Струна — страница 2 из 10

Приструнение

1

Ветер удачи ломится в дверь,

Ветер удачи стучит в стекло,

Эхо вчерашних твоих потерь

Жертвенной кровью на пол стекло…

Я уменьшил громкость. И без того хватало шуму.

— Зачем? — спросил сидевший за рулем Женя. — Надоели «Погорельцы»?

Сам он от этой группы мало что не фанател. Вроде бы и взрослый мужик, под тридцать, а словно прыщавый старшеклассник.

— Ты сам-то не устал от них? Круглые ж сутки гоняешь. — Я прокашлялся. Все-таки боком вышла мне вчерашняя прогулка под дождичком. Конечно, середина мая — это не стылый ноябрь, но когда, купившись на жару, ты фланируешь по улицам в легкой рубашке… В итоге — катаральные дела. И мелочь вроде, стыдно с таким к слоноподобному доктору Степану Александровичу бегать, а в то же время весьма неудобственно.

— Великое не надоедает, — торжественно изрек Женя, чуть притормаживая и пропуская вперед похожую на бронтозавра тушу фургона-дальнобоя. — Просто отдельные, упертые на классике личности не в силах оценить.

— Зато в силах приглушить, — мрачно отозвался я. — И вообще, отдохни от эстетических переживаний, за дорогой вон лучше смотри. Сверзимся сейчас в кювет, а после Кузьмич скажет: «Работа, конечно, проделана большая…»

Я и не знал, блуждая во тьме,

Бешеной музыкой ей платя,

Что у больной судьбы на уме,

И для чего принесли дитя.

Хоть и негромко, а рваный ритм песни бил по ушам. Нет, не люблю я этих «Погорельцев», хоть у них и осмысленные тексты. Как будто жуткие сюжеты Гоголя проросли в современной реальности. Пускай это и поэзия, но не в моем вкусе. Музыка, правда, неплохая, в чем-то шокирующая, в чем-то заводящая…

— Кстати, прошлым летом я в похожей операции работал, — точно прочтя мои мысли, ухмыльнулся Женя. — Та же фиговина, жертвенная чаша, кремневые ножи, ну и само собой, ребятенок в саване. Сатанисты, понимаешь.

— Что, и впрямь человеческие жертвы? — присвистнул я. До сих пор о подобном мне доводилось читать лишь в газетах, падких на обжаренных в собственном сале уток.

— А как ты думаешь? — отозвался Женя. — Начинается, конечно, с кошечек-собачек, потом хочется чего-нибудь поострее. И пошло-поехало. Особенно когда вожак у них без тормозов, да еще дурью люди балуются. Короче, это в Ель-Пожарском было, отсюда километров двести. Глухое село, три бабки доживают свое, зато дачники на лето ездят. Там избу купить за копейки можно, добираться, правда, хреново, даже и с машиной. Дорог, сам понимаешь, никаких. Ну вот, там заброшенная церковь есть, вернее, развалины. Как в тридцатых взорвали пережиток, так и осталось — купол снесло, стены покорежило, но все-таки стоит. Ну и повадилась туда теплая компашка ездить, в черные мессы по ночам играть. Компашка так, ничего особенного, молодежь сопливая, двадцати нет. Только вот что смешно — заправляла у них бабка. Изрядно так за шестьдесят. Потомственная, блин, гадалка, целительница и всякое такое… Короче, на черной магии у нее крыша поехала.

— А мы тут при чем? — удивился я. — Ну, в смысле, «Струна»?

— Да вроде не при чем, — вздохнул Женя. — Там же все совершеннолетние, то есть нас как бы и не касается. Дерьмо, конечно, зверюшек мучают… стоило бы шкуру спустить в воспитательных целях… Но все-таки, сам понимаешь, не наш объект. Тем более что и по закону не прикопаешься. Демократия, всяк по-своему с ума сходит. Но вот видишь ли, в деревне дачники летом отдыхают. С детьми, что характерно. И вот как-то пожилая чета идет в лес с корзинками. Рыжиков тьма там была. И натыкаются они на рыхлую такую свежекопанную землю, и оттуда, из земли, торчит что-то белое. Мелкий такой краешек. Дедок, надо заметить, попался энергичный, потом с сыном туда пришли, с лопатами… В общем, детский трупик. Обескровленный. В какую-то простыню завернутый, что ли. Козлы и закопать-то как следует не закопали, видать, под дурью были.

Ну, ясное дело, паника в деревне, милицию вызвали, приехал полупьяный участковый, почиркал в блокноте и укатил в райцентр. А дальше — никакого шевеления. Ты сам прикинь — дело тяжелое, надо возиться… Землю рыть буквально… За обгрызенную штуку деревянных. Тем более, заявления безутешных родителей нет. Мусора на это дело плюнули за раз, но мы не менты, менты не мы! — Женя гордо воздел к потолку палец. — Кузьмич решил — надо съездить, посмотреть. Ну мы и поехали с Лешкой Ольшевским, ты его не знаешь, его еще осенью в Павловск перевели, с повышением. Остановились у одной бабки сознательной, вроде как родня. Кстати, неплохо — речка, лес… Природа, блин. Неделю мы там загорали, приглядывались. Полнолуния ждали.

— Дождались?

— А то! — судя по тону, Женя хотел сплюнуть, но не рискнул открыть пепельницу. Месяц назад он забросил курить и пока что упорно держался. — Залегли мы с биноклями, наблюдаем. Приехали наконец господа бесноватые, и что ты думаешь — вытаскивают из джипа ребятенка. Совсем мелкого, лет пяти от силы. Такая вот сомнабулка — видать, вкололи ему чего.

Ну, порядку ради мы дождались, когда они свою бодягу доведут до кондиции и мальца на камень положат. Тут уже пора настала двигаться.

— И чего? — сглотнул я.

— А чего? — удивился Женя. — Повязали мы их. Быстро и культурно.

— Так вас же только двое было?

— А разницы? — Женя снисходительно хохотнул. — Мы же тогда в Резонансе были. Десять ублюдков да бабка — это не проблема, когда вибрируешь. А, ты еще этого не видел. Бережет тебя Кузьмич, на боевые выходы не пускает. Короче, когда в тебе Струна звучит, пофигу, сколько их и чем вооружены. Правда, бабуська непроста оказалось, ее чуть не упустили. Как потом выяснилось, тоже кой-чего умела.

— И чего вы дальше с ними? — в горле у меня вновь пересохло. — Привели в исполнение?

— Хотелось бы, — зевнул Женя. — А не положено. Тут же сам глянь — без следствия не обойтись. Сколько и когда детей погибло узнать, связи опять же. Так что вызвали мы нашу бригаду, приехали ребята, отконвоировали нечисть в Столицу. Тут ведь уже и не региональный масштаб. Ну а потом, конечно, их в другую тональность транспонировали. Причем, подозреваю, помирали они плохо. Но заслужили. Вот… А ты говоришь…

— Да я ничего и не говорю, — вздохнул я, отворачиваясь к окну. Мелькавшие вдоль дороги перелески покрылись уже клейкими, готовыми вот-вот раскрыться листьями, и оттого казались опушенными светло-зеленым снегом. Лишь вкрапления темных, величественных елей нарушали мягкую цветовую гамму — синее, у горизонта подернутое клочьями облаков небо, серая стрела шоссе, а по обеим его сторонам ликующее, согретое рыжим солнцем разнотравье.

Май плыл над миром, жаркий и ласковый. Точно такой же, как и год назад.

Ветер удачи лупит в лицо,

Ветер удачи дождем кропит…

Вот и замкнулось время в кольцо.

Сколько же этих колец в цепи!

Думал ли я, опаздывая на утреннюю получасовую пятиминутку, что пройдет год — всего год, веточка на дереве жизни — и это дерево окажется в совсем ином лесу. Прощай Столица, прощай мама с папой… я так и не решился подать весточку. Знаю только, что они живы, звонил по междугородному автомату, слушал взволнованное «Алло?» и клал трубку. Увы, большего я сделать не мог. Если за утерянной чернильной кляксой Демидовым идет охота, любая такая засветка губительна. И не только для меня. Стоит маме проговориться… тем же соседкам, подругам — и не исключено, что как-то вечером в дверь позвонят вежливые ребята из следственного отдела. «Мы хотим вам, Мария Николаевна, задать всего пару вопросов…» По тем же причинам исключались друзья. Уж если моим пожилым родителям лучше не встречаться со «Струной», то друзьям-то…

Допрашивать наши следаки умеют… Помню, все помню, и расщепленную на конце бамбуковую палку, и веревочную петлю, которой стягивают череп, и лохань с вонючей дрянью, в ней даже и не топят, а так… притапливают. В самом деле, чего церемониться с глиняным? Когда на карту поставлена судьба несчастных детей… и тут какие-то козлы уважения требуют? Абстрактного гуманизму хотите? Хрен вам, гипсовые болваны, у нас гуманизм конкретный. И весьма действенный. Нам некогда решать неразрешимые вопросы, нам детей от Мирового Зла спасать надо. Любой ценой. А чего дергаться? Струна сказала свое слово… Так что бывай, Уходящий, не кашляй!

И мне приходилось кивать, слыша это от нынешних своих коллег. За меня взялись всерьез. Ежедневные тренировки в спортзале, одуряющие медитации в темной комнате — «учись слушать Струну… Расслабься… Дай Струне прозвенеть в тебе…». И конечно, изучение материалов… Странно, как я не покрылся сединой, читая их файлы? Сколько же свинства и грязи, сколько же крови… Давно уж у меня не было светлых иллюзий, знал я, что мир во зле лежит. Но одно дело знать теоретически, из прессы, а другое — вот эти сухие сводки по региону. А в скольких случаях наши не успели… Я все чаще ловил себя на этом словечке «наши».

А ведь все наоборот, и здесь я обретаюсь чем-то вроде Штирлица. Только вот нет у него связи с Центром, да и Центра нет, и что ему делать кроме как спасаться — неясно. Мимикрировать, лавировать, оттягивая неизбежную встречу со свинцовой птичкой… Рано или поздно, я понимал это, все должно кончиться. От Струны можно бегать долго, но не вечно. И то, что меня до сих пор хранит судьба… или какая-то сила… само по себе удивительно. Все чаще я вспоминал слова рыжего мальчишки из своего не то глюка, не то сна — «меня к тебе послали». Вот бы тогда спросить — кто послал? Нет же, чушь какую-то нес…

Да и сам мой случай тоже не вписывался ни в какие рамки. Уж я подобных дел за последние три месяца вдоволь наизучался. Распустил учитель руки, доложили в «Струну». Далее схема стандартная. Являются двое-трое мордоворотов к нему домой, проводят, как это называется в отчетах «умеренное физическое воздействие», а после предупреждают харкающего кровью бедолагу: увольняйся по-хорошему. И плати к тому же крутые бабки бедному ребенку. На лечение там, на моральный ущерб… Ну, то есть не самому ребенку, конечно, а вот на такой-то расчетный счет.

