель различает предмет теоретической философии, что она может работать только с реальными и проверяемыми вещами, и ее метод, имеющий в виду создание и проверку идей, в том числе и проверку того, могут ли они сыграть свою нравственную роль. В конце концов теоретическая философия, по Фейербаху, должна прийти к выводу: истинные теоретические идеи оказываются одновременно нравственными.
Вне меня существует множество вещей, которых я не могу носить с собою ни в кармане, ни в голове, но которые я в то же время, как философ, а не как человек, считаю своими. Я духовный естествоиспытатель, а естествоиспытатель должен прибегать к материальным средствам, к инструментам. В качестве духовного естествоиспытателя я написал предлагаемую книгу, содержащую в себе практически доказанный, на примере религии развитый принцип новой философии, такой философии, которая существенно отличается от прежней философии и вполне отвечает истинной, действительной, совокупной сущности человека и которая именно поэтому противоречит воззрениям людей, искалеченных и испорченных нечеловеческой, т. е. античеловеческой религией и умозрением.
Фейербах противопоставляет религиозному морализму, часто требующему от нас подчинения каким-то неподходящим нормам, позицию «духовного естествоиспытателя», иначе говоря, человека, столь же добросовестно изучающего наше мышление и его социальные эффекты, как естествоиспытатель добросовестно изучает и функционирование организмов, и их действия и деятельность в окружающей среде.
<…> Эта философия отрешилась от субстанции Спинозы, от «я» Канта и Фихте, от абсолютного тождества Шеллинга, от абсолютного духа Гегеля и т. п. отвлеченных, только мыслимых или воображаемых вещей и сделала своим принципом действительную, вернее, самую действительную сущность, истинное ens realissimum, человека, т. е. самое позитивное, реальное начало. Она производит каждую мысль из ее противоположности, из материи, из сущности, из чувств и относится к предмету чувственно, т. е. страдательно, прежде чем определить его мысли.
Субстанция – самостоятельное существование, любая вещь, чье существование не подчинено существованию других вещей. В философии Спинозы из свойств субстанции выводились свойства вещей, включая и все свойства Бога.
«Я» – принцип, прежде всего, философии Фихте как последователя Канта, начальная точка самосознания, отсюда следуют остальные принципы, как соотносимые с этим начальным импульсом мышления.
Абсолютное тождество – принцип философии Шеллинга, начальное тождество бытия и сознания, из которого выводятся особенности бытия и нашего мышления.
Абсолютный дух – понятие философии Гегеля, означающее интеллектуальный принцип, реализующийся в бытии и определяющий само существование и развитие бытия как такового. Этот абсолютный дух в конце концов познает себя, в том числе через наше человеческое сознание, так что бытие в итоге совпадет с мышлением.
ens realissimum (лат.) – самое реальное существо.
Страдательно – Фейербах имеет в виду понимание чувства как аффекта, то есть страдания, переживания. Предмет надо пережить, испытать его на себе, прежде чем сделать предметом мысли.
Поэтому моя книга является, с одной стороны, истинным, облеченным в плоть и кровь, очеловеченным результатом прежней философии, с другой – она имеет столь малое отношение к категории умозрений, что представляет скорее ее прямую противоположность, даже отрицание умозрения. Умозрение заставляет религию говорить только то, что сама она измышляет и выражает гораздо лучше, чем религия; она определяет религию, но сама ею не определяется; она не выходит из пределов себя самой. Я даю религии возможность высказаться самой; я играю роль слушателя, переводчика, а не суфлера. Моя единственная цель – не изобретать, а вскрыть существование; мое единственное стремление – правильно видеть. Не я, а религия поклоняется человеку, хотя она, или вернее, теология отрицает это. Не только я, но и сама религия говорит: человек есть Бог. Бог есть человек. Не я, а сама религия отрекается от Бога, который не есть человек, а только ens rationis; она заставляет Бога сделаться человеком, и только этот ставший человеком, по-человечески чувствующий и мыслящий Бог становится предметом ее поклонения и почитания. Я только разоблачил тайну христианской религии, сорвал с нее противоречивый и ложный покров теологии – и, как оказывается, совершил настоящее святотатство.
Ens rationis (лат.) – разумное существо.
В этом абзаце слово умозрение употребляется в смысле более близком к слову «теория», чем к слову «спекуляция», иначе говоря, включает в себя как догадки и соображения, так и обобщения, позволяющие говорить о религии прямо, при этом поднимаясь над ее интересами.