А на прощание «принимают в клиенты». Обвязывают вокруг шеи гитарную струну. Обычно потолще берут. Стягивают, чтобы легонько придушить, потом отпускают — подумай, мол. Не послушался учитель, не подал заявление — являются снова, в отчете теперь будет «решительное физическое внушение», включается счетчик. Если и на сей раз упертый педагог держится за свое место, рвется сеять разумное, доброе, вечное — он попадает в больницу. Мизерная пенсия по инвалидности — это все, что ему в дальнейшем светит.

И никаких совместительств — у «Струны» имеется черный список, и выложен он в Сети в открытый доступ… Формально как бы и ничего, виртуальная пыль, а принимая человека на работу, начальник, ежели не дурак, обязательно зайдет на всем известный сайт… Зачем начальнику лишняя головная боль?

Мне еще, можно сказать, «повезло». Вечнобоязливая директриса Антонина Ивановна слишком стара оказалась, чтобы шарить по Сети. И о «Струне» до нее доходили лишь обрывочные слухи. На всякий случай она боялась, но… «Струна» была лишь одним из параметров ее мира, причем не главным. А вот скандал в департаменте пугал ее пуще ядерной войны. И потому на следующий день после случившегося предложила мне слинять без шума, «по собственному».

Уроки уже кончились, в школе было непривычно тихо. Солнце протыкало острыми своими лучами незашторенные окна директорского кабинета, и пылинки плясали в световом столбе, демонстрируя броуновское движение.

— Садитесь, Константин Дмитриевич, — сухо кивнула Антонина, указывая на стул, притулившийся возле ее массивного, заваленного бумагами стола. — Вы, естественно, понимаете, о чем у нас будет разговор.

Я, естественно, понимал, и оттого молчал.

— В таком случае вы должны понять, Константин Дмитриевич, что ситуация крайне неприятная, крайне… До сих пор вы были прекрасным учителем, у администрации не было к вам никаких нареканий…

«Ну конечно, — мысленно усмехнулся я. — Если не считать списка из тысячи пунктов…»

— Но вчерашнее событие… оно ужасно! Поднять руку на ребенка… на ученика. Прилюдно. Спровоцировать скандал…

— Вы хотите сказать, лучше бы я его в туалете отлупил? — я огрызнулся, сверля взглядом половицы паркета. — Чтобы без свидетелей, без шума?

— Нет, ну зачем вы так? — сейчас же вскинулась Антонина. — Я ни к чему такому не призывала, но… Вы понимаете, что теперь начнется? Милиция, следствие, такой позор… и это перед фронтальной проверкой школы… А что скажет родительский комитет? Ну хорошо это Соболев был, неблагополучная семья, низкая успеваемость… два привода в милицию… может, там и не станут жаловаться… Но какой резонанс! Учитель… ребенка… ни с того, ни с сего…

— Ну, положим, с того и с сего, — мне было противно говорить об этом. — Причину вы знаете, наверняка с детьми поговорили. И давайте условимся — это мы обсуждать не будем. Никогда. Просто вот представьте себя на моем месте.

— Уверена, я бы нашла верное педагогическое решение, — грустно взглянула на меня Антонина. — Да, конечно, это свинство с их стороны, испорченность… А что же вы хотите, такое время, телевизор, пресса эта демократическая, фильмы развратные… Но надо быть мудрым, надо быть выше этого. И потом… рисунка же этого после не нашлось, так?

Я нехотя кивнул:

— Естественно не нашлось. Мне, знаете, не до того было, чтобы сразу сцапать. А после дети подсуетились. Изъяли, в общем, компромат.

— Вот именно, — устало подтвердила директриса. — И потому теперь вы никому ничего не докажете. Со стороны это выглядит, что неуравновешенный педагог ни за что ни про что избил мальчишку… Кстати, а вы уверены в своем здоровье? Может, имеет смысл показаться доктору, Константин Дмитриевич? В вашем случае это даже полезно. А то ведь в принципе статья вам полагается, Константин Дмитриевич. Нехорошая статья. Уж поверьте мне, за тридцать лет работы я таких случаев насмотрелась. И вижу в данной ситуации только один выход…

Не нужно было профессионально заниматься предсказаниями, чтобы угадать этот выход.

— Вам лучше уйти из школы, Константин Дмитриевич. Поверьте, мне жаль терять сильного предметника, мне нелегко будет заткнуть дыру в расписании, но ничего другого не остается. Поверьте, вы не останетесь без работы, сейчас такая нехватка кадров… я могу даже Киселеву позвонить, в 194-ю… Конечно, далековато, и школа не из лучших, прямо скажем, но лучше так, чем никак… Или 182я, как только там капитальный ремонт кончится, может, уже к сентябрю…

— Что ж, Антонина Ивановна, — я вздохнул, глядя на близоруко щурившееся начальство. — Я благодарен вам за заботу, но… Никуда я не уйду. Наша школа меня вполне устраивает, и не вижу оснований… Что же до ситуации… Мне кажется, вы преувеличиваете. Через неделю об этом уже забудут, тем более, учебный год кончается, а там каникулы все спишут. Я уверяю вас, что больше такого не повторится, я буду тщательно себя контролировать. А в данном случае вряд ли возможны какие-то последствия. Родители Соболева, как вы правильно заметили, вряд ли будут жаловаться. Скорее, они своему отпрыску по-свойски добавят. Да и сам Дима не может не понимать, что получил за дело. В общем, мне кажется, нам лучше сделать выводы из этой истории и забыть о ней. Простите, что доставил вам беспокойство, уверяю, это единичный случай…

— Константин Дмитриевич, — протянула Антонина. — Не все так просто. Возможны всякого рода неприятности… не только те, о которых я уже упоминала. Мне не хотелось бы этого говорить… — она сглотнула, сделав долгую паузу.

— Что вы имеете в виду? Если не милиция, не департамент, не родительский комитет…

— Ну… — поджала бледные губы директриса, — есть такая информация… В общем, у учителей в подобных случаях бывают всякие сложности. У этого Соболева вполне могут найтись криминальные знакомства… Вы же знаете, мальчик он трудный, по таким колония плачет… Сейчас ведь ужасное время… Стоит лишь, как эта шпана выражается, заказать человека… А кроме того… Есть ведь и разные общественные организации… иногда, — понизила она голос, — экстремистского толка. Были уже подобные случаи. Поверьте, обращаться в милицию бесполезно. У них все схвачено.

— Это вы насчет «Струны», что ли? — я невольно рассмеялся. Над полугодовой давности газетной статейкой только ленивый не смеялся. Все было понятно, пресса желтая, сенсация жареная, хотя написано и весьма лихо. Виктор Паклин, заслуженная акула пера, вновь оказался в своем репертуаре.

— На вашем месте я бы не смеялась, — сухо заметила Антонина. — Да, конечно, в той статье сильно преувеличено, но дыма без огня не бывает. Так что подумайте, хорошенько подумайте, Константин Дмитриевич. Увы, я могу лишь просить — у меня нет формальных оснований для увольнения, тем более вы с вашим характером еще шум бы подняли… совершенно ненужный шум. В первую очередь вам самому. Вы этого не видите, а я вижу. Прислушайтесь к моим словам, Константин Дмитриевич… Я же вам только добра желаю.

— Хорошо, Антонина Ивановна, — сказал я, поднимаясь со стула. — Я обещаю вам, что подумаю. Но уходить из школы не буду, мне здесь нравится…

О том, что мне бы только переаттестацию пройти, после чего из гадюшника надо линять, я дипломатично умолчал. Пускай Антонина видит, какой я патриот здешних стен…

Уже выходя из кабинета, я невольно обернулся. Директриса, прищурясь, глядела на меня. С грустью глядела и, как мне показалось, с пониманием.

— Мы не опоздаем? — бросил я взгляд на серебристый браслет часов.

— Вроде не должны, — рассеянно бросил Женя. — У нас резерв еще получасовой. Наоборот, ждать будем, пока остальные подтянутся. Кстати, — обернулся он ко мне, — а почему ты отказался вождению учиться? Это ж такое дело, это нужно. Вот повертишь руль — сам поймешь. И Кузьмич тебе тоже все время твердит: учись, мол.

— И пускай себе твердит, — надоедливо отмахнулся я точно от упрямой мухи. — Пока мне и без того дел хватает. И рукопашный бой, и стрельба… Блин, вы из меня что, боевика лепите? Я-то, наивный, полагал, будто в аналитическом отделе работаю…

— Ты до сих пор не понял, что деление на отделы — это условность? — усмехнулся Женя. — Людям «Струны» приходится всем понемножку заниматься, смотря по обстановке. Так что гордись, из тебя тут лепят специалиста широкого профиля.

— Это что ж, и следователем придется поработать? — не удержался я от явно лишнего вопроса. Но Женя понимающе кивнул.

— Хочешь чистенькие ручки сохранить? Похвально, похвально. Только вот не уверен, что получится. Мало нас, понимаешь. Мало! Тебе, небось, поначалу казалось, вон она какая мощная, «Струна», и связи, и деньги, и поддержка сам понимаешь откуда… — оторвав на мгновенье левую ладонь от баранки, он ткнул пальцев в крышу. — А по делу иллюзия это. Не хватает нас на всех, КПД у нас процентов десять от силы. Именно оттого, что народу мало. То есть, конечно, были такие настроения — набрать огромную толпу, поставить задачи — и вперед…

— И через несколько лет «Струна» превратится в одну большую мафию. Или партию, что еще хуже…

— Раньше, Костян, раньше… — уныло откликнулся Женя. — Эту ситуацию Главный Хранитель просчитал, еще когда все начиналось. Главная сила-то не в количестве людей, сила в качестве. И вот потому раз в год мы проходим Испытание Струной. Так вот, об этом среди наших как-то не принято говорить, но есть смертные случаи, есть. Струна недостойных убирает.

— А что мешает пропустить через Струну огромную толпу? — усмехнулся я. — Пускай каждый десятый подойдет, это уже много.

— А про девять десятых подумал? Тоже сказал… — невозмутимо парировал Женя. — Струна тебе что, мясорубка? И, кстати, какое к нам отношение было бы в народе?

— А сейчас какое к нам отношение? — очень искренне удивился я. — По-моему, никакого. Я вот в Дальнегорске вообще про вас ничего не слышал. Хорошо замаскировались.

— Ну, не совсем так. Иногда пускаем кусок информации. Статейка Малкина, к примеру. Полезная вышла статейка. Понимаешь, сволота всякая должна нас бояться. А страх должен быть адресный. Типа обидишь маленького — придут крутые дяди, строго накажут. Для того и галстуки клиентам надеваем. Чтобы не дай Бог нас с мафией не перепутали. Был у меня, к слову, один такой клиент непонятливый. Из этих, «новых славян». Все откупиться пытался, все выяснял, кому дорожку перешел. А всего-то надо было дяде сына своего не обижать. А то, видишь ли, ручонки шаловливые… Короче, один ремень мы его схарчить заставили, второй… На третьем дошло. — Женя рассмеялся, явно вспоминая незадачливого папашу.

— Так что, Малкин разве ваш человек? То есть наш… — немедленно поправился я.

— Не-а… Зачем он нам такой? Просто слили выверенную дозу информации, он зацепился. Ему наши потом конвертик прислали, как бы второй гонорар. Раза так в три побольше того, что в газете он получил. Типа «работа проделана большая, полезная»… Так ты представляешь, этот урод вообще перестал для нас писать. И конвертик со всем содержимым отослал на абонентский ящик, который мы ему вместе с материалом залили. Типа «чтобы больше никогда… я честный человек… вы подтвердили мои худшие подозрения…» Вот, а ты спрашиваешь, наш ли это человек. Зачем нам такие нервные? Спринтеры, блин, с коротким дыханием… — со вкусом процитировал он.

Когда Женя ударил по тормозам, я сперва даже не понял, что случилось. Просто дернулась грудь, наискось перехваченная ремнем безопасности, неприятно екнуло в животе, а серая лента шоссе застыла, словно убитая змея.

— Ты чего? — вырвалось у меня, но Женя явно не собирался пускаться в объяснения. Спина его отвердела, руки вздулись веревками вен, а отраженный зеркальцем взгляд сделался злым и колючим.

Впрочем, причина отчетливо обрисовалась впереди. Метрах в двадцати от нас, поперек полосы, стояла милицейская «Волга» с включенной мигалкой. И направлялся к нам постовой с полосатым жезлом, и вид он имел какой-то встрепанный и диковатый.

Что такое? С каких пор милиция тормозит «Струну»? Что наши номера известны всем местным гаишникам, я не сомневался. А мы к тому же ничего и не нарушали.

— Костян, — почти не разжимая губ, процедил Женя, — не дергайся и не пытайся геройствовать. Сиди тихо, я разберусь сам.

— Да что вообще творится? — отчего-то прошептал я.

Не отвечая, Женя быстро выхватил «мыльницу», с бешеной скоростью принялся давить кнопки. Потом, щелкая замком дверцы, сказал:

— Тебя это не касается. Главное — ни во что не встревай. Наши сюда уже едут.

И уже вылезая наружу, посоветовал:

— Назад, кстати, глянь.

Я глянул. Объемистый джип перегораживал шоссе, а в придорожных кустах наблюдалось какое-то нехорошее колыхание.

Женя хлопнул дверцей и вылез навстречу гаишнику. Тот подходил не спеша и как-то неуверенно, точно не решив, что ему с нами делать. Впрочем, его тут же отодвинул непонятно откуда взявшийся плотного телосложения дядька в камуфляжном комбинезоне.

Они встретились в пяти шагах от машины — пружинистый, неестественно улыбающийся Женя и, точно по контрасту, мрачный багроволицый мужик. Мне, терявшемуся в догадках, оставалось лишь слушать их разговор.

— Ну что, Гусев, нагулялся? Пора в стойло. — Голос камуфляжного мужика был скучным, тусклым, словно горящая вполнакала лампочка. Но отчего-то мне казалось, что вот-вот она вспыхнет свирепым пламенем.

— Не понимаю, к чему эти игры? — холодно ответил Женя. — Еще в прошлом году я по официальным каналам подал вполне официальный рапорт. По-моему, предыдущее начальство восприняло его вполне адекватно. Будь ко мне претензии — наверняка об этом стало бы известно и мне, и моему руководству. Нынешнему руководству, — со вкусом выделил он это слово.

— Ты, блин, Гусев, хорош мозги засерать, — перебил его мрачный полковник. — Тебе сказать, как твое паскудство по уставу называется? Или сам знаешь?

— Товарищ полковник, — Женя вел себя на удивление мирно, — вы не первый день на земле, должны вроде понимать, что ничего в этой жизни не делается по уставам. Можете считать, я просто поменял место службы.

— Погавкай мне тут, щенок, — ощерился полковник стальными коронками зубов. Ох, и неприятные же воспоминания навеял мне его оскал! Тонкий серп месяца… темный, утоптанный снег… заброшенная стройка… лязг товарняка…

— Слушайте, — все тем же миролюбивым тоном продолжал Женя, — да отнеситесь вы к этому философски. Ну нельзя же так, закрыть глаза и махать оглоблей. Поверьте, всем в итоге станут только хуже. И, в конце концов, зачем вам понадобился этот цирк? — обвел он рукой нечто, скрывавшееся в кустах по обе стороны шоссе. — Не проще ли пожаловать к нам на базу и там, в присутствии нашего руководства, все и обсудим? Вы что же, всерьез в «зарницу» играть собрались?

Да, правильно я предполагал — эта тусклая лампочка была способна на большее. Полковник взорвался.

— Ты сука, мля, интеллигентская, меня еще поучи, гной пиджачный. Да у твоей мамки столько хахалей не было, сколько у меня операций! Гнида гэбэшная: сдриснул при первом порыве, а теперь строит себе памятник из говна! Герой, ёшь тыть, незримого фронта!

И гордый полковник ввернул такое определение, что не смог бы придумать и самый маститый врач-гинеколог.

Женя, однако, прослушал все это спокойно и лишь заявил, глядя куда-то в перспективу:

— Ну и к чему так нервничать? У вас ведь и давление наверняка подскочило, и сердце тоже… второй свежести. Резюме-то какое будет?

— Тебе, говнюк, еще и резюме? — вновь раздулся полковник. — Ну так получай мое резюме! Вы арестованы, гражданин Гусев.

— И на каком же основании? — деланно удивился Женя. — Ордер военного прокурора у вас, или в столе остался?

Полковник коротко, без замаха, ударил Женю каблуком под коленную чашечку.

— Лежать, падла! Мордой в асфальт! Ствол на землю!

— Простите, а в какой последовательности? — точно и не заметив удара, поинтересовался Женя. — Сперва ствол бросать или ложиться? Кстати, у меня и ствола-то при себе нет.

— Ща поймешь, — и полковник ловко выхватил из-за пояс пистолет. С виду обычный ПМ, на самом деле ствол представлял из себя нечто жуткое. Видать, очередное изделие тульских левшей, специально для Комитета. И, что самое страшное, обладатель оружия выстрелил. В Женю. С двух шагов. Очередью.

Странное дело — треска я не услышал. Да и Женя не думал падать, пробитый добрым килограммом свинца.

Происходило что-то невообразимое. Женя, казалось, размазался по пространству, он был всюду — и в то же время нигде. Полковничьи пули промчались мимо, уйдя в пустоту.

— Ты чего творишь, чмо окопное! — резко выкрикнул увернувшийся Женя.

Полковник отпрыгнул, проворно взмахнул рукой — и тут же раздался треск автоматных очередей. Лупили, казалось, сразу со всех сторон.

Да, наверное, это все-таки трусость. Но вместо того, чтобы геройски выскочить наружу, навстречу пулям, я резко согнулся, едва ли не сполз под сиденье.

И вовремя. Переднее стекло страшно дзинькнуло, покрылось паучьей сеткой трещин и медленно — или это вновь фокусы восприятия? — осыпалось внутрь. Дробь осколков забарабанила по спине, что-то чиркнуло над ухом, липкая соленая струйка стекла мне на губу — но при этом я совершенно не чувствовал боли.

Как-то вдруг сразу я понял, что из машины все-таки надо убраться. Если хоть одна пуля пробьет бензобак… в таком случае у меня вообще не останется шанса.

Рванув со всей силы дверцу, я тяжело вывалился на асфальт. Навстречу гостеприимным свинцовым птичкам, столь давно вившимся в моих поисках, тем самым… которых почему-то уже не было.

Тишина стояла над миром, теплая майская тишина, и шел в этой тишине на негнущихся ногах Женя. Что-то поблескивало у него между пальцев — не то шпага, не то хлыст… Да нет, какая там шпага — обычная гитарная струна, «ре» малой октавы. В серебристой оплетке, хищно извивающаяся, жаждущая крови.

Впрочем, она, похоже, насытилась. Вдали, привалившись к милицейской «Волге», сидел гаишник. То ли дремал, то ли что похуже. А совсем рядом, в двух шагах, лежал посреди шоссе полковник. Клякса, пятнистая клякса на сером.

— И еще пятнадцать человек, — точно прочитав мои мысли, устало сообщил Женя. — В кустах. Некоторых я просто оглушил, а остальные…

Он не договорил. И так было понятно.

— Блин, — спустя мучительно долгую паузу выдохнул он, — как же идиотски сложилось… Ну ладно сам козел, моча в мозги ударила, крыша поехала, но ребят-то жалко… армейский спецназ. Эти-то и вовсе ни за что…

— И ты… один? — во рту у меня давно уже пересохло, но лишь сейчас я это ощутил в полной мере.

— Ну да, — печально кивнул Женя. — Боевой Резонанс Струны — вот так это называется. А что делать, Костян? Изрешетили бы они нас. Сам-то цел? Чего с ухом-то?

— Да пустяки, — отмахнулся я. — Стеклом мазнуло. Жень, а что вообще было? Кто эти люди?

Вопросы так и рвались из меня, но Женя не спешил отвечать. Вместо этого он нагнулся над поверженной тушей полковника, с явным усилием перевернул на спину.

Сейчас я видел опавшие бугры мышц, холодное, чуждое загара лицо. Закрытые узенькие глазки… которые внезапно открываются — и что-то происходит. Из складок камуфляжной куртки, где утонула левая рука полковника, брызжет огнем… внизу сверх. Мертвые губы расплываются в печальной улыбке… а потом вдруг лицо его взрывается и опадает, улыбки больше нет… и глаза остаются открытыми… навсегда…

И снова ослепительно-черная пауза, провал восприятия… а потом — птичий щебет, легкий ветерок, одуряюще-вязкий запах весеннего разнотравья. И Женя, привалившийся к зелено-коричневой куче тряпья… не сразу я сообразил, что это за куча.

Валялась рядом его черная, зачем-то дымящаяся «мыльница», а сам он… Скрючился, сжимая ладонями живот, и между пальцев, под желтой тканью футболки, набухало темное пятно.

— Зацепил-таки, гад… Эх, дурак я… не учел… — слова с трудом выползали из узкой, изломанной щели рта. — Это ж Мартыненко, волк еще тот… А мог бы и тебя зацепить…

— Куда он попал? — пытаясь говорить деловито, выдохнул я. — За аптечкой бежать?

— Успокойся, — прохрипел Женя. — Ты еще, пожалуй, намудришь… Сейчас наши подъедут, все по уму сделают. Иди, встречай. А я тут посижу, на ветерке… Эх, хорошо хоть Севку не взяли… Он ведь ужом извивался, просился… Шашлыков захотелось… Ладно, ступай.