Если даже моя книга носит отрицательный, безбожный, атеистический характер, то ведь не надо забывать, что атеизм – по крайней мере, в смысле моей книги – есть тайна самой религии: ибо религия не только внешним образом, но и по существу, не только в мыслях и воображении, но всем сердцем своим верит исключительно в истинность и божественность человеческого существа. Или пусть мне докажут ошибочность и неправильность моих исторических и рациональных аргументов. Пусть попытаются опровергнуть их, но не путем юридических оскорблений, не путем богословских иеремиад, или избитых спекулятивных фраз, а путем таких доводов, которых я сам не опроверг самым основательным образом в этой книге.
Иеремиады – жалобы в духе библейской книги «Плач Иеремии», здесь иронично о богословах, бранящих современность и не отступающих от буквы Библии.
<…> В первой части я доказываю, что истинный смысл теологии есть антропология, что между определениями божественной и человеческой сущности, следовательно, между божественным и человеческим субъектом нет различия, что они тождественны; ибо если, как в богословии, предикаты выражают не случайные качества акциденции, а сущность субъекта, то между предикатом и субъектом нет разницы и предикат может быть поставлен на место субъекта; в этом отношении я отсылаю к Аналитике Аристотеля, или хотя бы к Введению Порфирия. Во второй части я показываю, что различие, которое делают, или вернее, считают нужным делать, между теологическими и антропологическими предикатами, ничтожно и бессмысленно.
Со ссылкой на «Аналитики» Аристотеля (работы, состоящей из двух частей, как и труд Фейербаха) и «Введение» Порфирия к «Категориям» Аристотеля наш мыслитель напоминает о важнейших терминах этого философа. И в онтологии, и в логике он различал субъект (подлежащее) и предикат (сказуемое). Но при этом так как акциденции (привходящие свойства) не выражают сущность, хотя и наблюдаются, то сказуемое сказывается только о субъекте как о сущности и тем самым выражает ее саму. Например «огонь горит», горение выражает сущность огня, и поэтому можно сказать «горение» вместо слова «огонь». Тогда как «огонь обжег» – это не сущность огня, а привходящее обстоятельство, следовательно, считать «огонь» «обжигалкой» будет детской ошибкой.
Наглядный пример. В первой части я доказываю, что Сын Божий в религии есть сын действительный, сын Бога в том же смысле, в каком человек есть сын человека, и вижу истину, сущность религии в том, что она понимает и утверждает глубоко человеческое отношение как отношение божественное. Во второй части я утверждаю, что если не в самой религии, то в рефлексии ее Сын Божий считается сыном не в естественном, человеческом, а в совершенно ином, противоречащем природе и разуму, следовательно, в нелепом и непонятном смысле, и нахожу в этом отрицании человеческого смысла и разума противоречие истине, отрицательный момент религии.
Действительный (wirklich) – многозначный термин немецкой философии, означающий не только «существующий на самом деле» и «деятельный» (что соответствует латинизму «актуальный»), но и имеющий то же самое право существования, что и другие субъекты. Если человек имеет полное право быть человеком, то и Иисус имеет полное право быть человеком, а если он объявляется Богом, то это означает, что в «сущности христианства» между религией и гуманизмом, между почитанием Бога и почитанием человека нет существенной разницы. Такой же смысл у формулы Гегеля «все действительное – разумно», иначе говоря, право на существование, на действительность, на действие имеет лишь разумное; раз человек разумен, то он вправе требовать общения только с явлениями и вещами, имеющими разумный смысл.
<…> Но многие ошибаются, предполагая, что я имел в виду только обыкновенную теологию, от которой я, напротив, старался держаться как можно дальше, ограничиваясь самым существенным, самым строгим, самым необходимым определением предмета. Так, напр., рассматривая таинства, я остановился только на двух, потому что в строгом смысле, согласно толкованию Лютера, есть только два таинства. Следовательно, я ограничивался только тем определением, которое сообщает предмету общий интерес, возвышает его над ограниченной сферой теологии, и таким образом я имел в виду умозрительную теологию или философию. Я говорю теологию, а не теологов; ибо я умею останавливаться всюду только на том, что составляет primam causam, оригинал, а не копию, принципы, а не личности, род, а не индивидов, объекты истории, а не объекты chronique scandaleuse.