А сзади уже раздавались звуки тормозящих колес.

Я и представить не мог, что их окажется так много. Или это у меня в глазах мутилось?

— Там… Живот… Врача… — пролепетал я, падая в плотную, глухую тьму.

Крепкие руки не дали мне расшибиться об асфальт.

2

Не хотелось включать свет, хотя лиловые сумерки за окном давно перетекли в плотную, наполненную мокрым ветром тьму. Не хотелось вставать с неразобранной кровати, нащупывать тапки, щелкать выключателем. Зачем? Чтобы комнату затопил свет — желтый, точно лимонный концентрат? Чтобы предметы обрели острые свои очертания, чтобы всё вокруг стало беспощадно ясным, расчерченным на большие квадраты? Нет, сейчас мне нужна была именно тьма. Она обволакивала, она лечила, она милосердно скрывала от меня очевидное…

Что самое смешное, физически я был здоров — ну, не считая смешной царапины за ухом. Это Женя сейчас в реанимации, под капельницей, и хотя доктор Павел Александрович, тряся кудлатой головой, уверял, что шансы есть, и вполне реальные шансы, я понимал — сейчас Женя похож на лодку со сломанной мачтой, без весел. Несут, крутят непредсказуемые течения, и к какому еще берегу ее прибьет — сие неведомо никому. Будь я верующим, наверняка бы сейчас молился.

Но это — не мое. Я даже Севке ничего путного не сумел сказать, да и ни к чему… «Скрыть все равно ведь не скроешь, — Кузьмич говорил сухим, безжизненным голосом. — А ложь он нам никогда не простит. Значит, скажем как есть…» Правда, после первого приступа слез Севка держался куда лучше, чем я предполагал. Поселился в реанимационном отделении, и выгнать его оттуда не удалось еще никому — несколько не по разуму усердных медиков было уже покусано, и Кузьмич дал команду — оставить. В конце концов, его там как-то приспособили к делу — что-то подтирать, выносить…

Два дня уже прошло, а лодка-душа так и моталась между двумя одинаково неприветливыми берегами. Я недоумевал: ну как же это? Мощная, обладающая тайными средствами медицина «Струны» должна творить чудеса. Как вот с моей ногой. На эти мои недоумения Кузьмич мрачно высказался, что на то и «Струна» — в любой другой больнице, будь то сельский медпункт или «кремлевка», смерть наступила б спустя три-четыре часа после выстрела. Без вопросов. «Ты хоть понимаешь, Константин, что такое пуля со смещенным центром тяжести? — проскрипел он, не поднимая на меня глаз. — Должен понимать, не зря ж четыре месяца занимался… Он сейчас не таблетками держится и не уколами. А тонкими вибрациями Струны… Это максимум, что в наших силах».

Я честно пытался понять, хотя получалось не слишком. Да, уж очень многое я здесь видел, чтобы всерьез отнестись к словам про эти загадочные «вибрации», но все-таки до конца принять не мог. Ну не укладывалось оно в мои материалистический мозги. И даже последнее доказательство, расплывшееся по пространству тело, прозрачное для свирепого автоматного огня, так и подмывало объяснить случайностью.

Но я уже понимал — что-то необратимо изменилось. Что-то сдвинулось в моей душе, открылись какие-то доселе наглухо забитые дверцы, и потянуло оттуда зябким сквознячком. Хотелось согреться, но тут ни камин не поможет, ни одеяло, ни даже крепкие мужские напитки.

Давно ли я учил детей решать квадратные уравнения? И вот всего год спустя… Смог бы я вот сейчас выйти к доске, объяснять забавные свойства дискриминанта? Ведь параллельно в голове все равно крутилась бы мертвая лента шоссе, треснувшее лобовое стекло, блеклые, отражающие синее небо глаза полковника — за миг до того, как разлететься алыми брызгами…

У сегодняшнего полковника глаза были такие же. Тусклые словно бутылочное стекло. Разительный контраст с мягким, проникновенным голосом, прямо-таки излучающим доверительность и расположение.

Беседа в кабинете Кузьмича проходила довольно странно. Когда я, получив по «мыльнице» срочный вызов, шел туда, то уж никак не предполагал, что встречусь с посторонними. Видно, привык за последние месяцы к тесному кругу здешних людей.

Но посторонние были. Во-первых, тощий и длинный, точно копье крестоносца, лысый дядечка в очень приличном костюме, скромно сидящий в кресле у стенки. Я как-то сразу понял, что он в штатском. Но под серым, в мелкую розоватую искру пиджаком вполне могли скрываться погоны. Причем полковничьи. Почему? В разговоре так и не всплыло звание. Но вот влезло в голову — и все. Про себя я окрестил его Полковником — и это очень ему подошло.

Во-вторых, молодая женщина. Худенькая блондинка в голубом костюмчике изящного, но вместе с тем строгого покроя, в качестве прически — стандартная «химия», в ушах дешевенькие пластмассовые клипсы… заостренное бледное лицо, на котором, точно выводок лисичек, едва пробившийся сквозь слой хвои, спрятались веснушки. Тонкие пальцы задумчиво крутят какую-то бумажку, носок белой туфли слегка покачивается.

Почему-то все эти детали сами собой сложились в образ некой романтичной особы, которая, дожив чуть ли не до тридцати, еще не утратила прелестный, прямо-таки детской наивности.

Только вот что она здесь делает? Или Кузьмич решил секретаршу завести? Раньше вроде б и так обходился.

— Привет, Константин Антоныч! — кивнул мне привставший в своем исполинском кресле Кузьмич. — Присаживайся куда-нибудь. Тут у нас небольшое совещаньице сейчас пройдет. Надо все-таки несколько уточнить контуры недавних событий… ну да ты понимаешь. Поскольку ты единственный очевидец… И люди хотят тебя послушать. Вот, кстати, познакомься. Это, — обернулся он к откровенно скучающей женщине, — Елена Ивановна. Из Столицы. Наша с тобой коллега. А это, — кивнул он в сторону Полковника, — Сергей Борисович, Зам. директора областного Управления Комитета Политического Надзора. Надо полагать, уже директор. Я не ошибаюсь, Сергей Борисович? Вроде со дня на день должен быть приказ о назначении… А это, — широким жестом представил он меня, — Константин Антонович Ковылев. Наш молодой сотрудник, очень многообещающий юноша. Позавчера он был вместе с Гусевым. Так что, как понимаете, видел все своими глазами.

— Очень приятно познакомиться, Константин Антонович! — подскочил со стула Полковник и мгновенно оказался рядом, а моя ладонь тут же была стиснута его мощной дланью. Чем-то это походило на то, как вел себя Кузьмич при первом знакомстве. Та же суетливая радушность на переднем плане, а поглубже — некая настороженность.

— Да, действительно, очень приятно, — подала голос столичная тетка, не торопясь, однако, совершать какие-либо телодвижения. — Надеюсь, мы быстро со всем разберемся…

— Видишь ли, Константин Антоныч, — перехватил темп Кузьмич, — ситуация получается довольно неприятная. Восемь человек погибло. Кстати, при исполнении порученного им задания. И наш Евгений, сам знаешь… Всё бывает, все под Струной ходим. Проблема в том, что надо же это как-то… э…

— Оформить, — негромко подсказал Полковник. — А то ведь картина ужасающая. Подразделение армейского спецназа, приданное в помощь полковнику Мартыненко, недавнему шефу областного УКПН, наполовину погибло при невыясненных обстоятельствах. А вторая, выжившая половина, ничего не помнит. Картина, напоминающая глубокую контузию.

— Да уж постарались, — не без гордости кивнул Кузьмич. — Два часа мы им вытерли начисто.

— Да все равно, — скривился Полковник. — В любом случае — пресса, родственники убитых опять же… они ведь не успокоятся. Не стану скрывать, в произошедшем есть и доля нашей вины. К сожалению, полковник Мартыненко никого, в том числе и меня, не поставил в известность о готовящейся операции. Нехорошо, конечно, так о покойном отзываться, но Всеволод Аркадьевич отличался волюнтаристским стилем руководства. Армейская косточка, да… Уверен, будь операция включена в официальный план, трагедии б не случилось.

— И что за операция? — бесцветным голосом спросила Елена Ивановна. — В чем, собственно, состояла ее суть?

— Да вы не стесняйтесь, Сергей Борисович, чего уж там… — грустно улыбнулся Кузьмич. — Сейчас не время играть в служебные тайны… Да и все свои тут. В каком-то общефилософском смысле мы с вами, можно сказать, коллеги…

— Я бы выразилась — параллельные миры… — пробормотала столичная визитерша.

— Ну… — замялся Полковник, — фактически я не в курсе некоторых деталей… Но согласитесь, вокруг Евгения Викторовича сложилась действительно сложная ситуация… Сперва почти год полное молчание… ни единого отчета. Он не отзывался на сообщения, мы не могли с ним связаться ни нашими методами, ни через Сеть… Потом этот его рапорт об отставке… странный рапорт, откровенно говоря. Я понимаю, насколько все непросто… и прежний начальник Управления, Максимов, понимал… потому и не форсировал событий… ни вам, ни нам не нужно резких движений, верно?

Он вздохнул, скривился, точно надкусил больной зуб.

— А потом начались кадровые перестановки. Максимову присвоили генерал-майора и перевели в Столицу, а нам прислали Всеволода Аркадьевича Мартыненко. Десантника… Кто-то решил, что именно такими вот боевыми кадрами, прошедшими огонь, воду и канализацию надо укреплять Комитет… Ну и начал этот Десантник руководить… разгребать, как он выразился, наше дерьмо. Ну и представьте его реакцию на Гусевское дело…

Я с трудом переваривал услышанное. И чем больше я слушал, тем меньше мне все это нравилось. Действительно, странная картина. Женя… Веселый парень Женя…

— Да, Константин, — печальным тоном поведал Кузьмич. — Ты единственный не в курсе… Впрочем, тебе и не надо было знать… лишнего. Но раз уж так сложилось… Теперь глупо скрывать… В общем, наш дорогой Женя, Евгений Викторович Гусев — старший лейтенант КПН. И три года назад был внедрен органами в «Струну». Для сбора оперативной информации. В общем, нормальное дело, интересы КПН всеобъемлющи, мы это знаем и понимаем. Разумеется, когда «Струна» еще создавалась, мы предусмотрели такую возможность. И ничего слишком уж страшного в этом нет. Ведь не мы выбираем людей — выбирает Струна. Мы лишь приводим человека к ней… А раз уж Струна сказала свое слово, какие могут быть возражения? Евгений Викторович действительно принял нашу деятельность по зову сердца. Спецзадание, конечно, спецзаданием, но я подозреваю, Женя и так бы пришел к нам. Рано или поздно. Он действительно любил детей… любит, — быстро одернул себя Кузьмич. — Страдал, видя творящиеся безобразия. Только вот сделать ничего не мог, несмотря на свою службу. Увы, — повернулся Кузьмич к Полковнику, — в вашей системе вы все повязаны инструкциями, да и профиль несколько иной…

— Инструкции — это не столь уж плохо, — усмехнулся Полковник. — Это цепи, не позволяющие распасться целому. И не дай Бог если мы сорвемся с наших цепей… Кстати говоря мы тоже кое-что делаем. Хотя бы вот недавно по области, операция «Невинность», по борьбе с детским порнобизнесом.

— Ладно, ладно, — неожиданно желчно оборвал его Кузьмич. — Мы в курсе, как вы поборолись. Потом ведь пришлось за вами хвосты подчищать. А почему Сергунчика не изъяли? А «Сестру Машу»?

— Для оперативного наблюдения, — терпеливо ответил Полковник. — Можно подумать, мы своего дела не знаем. В отличие от некоторых, мы не дилетанты. И не подменяем лихими наскоками кропотливую, многолетнюю оперативную работу.

— Результаты этой работы очевидны, — с ленцой протянул Кузьмич. — «Железнозубого» пасли полтора года? Семерых детишек потеряли? Потеряли. А если бы мы не транспонировали ту же «Сестру Машу», в Мухинске до сих пор бы на Медянке притон был…

— Мужики, а мужики, — вклинилась в разговор столичная штучка Елена. — А может, не надо членами меряться? Старый и безнадежный спор. Вы, — одарила она Полковника вспышкой огромных серых глаз, — тащитесь своим путем. Мы, «Струна», идем своим. Это ясно. Поэтому давайте к делу.

Я, признаться, был несколько ошарашен ее лексикой. Вот тебе и «трогательная детская наивность с веснушками»… Насколько же плохо я разбираюсь в женщинах…

— Да, вы правы, — согласился Кузьмич. — Простите, Сергей Борисович, не туда меня что-то занесло. Вы, несомненно, тоже вносите весомый вклад…

Обо мне, похоже, все трое забыли, и я решил подать голос. Все время молчать — тоже ведь, наверное, странно смотрится.

— Простите, но так что же натворил Женя такого, что вы начали стрельбу? — хмуро спросил я Полковника. — Как чуть было не застреленный, я, видимо, имею право поинтересоваться?

— Да не мы это! — чуть что не простонал Сергей Борисович. — То есть мы, но… не мы. Я тут не при чем, да и столичное начальство тоже вряд ли утвердило бы операцию… Эх, если б Мартыненко с людьми советовался, прежде чем художества свои творить…

— Константин, — участливо протянул Кузьмич, — ты успокойся. Лично к нашему гостю ни у «Струны», ни у нас с тобой, полагаю, претензий нет. Наши орлы тоже подчас такое наворотят, за что краснеть приходится. Давай действительно к делу… В общем, Женя начал работать, и постепенно все более понимал и нас, и наше дело, и душа его отзывалась на голос Высокой Струны. Короче, с какого-то момента он сам себя начал считать прежде всего Хранителем первой категории, а уже в десятую очередь — старшим лейтенантом. Вот такой конфликт долга и совести… Прямо хоть роман пиши… Ну и порвал он свои прежние контакты. Резко. Пожалуй, даже излишне резко… Я говорил ему… Он ведь еще год назад мне во всем признался. Хотя и раньше было более-менее понятно. Мы ведь тоже тут не дилетанты, — иронично заметил он, косясь на Полковника.

Я вздрогнул. Если офицера КПН, профессионала, здесь так легко вычислили, то уж я-то, я-то, беглый смертник, на что могу рассчитывать? На чье-то головотяпство или на доброту Кузьмича?

— Остальное понятно, — добавила Елена Ивановна. — Господин Мартыненко изучил папочку по Гусеву и натурально озверел. А поскольку на все гордиевы узлы у него имеется верный штык-нож… Короче, Мартыненко решился на жесткие меры. Подготовил операцию по изъятию объекта. Подготовил, кстати, бездарно. Вы согласны, Сергей Борисович? Обратился к командующему местным гарнизоном, Синельникову, с которым когда-то вместе служил на южной границе. Взял взвод армейского спецназа… между прочим, в обход всех мыслимых уставов и инструкций. Но, видно, не доверял он своим новым подчиненным. «Надзиралы ноль, армия — сила». Так, вроде, вояки выражаются?

Я снова сидел, захлебываясь мыслями. Вот тебе и «наивность-2». Похоже, эта Елена Ивановна знакома с жизнью местного КПН едва ли не лучше Полковника. Только одного я не понимал — меня-то сюда зачем притащили? До сих пор они либо ругались между собою, либо что-то втолковывали мне, но вот ни одного вопроса так и не задали. Шла какая-то малопонятная игра, и даже не понять, шахматы это или домино…

— Да, увы, все так, Елена Ивановна, — согласился Полковник. — Мартыненко напортачил, конечно… Все можно было б организовать куда грамотнее… — он осекся. — В общем, плохо дело, да… Вот теперь, Константин Антонович, мне бы очень хотелось послушать вас. Расскажите, как все происходило. Желательно поминутно, или хотя бы соблюдая строгую хронологическую последовательность.

Я кашлянул.

— Ну что ж, попробую… Рассказывал уже, и не раз. Хотя, честно признаюсь, в голове до сих пор такой сумбур… Не привык я еще к таким вещам.

— Ничего, привыкнете, — мрачно утешил меня Полковник. — Вы находитесь в начале славного пути… Итак, я вас слушаю.

Собравшись с мыслями, я заговорил.

…Как ни странно, весь калейдоскоп событий уместился в моем изложении минут в десять. Полковник молчал, лишь пару раз уточнил какие-то мелочи. Особенно его волновало, как вел себя гаишник. Про побоище он слушал едва ли не скучая.

— Ну, спасибо вам, Константин Антонович, — произнес он наконец. — Теперь картина складывается довольно ясная. Остается ее оформить…

— Ну, примерно так, — вмешался Кузьмич. — Двое приятелей ехали в машине на шашлыки. В дороге они подверглись нападению бандитской группировки, за которой велось в тот момент оперативное наблюдение. Силами того самого спецназа и лично товарища Мартыненко. Бандиты, переодетые в милицейскую форму, заставили молодых людей остановить автомобиль и выйти из него, затем угрозами принудили их зайти в лес.

— Стрельба по машине? — деловито спросил Полковник.

— Незачем, — отмахнулся Кузьмич. — Свидетелей нет, шоссе, по Костиным словам, было безлюдно. Машину мы, конечно, уничтожили…

— Ну разумеется, безлюдно, — кивнул Покловник. — Мартыненко же не совсем дурак, перекрыл трассу с двух сторон. К счастью, он хоть догадался не посвящать тех людей в суть операции.

— Тем лучше. Значит, хоть с ними не надо работу проводить. В общем, оперативники наблюдали ситуацию из укрытия. В самый последний момент, когда обоих юношей заставили рыть себе же могилу, Мартыненко принял решение о захвате. Могилу мы, кстати, уже вырыли.

— Повышенной комфортности, — невинно уточнила Елена Ивановна.

По-моему, не только я поперхнулся, но и Кузьмич с Полковником. Впрочем, Кузьмич после секундной задержки продолжил:

— Завязался бой, бандиты побежали к шоссе, к своему джипу… и основное побоище случилось близ дороги. Надеюсь, джип уже утилизировали?

— А как иначе? — искренне удивился Полковник. — Разобрали на части.

— Вот, далее, в завязавшейся перестрелке восемь человек, включая Мартыненко, было уничтожено огнем бандитов.

— Да смешно звучит, Аркаша! Чтобы опытный спецназ, прошедший Дальнегорск и всякое такое, перестреляли как цыплят?

— А бандиты, — желчно усмехнулся Кузьмич, — они, по-твоему, сосунки зеленые? Они тоже в тех же спецвойсках служили, а кто-то и в органах работал, пока там еще хоть какую-то зарплату платили… Короче, тоже обкатанные мальчики. Кроме того, ваши ребята допустили элементарную ошибку — не проверили, ждут ли устроивших засаду на дороге свои же люди в лесу. В результате неверно оценили численность банды…

— Хорошо, а трупы?

— Думаешь, журналюги и в морг пролезут? Ладно, с этим мы подсобим, в соседнем регионе как раз сегодняшней ночью глиняных транспонировали, там молодые и здоровые… Я уже попросил, чтобы жмуриков привезли. Дырки нужные сделают. Оформить их в мухинском морге — уже твои дела.

— Там неприятная тетка заведующая, — задумчиво протянул Полковник. — Упертая. Но это ладно, это мы подкрутим. Ты вот лучше скажи, с нашими-то телами как быть?

— Они где сейчас? У вас? — осведомился Кузьмич.

— Скажешь тоже! — сердито махнул рукой Полковник. — В общегородском.

— У вас что, теперь и морга своего нет? — присвистнул Кузьмич. — Ну вы, ребята, дожили…

— Угу, спасибо дерьмократам, — раздраженно бросил Полковник.

Я поежился. У них нет, а у нас, в «Струне», значит, есть и своей морг? Чтобы в случае чего тихо, без лишних осложнений?

— Из-за этого вашего идиотского оружия мы не можем допустить к телам родных, — Полковник удрученно стукнул ребром ладони по колену. — Тогда сразу повисает версия обычной перестрелки. Ведь порублены тела. Господи, обычная ж гитарная струна… Как это чисто физически возможно?

— Умеем, — согласился Кузьмич. — А ты и не допускай родных. — Там ведь не просто перестрелка была, бандюган один гранату рванул. Так что покорежило ребят… Наши на месте все прибрали уже, теперь там чисто… не прикопаешься. Ребят — в цинковые гробы. Родичам — выплатить все положенное сразу и без скрипа. Лично проконтролируй, а то ведь по-всякому бывает — сучка какая-нибудь в бухгалтерии напутает или нахамит, а убитая горем вдова… сам знаешь, какой тут возможен крик. Вот тебе и журналюги обеспечены.

— Не учи дедушку кашлять, — отрезал Полковник. — Не в первый же раз. Тут другое хуже. Общественность-то мы с тобой сделаем, так ведь к нам уже комиссия из Столицы едет.

— Медленно что-то едет, — Кузьмич с улыбкой поглядел на загадочно молчавшую Елену. — Но как доедет, бандюги уже должны быть кремированы.

— Но идентификация? — прервал его Полковник.

— А что? Посмотри по архивам, кто у ментов в долгом розыске, сделай выборку… Чтобы чисто теоретически все они могли встретиться и скорешиться. Фотографии трупов только вовремя замени настоящими фотками. В общем, развалить это, конечно, можно, но только если очень постараться. Но вроде в Столице под тебя не копают, Борисыч? Скорее наоборот… А ты эту комиссию еще и прими по-хорошему… Ну, не мне тебя учить, баня там, рыбалка… У нас же места красивые… Девственная, блин, природа, — лицо его дернулось, точно от ожога.

— В первом приближении оно катит, — задумчиво протянул Полковник. — Только вот гладко оно на словах, или на бумаге, а как еще повернется…

— Вот когда повернется, тогда и будем смотреть! — отрезал Кузьмич. — В общем, вроде как закрываем тему, да? Тогда есть предложение перейти к неофициальной части.

Выскользнув из кресла, Кузьмич тут же направился к своему скрытому в стене сейфу, и сейчас же на свет извлечена была бутылочка коньяка и четыре бокала.

— Только без меня! — сейчас же предупредила Елена Ивановна. — Я спиртного не потребляю!

— Ну разве что символически? — предложил Кузьмич, ловко нарезая дольками невесть откуда взявшийся лимон.

— И даже символически! — заявила столичная гостья. — Я, по-моему, ясно выразилась — не употребляю вообще. Могли бы, кстати, заранее озаботиться безалкогольным.

— Нет проблем! — расцвел мой шеф. — Костя, сбегай в «Дорогу», возьми у Боксиса какого-нибудь лимонаду.

— Я предпочла бы нарзан… — задумчиво хмыкнула Елена Ивановна…

Всё это казалось по меньшей мере странным. Будто специально для меня разыгрывался спектакль — настолько слаженно действовали Кузьмич с Полковником. Да и вообще были они похожи, точно родные братья — тощие, лысые, жилистые, стремительные в движениях и осторожные в словах. Отними от Полковника сантиметров двадцать — и у моего шефа получился бы натуральный близнец.

Наверняка они знакомы с давних времен. Аркаша — называл Кузьмича Полковник, и тот принимал это как должное. Воистину близнецы-братья. Только, судя по всему, Кузьмич из этой парочки старший. Некоторые звери равнее других…

Только вот зачем? Зачем нужно было таскать меня и выспрашивать о том, что я и так уже десять раз рассказывал, о чем я сразу же, по требованию Кузьмича, написал объяснение… Неужели только затем, чтобы полюбоваться на мою скуластую физиономию? А сам разговор… Как это было похоже на старый фильм — черные лошади, белые маски… или наоборот…

И совершенно не вписывалась ни во что столичная дамочка Елена Ивановна. Зачем она здесь? Ее что, специально прислали из Столицы разбираться с инцидентом? Сомнительно. Похоже, она по крайней мере неделю торчит здесь — иначе откуда такие познания в местной специфике? Кузьмич, столкнувшись со мной в коридоре этажа, вскользь обмолвился, что Елена Ивановна прислана сюда не случайно, а со спецмиссией и соответственными полномочиями…

Фраза, которую можно трактовать как угодно.

Нет, не так представлял я посетившее нас столичное начальство… Пластмассовые клипсы… обветренные губы… темно-серые, точно грозовые тучи, глаза. Интересно, каковы скрытые в этих тучах молнии? И никакая она не романтичная девочка — это я уже понял. Ей, наверное, уже за тридцать… Хотя с такими особами ни в чем нельзя ручаться заранее.

И наверняка она поработала с моим личным делом… Логично? Вполне. А ну как начнет копать? Последние месяцы я сильно расслабился, втянулся в здешнюю кутерьму, а ведь мое существовании подвешено на тонкой, невидимой глазу ниточке. Любая глупая случайность, нелепое совпадение — и нынешние друзья-приятели, хищно оскалясь, обгрызут до костей… А ведь громкое дело может получиться — враг-глиняный пробрался в Цитадель Света, прикрылся овечьей шкурой… И плевать, что здешние овцы имеют острые клыки и питаются волчатиной.

Я рывком встал с койки, не надевая тапок, подошел к окну, распахнул его. Мокрый, пахнущий дымом ветер ворвался в комнату, выдувая из нее затхлое тепло зачем-то работавших батарей. Нет, определенно нажалуюсь завтра завхозу. Лето уже на пороге, а тут как при старом режиме — борьба за расход топлива…

Я едва ли не по пояс высунулся в окно, ловя губами наполненный крошечными холодными брызгами воздух. Абсолютной тьмы не было — фонари исправно горели, и светились синеватые огни на горизонте — начинавшийся город. Да и мутное белесое пятно нет-нет да и мелькало в разрывах туч — это неумело пряталась луна. А ведь сегодня полнолуние, неожиданно подумал я. Оборотни, не в силах сдерживать позывы, обрастают волчьей шерстью… И тогда, осенью, тоже было полнолуние… И застывали черные кляксы под равнодушной желтой мордочкой…

Ладно, что будет — то будет. В конце концов, вместо свинцовой птички в затылок я смотрю довольно занятное кино. Хотя могу и не увидеть конца — строгие контролеры выведут безбилетника из зала.

…Лирика — оно, конечно, здорово, мильон терзаний и интеллигентская рефлексия, но насущных дел никто не отменял. А мне еще поработать с данными надо, завтрашний выезд нельзя откладывать. Эх, собирались с Женей, и все было б легко и просто. А теперь придется самому. И чувствовал я себя крайне неуверенно.

Пришлось щелкнуть выключателем, и желтый, точно апельсиновый сироп, свет залил комнату.

Терзания подождут. До времени.

3

Я задумчиво доедал яичницу и потягивал остывший кофе, когда в кармане моем заверещало. Вынул «мыльницу», недоуменно поднес ее к уху. Ну и кого там черт принес?

Черт, разумеется, принес Кузьмича. Шеф попросил меня прямо сейчас зайти к нему в кабинет. И тут же дал отбой, суховатый голос его растаял в комарином писке фонового сигнала.

Мне это, мягко говоря, не понравилось. Особенно в свете недавних событий. И тут же вспомнился глупый и мутный сон, навалившийся на меня в третьем часу, когда я все же оторвался от монитора, ощущая гулкую пустоту в голове. По идее, там не пустоте должно быть место, а утрамбованной информации по фирме «Комфорт-А». Только вот глупая голова не могла уже принимать байты, и сил моих хватило разве что разобрать постель и шмякнуться щекой в пахнущую грозовыми облаками подушку. И тут же растаяла дневная суета, сменившись странным.

Я шел по зимнему парку, чистому и безлюдному, где припорошенные белым еловые лапы прямо-таки просились на новогоднюю открытку, а в мягких солнечных лучах искрился еще не тронутый оттепелью снег. И лишь спутанные цепочки птичьих следов заполняли пустоту этих ненаписанных никем страниц.

Однако настроение мое ничуть не отвечало окружающей безмятежности. Я знал: ничего уже не изменить, грядущее записано и оприходовано в каком-то потертом гроссбухе, и мне остается лишь идти по скрипучей, утоптанной дорожке навстречу тоске. Даже повернись я и шагни обратно — все равно дорожка, лукаво искривившись, привела бы меня в залитый бледным светом Мраморный зал, где уже выгнулась мне навстречу огромной голубой запятой Струна, а в наэлектризованном воздухе сгустилась музыка.

Расплыться кляксой под осенней луной сейчас казалось милостью, незаслуженным подарком судьбы. Пуля в затылок — и конец. Ни стыда, ни боли, ни гниловатого привкуса несбывшихся надежд… Увы, все будет иначе. Пустота прогнется, треснет, вырвется на волю бешеная музыка, тонким сверлом войдет в мой мозг, подчиняя себе, выдавливая из съежившейся души то, что еще оставалось моим.

А вокруг, по колено в сугробах, стояли они, в кургузых курточках и вязаных серых шапках. Посиневшие губы слегка дергались, время от времени выдавливая сгустки слов:

— Мы прощаем тебя, Уходящий… Мы прощаем тебя…

И с каждым выдохом взлетало морозное облачко, возносясь к подернутому неясной дымкой небу. А там, над головой, яичным желтком плавало солнце, больше похожее на луну — ту самую, скучно взиравшую на пролитые в сухую траву человеческие кляксы.

Я хмуро шагал мимо них, стараясь не встречаться глазами с напряженными детскими лицами. Кто же пригнал их сюда, выстроил шеренгами, заставив твердить безнадежно-ледяные слова? Им бы не это, им бы в салочки сейчас, или на санках — но, похоже, детской в них осталась лишь оболочка. А душу выгрызла та самая, хищно изогнутая голубая запятая, раздувшийся на горизонте исполинский червь — то ли смерч, то ли выползший из темных сказок дракон. Добрый дракон, заботливый… Ему виднее, ему и карты в руки… и карты, и планы, и автоматы, и бамбуковые, расщепленные на конце палки.

Увести бы их отсюда, из этой стылой неподвижности, туда, где настоящее солнце и настоящая трава… только нету уже таких мест.

И тут кто-то коснулся моего плеча. Вздрогнув, я обернулся.

Это был он, рыжий пацан с ломающимся голосом. Все в той же футболке и застиранных джинсах.

— Ну, привет, — удивленно пробормотал я, уставясь в скуластое, испещренное капельками веснушек лицо.

— Взаимно, — кивнул мальчишка, и в воздухе повисла бесцветная пауза.

— Не холодно тебе? — наконец сказал я, окидывая его взглядом. — Одежда, мягко говоря, не по сезону.

— Мне-то не холодно, — пацан смотрел под ноги. — Я же не отсюда. Вот им, — кивнул он на замершие ребячьи шеренги, — им холодно. А будет еще холоднее.

— Ну и что теперь делать?

— Этим другие займутся, Константин Дмитриевич, — устало протянул пацан. — А у вас своя дорога.

— Туда, что ли? — я показал глазами на вздыбившуюся у горизонта Струну.

— Угу, — кивнул он. — Только иначе, чем вы думаете.

— Откуда ты знаешь, что я думаю? — ухмыльнулся я. — Экстрасенс, что ли?

— Если бы… — без улыбки произнес мальчишка. — Только это неважно. Важно другое. Меня к вам послали, чтобы передать: она рвется. Запомнили? Она рвется.

— Ладно, — кивнул я машинально, совершенно не понимая, о чем речь. — А знаешь… — неожиданно выдохнул я, — вот уже полгода, как меня никто Константином Дмитриевичем не звал. Только Антоновичем.

— Как его? — махнул рукой вбок пацан, и, глянув туда, я увидел…

Костя стоял в снегу, но не тонул в нем — казалось, снег расступался возле его ног. Потому что белое его лицо было белее всех снегов мира, вместе взятых.

— Привет, тезка… — едва двигая губами, прошелестел он, и хотя между нами было не больше двух метров, мне показалось, будто звук доносится из невообразимых, за миллионы световых лет далей.

— П-привет… — лязгнув зубами, отозвался я. Не то чтобы мне сделалось страшно — хуже, чем было еще совсем недавно, видимо, и не бывает, обрадуешься любому страху, если он заменит скучную безнадежность. Но все-таки мурашки пробежали у меня по спине, и что-то встрепенулось глубоко-глубоко, точно форточка где-то во мне открылась.

— Все нормально, тезка… — медленно сказал он. — И что именем моим назвался — правильно. Ты даже сам не знаешь, насколько правильно. Но тебе надо знать… про меня, и Ленку, и девчонок… кто тогда отдал приказ… Кто кого спасал на самом деле… И ты узнаешь… когда-нибудь. И вот когда узнаешь — не мсти, понял? Им уже взвешено и отмерено. А сейчас мне пора, зовут меня.

— Мне тоже пора, — сообщил рыжий мальчишка.

— Ты хоть скажи, как тебя звать, командир? А то неловко как-то общаться с безымянным.

— Вы будете смеяться, — ответил пацан, — но я тоже Костя.

— Трое тезок на снегу… — прошелестел Ковылев. — Картина маслом. Ладно, ребята, разбегаемся…

Мне вдруг совершенно непонятно отчего стало весело.

— Слушай, — повернулся я к младшему из нас, — а ты умеешь решать квадратные неравенства?

Тот сморщил переносицу

— Так себе, — минуту подумав, честно признался он. — У меня вообще по алгебре был тройбан.

— Ну, это лечится, — хмыкнул я, и хотел еще что-то добавить, но воздух неожиданно дрогнул, переливаясь крошечными рыжими огоньками, дохнул мне в лицо полынной горечью, сгустившись, выгнулся сверху какими-то округлыми сводами.

А пространство, точно упругая, до предела натянутая пружина, вдруг взорвалось ломким, рассыпающимся тысячей льдинок колокольным звоном, и я не сразу понял, что это верещит мой настроенный на мелодию «вечерний звон» будильник. И нет ни окоченевших ребятишек, ни обоих моих тезок, ни рассыпчатых снегов. А только дождливое утро понедельника.

— Вот, — возгласил Кузьмич, покинув свое кресло, — настал тот знаменательный день, когда… Короче, сегодня — первый твой самостоятельный выход. Жаль, конечно, что без Гусева, он бы поднатаскал, ну да ладно, будем жить по принципу «здесь и сейчас». И потому в помощь тебе, — он сделал паузу, мечтательно оглядывая развешанные скрипки, — вызвалась Елена Ивановна.

— Так она ж начальство! — присвистнул я. — Столичное, да еще и с инспекцией. Или я ничего не понимаю?

— Или, — согласился Кузьмич. — Запомни, Костя: у начальства всегда свои причуды. Я вон инструменты коллекционирую, хотя в жизни смычок не держал, кое-кто пластмассовые самолетики клеит, а вот Елена Ивановна решила к тебе в подчиненные податься. Ну, ты ж не маленький, понимаешь: ей надо свою миссию выполнять. Причем не только бумажки изучая, а еще и на местности ориентируясь. В общем, сейчас она подойдет, и вы отправитесь. А пока… — он облизнул губы, — мой тебе совет: будь естественней.

— Не понял? Это вы о чем, Аркадий Кузьмич?

— Да ладно, не бери в голову… Так, стариковская болтовня. Елена Ивановна — работник проверенный, опытный. Подстрахует, если что. Ладно, какая у тебя программа?

Я раскрыл расположившуюся у меня на коленях коричневую папку.

— Да вроде бы все уже оговорено. Сперва в контору…

— Как ее, «Комфорт-Б»? — поинтересовался Кузьмич.

— «Комфорт-А», — уточнил я, стряхивая невесть как очутившуюся на брюках белую ниточку. — Хотя правильнее бы «Комфорт-Я». Там, в конторе, идем к Генеральному и беседуем. Мирно. Потом вызываем туда нотариуса с делом, чистим мозги и бумаги. Дальше заезжаем за парнишкой, вызываем от него машину, ну, там вещей-то и нет фактически, «Лани» вполне хватит. Потом на квартиру, объясняем суть событий господину Абдульминову, а дальше уже — работа грузчиков. Вот, в принципе, и все. Во всяком случае, мы так с Женей наметили… — я вздохнул, разглядывая тускло поблескивающие паркетины.

— Ему, кстати, чуть лучше, — ободрил меня Кузьмич. — Буквально за пять минут до тебя Степа звонил, говорит, непосредственной угрозы для жизни теперь нет, так что длительная программа восстановления и все такое. Музотерапию применили. Ты, наверное, про такое и не слышал?

— Где уж, — честно признался я. — Я вообще пока мало что слышал.

— Все впереди, — ободряюще хмыкнул Кузьмич. — А музотерапия — это, дорогой мой, средство посильнее скальпелей. Когда она в резонансе со Струной. Спустя недельку-другую Женю уже можно навещать будет. Ладно, вернемся к нашим овцам и козлищам. Ты мне сейчас нарисовал ветку идеального варианта. А теперь давай про овраги. Во-первых, все ли фигуры на своих клетках?

— А как же, Аркадий Кузьмич? Как вы сами заметили, я не маленький… — мои метр девяносто давали мне полное право на такие заявления. — Пасюков с утра в офисе, я звонил. Игорек сидит в своей комнатенке. Еще вчера я сделал ему внушение, чтобы ни на шаг от телефона. Господин Абдульминов либо еще спит после вчерашних шашлыков, либо мучается головной болью. «Таракан», во всяком случае, ничего иного не напищал.

— Ладно, — согласился Кузьмич. — Поехали дальше. А ежели Федор Иванович Пасюков не захочет с тобой беседовать? Просто не впустит к себе, мордоворотов своих вызовет. А?

— Нет, это вряд ли… — я слегка бравировал, но именно что слегка. — Дядя Федя, судя по материалам, отнюдь не дурак и интеллигентного посетителя сходу гнать не станет. А дальше уже надо правильно разговор повести.

— Только без рукомашеств, — предупредил Кузьмич. — Не забывай: в этом деле ты только язык Высокой Струны, не более. Надо будет, кинешь мыло, приедут Шура с Михой и все сделают изящно. Но лучше без этого. И вообще лучше все в один день закончить. Согласись, смотреться оно будет эффектней. А значит, и молва, и общественное мнение, и тем самым облегчение в дальнейшей работе.

— Угу, — кивнул я. Рекомендации Кузьмича как нельзя более отвечали моему настроению. Я все-таки по натуре существо мирное. Хотя при чтении материалов мне порой и хотелось озадачить дядю Федю Пасюкова услугами дантиста. Но будем все же интеллигентными людьми… пока это еще возможно.

— Главное — тщательным образом проверь все новые документы. Этим зверькам лишь зацепочку дай… Только суда нам и не хватало. Тем более, там сидит такая непонятливая тетка… Еще годик подождем, потом, если не исправится, будем что-то с ней решать. Ладно, это лирика. Давай о физике. Возьмете вы парнишкин багаж, погрузитесь, поедете на Вторую Самолетную. Ты уверен, что не нужна дополнительная поддержка?

— Уверен. Видел я этого Абдульминыча, грузный дядька, но хлипкий. Вряд ли станет особо возникать.

— А ты помнишь, что у хлипкого дядьки имеется ствол? — прищурился Кузьмич. — И отнюдь не газовый. А ты пойдешь туда с голыми руками. Тем более, там и грузчики будут, и парнишка. Как бы их не зацепило, если что. Эх, я бы тебе наших дал, хоть Гену, хоть тех же Миху с Шуркой, только все и так в мыле бегают. Что ж ты хочешь, весна. Самый пик, вплоть до июля так будет. Поэтому грузчиков возьмешь обычных, из «Гранта». С ними договорено?

— И вчера говорил, и сегодня контрольный звонок делал. Все в порядке. Сориентировал их на четырнадцать ноль-ноль. Хотя, думаю, у Игорька мы раньше будем.

— Человек, знаешь, предполагает… — Кузьмич задумчиво потер переносицу. — Насчет Абдульминова… Тоже, знаешь, постарайся по возможности мирно. В конце концов, он в этой истории меньше всех виноват. Денюжку-то для него получил?

Я молча кивнул на дипломат.

— Сколько он в итоге теряет?

Мне и прикидывать незачем было — все уже давно сосчитано.

— Фактически, двадцать тонн зелеными. По договору-то вообще чепуха проходит, пятнадцать тысяч опилок. Их он и получит… Ну ничего, дяденька-то отнюдь не бедный, уж как-нибудь перетопчется, без крыши не останется.

— Ну, с «крышей»-то мы ему поможем, — многозначительно протянул Кузьмич. — Ладно, будем считать — ты готов. А вот и наша прекрасная половина! — расцвел он свежеотмороженной розой.

В кабинет с деловитым видом вошла Елена Ивановна. Все в том же строгом костюмчике, сухая, собранная.

— Привет, мужики! Что, наболтались? Тогда пошли! — бросила она на меня холодный взгляд. — Время, как я понимаю, не терпит.

— Ну, ради таких красавиц время можно и притормозить, — светски улыбнулся Кузьмич.

— Я не красавица, и вы это знаете не хуже меня, — отрезало столичное начальство. — Так что обойдемся без дешевых комплиментов и опасных темпоральных опытов. Пойдемте, Костя.

С машиной все решилось просто. В гараже мы нашли явно скучающего Василия, которого местный народ чаще звал котом Базилио — за соответствующие усы и повадки. Как и следовало ожидать, Базиль поломался, бурча о машинах в разгоне, о намерении чего-то там перебрать, а также о больной пояснице. Я уж собирался пугнуть его Кузьмичом, но Елена Ивановна поступила мудрее. Подняв на толстенького шофера свои скучающие серые глаза, она вдруг очаровательно улыбнулась (надо же, умеет!) и тоном лисы Алисы проворковала:

— Друг мой, Василий, неужели вы способны отказать даме?

Вот уж чего-чего, а на это Базиль клюнул. Еще бы, о его похождениях анекдоты на базе ходили. Толстенький, усатенький, резвый точно капля ртути, он пользовался у прекрасного пола завидным успехом. Но и падок был на женскую лесть.

Вот и сейчас в недрах гаража неожиданно отыскался отлаженный и заправленный «Гепард», а кот Базилио вызвался лично нас транспортировать. В знак благодарности Елена Ивановна позволила ему приложиться к своей бледной ручке — и тут же круто обломала:

— Спасибо, Василий. Вы благородны, и даже излишне. Я прекрасно знакома с этой моделью, права у меня есть, опыт вождения не хуже чем у прочих. И потому не будем отвлекать вас от переборки карбюратора… Пошли, Костя, время не терпит.

— Ничего, что я его прогнала? — улыбнулась она, уже выводя «Гепард» из ворот Базы. — Но он такой нудный, и слишком откровенно воздыхает. А я не люблю прельщать ложными надеждами…

— Да нет, все путем, — механически отозвался я, глядя на ее тонкие, в синих жилках проступающих вен руки. — Только он водитель классный. А вы, Елена Ивановна, давно машину водите?

— Угу. То есть давно, — она коротко рассмеялась. — Слушай, а зачем так официально — на «вы» и с отчеством? Неужели нельзя просто называть меня Лена? Честное слово, я не обижусь, а совсем даже наоборот.

— Принято, — слегка недоуменно кивнул я. С одной стороны, это было естественным — молодая женщина, не выносит официального обращения. Правда, несколько настораживала скорость, с какой она выскочила из начальственного образа. Не говоря уж о том, зачем ей вообще все это надо — таскаться со мной на пустяковые — в ее масштабе — задания, тратить время, вместо того, чтобы…

А чтобы что? Зачем ее вообще занесло в здешнюю провинциальную глушь? Проверка? Неужели сейчас, на краю века, это делается столь топорно — «к нам едет ревизор»? Настоящая проверка — это не отходя от монитора. Так я полагал и в прежней своей жизни, так меня учили и здесь.

— Но тогда и я уже пускай буду не Антонычем, а просто Костей, — добавил я.

— Принято, — охотно отозвалась Елена Ивановна, вернее, уже Лена. — Кстати, расскажи о нашем текущем деле. Ты можешь смеяться, но я совершенно не в курсе. Просто захотелось посмотреть на вашу жизнь изнутри, вот Аркадий и предложил с тобой съездить. А почему, собственно, и не провести время в обществе обаятельного мужчины?

Гм… А почему, собственно, «гм»? Она молодая женщина, я вроде тоже не урод. Возможно, все объясняется этим? Видела бы она меня полгода назад, в бомжовом облике… Да, но каков Кузьмич! «Аркадий предложил»… А мне-то, наивному, показалось, что он тоже слегка ошарашен намерениями столичной гостьи. Да и вообще, если я хоть что-то способен читать по его сияющей лысине, он не в восторге от этого визита. Оно понятно, кому нравится проверка свыше? Даже в нашей, столь напоминающей большую семью «Струне», где всему есть место — и доброму слову, и веселым посиделкам с гитарой, и подвалам следственной части…

Интересно, а вот эта сидящая слева молодая особа когда-нибудь видела, как бамбуковой палкой превращают спину в лохмотья? Как перекрывают дыхательную трубку в противогазе? Впрочем, зачем теперь об этом? Май, тепло, дождь перестал, солнышко нет-нет да и высунет в разрывы облаков хитрую мордочку…

— Да что говорить, Лена, обычная история. Жил-был в городе Мухинске, в трехкомнатной квартире мальчик Игорек, были у него мама с папой. Пять лет назад родители поехали навестить бабушку, мамину маму, жившую в области, в деревне Таракановка. В электричке компания пьяных недочеловеков начала приставать к маме, папа ввязался в драку. Итог — зарезали обоих. У несчастной бабушки, естественно, инфаркт, третий, который она не пережила. Близких родственников у Игорька не было, так что мальчишку отправили в детский дом. Квартира, естественно, была опечатана и дожидалась своего законного владельца. Недавно Игорю исполнилось 16 лет, из детдома его выпустили, устроили в электромеханическое училище. Но…

— Ох, как я это понимаю… — вздохнула Лена. — И что, своей жилплощади мальчик так и не увидел?

— Ну, примерно, — мрачно усмехнулся я. — Почти неделю прожил. В течение этой недели его убеждали продать квартиру. Серьезные люди убеждали, участкового с собой водили. Грозили в случае непокорства на зону загнать, навесив на него всякие нераскрытые дела. Деньгами соблазняли, огромными деньгами — пятнадцать тонн опилок. Коньяком угощали… В общем, сломался парнишка. Лопух, да и что ты хочешь, из детдома, жизни не нюхал. Выселили его в глухую берлогу, в комнатенку в коммуналке. Оформили мгновенно, фирма «Комфорт-А» свое дело знает. Разумеется, есть и формальные нарушения. Согласие органов опеки имеется, но визу поставила баба, не имеющая права подписи. С ней чуть попозже надо будет разобраться. Метраж в результате сделки купли-продажи уменьшился, а парень еще несовершеннолетний. Только вот Мухинск — не Столица. Секретарь суда — дядя жены господина Пасюкова, гендиректора «Комфорт-А». Так что и адвокату, буде таковой нашелся б, пришлось бы нелегко. Только вот откуда? Парень о своих правах и не догадывается, понимает, что обжулили, но что он может? И родных нет…

— А как сигнал пришел к нам? — поинтересовалась Лена, аккуратно объезжая расположившуюся посередине дороги исполинскую лужу.

— К счастью, Игорек сообразил поплакаться о своих горестях в училище. А тамошняя завуч — наш информатор. Наблюдатель 194/713. Ну а дальше стандартная процедура, ускоренная проверка фактов… Короче, в квартире сейчас проживает некто Абдульминов Марат Николаевич, предприниматель, занимается оптовыми поставками чая и кофе… Заплатил он «Комфорту» двадцать две тонны зеленых, договор же официальный оформлен на те же пятнадцать опилочных тысяч.

— Короче, будет Абдульминову кофе с какавой, — задумчиво протянула Лена. — В Столице такие дела вести сложнее, — помолчав, добавила она. — Крючкотворов, знаешь… Что грязи.

— Да что Абдульминов? — махнул я рукой. — Он тут меньше всех, по сути дела, виноват. То есть виноват, конечно, знал, что квартира паленая, что пацан… Но Пасюков — вот это гнусь помасштабнее. Вот кого нужно в первую очередь лечить… И участковый. Ну, этим, Кузьмич сказал, лично займется.

— Ох уж эти хирурги, все бы вам резать, — улыбнулась Лена. — Понимаешь, Костя, в таких делах важна не только конкретика — мальчик этот, Игорек, Пасюков, Абдульминов… Ну не Пасюков будет, а какой-нибудь Крысюков, все равно от перемены мест слагаемых… И случаев таких десятки тысяч, а мы способны реагировать лишь на жалкие проценты — мало нас, Костя… И потому гораздо важнее породить резонанс. Люди должны бояться покупать такие квартиры. Абдульминов у нас обделается со страху, будет плакаться о своих горестях, поползет инфа… накладываясь на аналогичную инфу с других мест. Потому главная наша цель — конечный пользователь.

— Да, мне уже Кузьмич внушал нечто подобное, — вздохнул я. — И я все понимаю, резонанс, просчет отдаленных последствий, искусство комбинаций… Но что же все-таки с Пасюковыми делать?

— Кровожадный ты, Костя, — мелко ощерилась Лена, приоткрыв два рядка желтых (уж не прокуренных ли?) зубов. — С Пасюковыми само все образуется, когда Абдульминовы не станут пользоваться их услугами. Ибо стра-а-шно, — протянула она мечтательно. — Тогда им останется или заниматься честной деятельностью, или сворачивать коммерцию. Так, ладно, въезжаем в город. Говори, куда рулить?

— Пока прямо, по аллее Михайлова, потом свернем налево, на Огородный проезд… — я покосился на белый клипс, украшавший Ленино ухо. По-моему, эти клипсы ее лишь уродуют. Как и серовато-синий, «для деловых мероприятий» костюмчик. Тем более что ноги у нее, как я успел заметить, очень даже ничего. Как говорил мой покойный тезка Ковылев, «вполне боеспособные ноги»…

Разумеется, господин Пасюков изволил нас принять. Альтернативы не было — мы с Леной прошли мимо обалдевшей от подобной наглости рыжей секретарши и запросто вломились в кабинет.

Федор Иванович пил чай, не отрываясь от просмотра бумаг, да еще умудряясь говорить сразу по двум телефонам. Даст указание — и откусит от полуобгрызенного бутерброда с ветчиной, выслушает другую трубку, кивнет — и запьет темным, дымящимся чаем, не выпуская из пальцев ручку серебряного подстаканника. Да и пузатый заварочный чайничек, обретавшийся рядом на изящном подносе, тоже отнюдь не на барахолке был куплен. Похоже, компонент коллекционного сервиза.

Кабинет бил в глаза показной роскошью. Стены, оформленные под белый, с розовыми прожилками мрамор (я непроизвольно поморщился), картины в золоченных рамах, изображающие мирные сельские пейзажи, персидский ковер на полу… Оно и понятно — клиент должен проникнуться солидностью фирмы, ее древними, восходящими к позапрошлому веку традициями, тонким аристократизмом руководителя… И если не знать, что до Великой Смуты Федор Иванович трудился официантом в третьеразрядном ресторанчике — можно совсем уж уверовать в содержимое рекламных проспектов…

Впрочем, особо изучать обстановку нам было некогда. Секретарша, ясное дело, вызовет местных секьюрити, и потому оставалось лишь за ничтожно короткий отрезок времени убедить Пасюкова, что это зря, что разговор тут будет, и очень даже приватный.

— Ну что ж, — хмыкнул я, разглядывая сразу насторожившегося босса, — для начала здравствуйте, Федор Иванович. Спешу сообщить — у вас неприятности. Но вызывать охрану не стоит, иначе простые неприятности превратятся в трагический катаклизм…

— Короче, Федя, не дергайся, а то огребешь подляну, — тихим голосом поддержала меня напарница, после чего сделала легкое, чем-то смахивающее на бальный пируэт движение, тускло сверкнуло что-то в тонких ее пальчиках — и перерезанные телефонные провода обвисли дохлыми ужами.

— Вы… Вы кто? — прохрипел пытающийся вылезти из-за стола Пасюков. Плотное лицо его пошло багровыми пятнами, седеющий ежик воинственно вздыбился. — Да вы понимаете, щенки, на кого хвост подняли?

— А как же? — я изобразил веселое удивление. — На Федора Ивановича Пасюкова, генерального директора фирмы «Комфорт-А», серьезного человека, недоплатившего за прошлый год сто пятьдесят зеленых тон налогу, имеющего крышу у Бомбардира, примерного семьянина, равно как и большого любителя стриптиз-шоу, причем на пару с уважаемым нашим мэром, и прочая, прочая…

Обитая черной кожей дверь кабинета с грохотом распахнулась, и на пороге появились двое бритых крепышей с телескопическими дубинками и самыми серьезными намерениями наперевес. За их спинами маячила секретарша.

— Шеф, с которыми разбираться? — сходу выпалил тот, что гляделся помоложе, с жесткой щеточкой усов над оттопыренной губой.

— Свободны, ребята, — вяло махнул рукой Пасюков. — Ошибочка вышла.

— Да, и бутербродов принесите! — внесла свою лепту Елена. — И чаек, само собой. Озадачьте эту вон рыжую.

Остолбенев от подобной наглости, секьюрити вывалились в предбанник, а Федор Иванович, глотнув ненароком остывшего чая, захлебнулся, заперхал…

Лена, тут же зайдя с тылу, принялась участливо хлопать директора по спине. И похоже, тонко выбирала места — взвыв от боли, Пасюков неожиданно спокойным тоном произнес:

— Ну ладно, ребята, давайте к делу? Вас Горелый, что ли, прислал?

— Гляди, не понимает! — хохотнула Лена. — Он нас за бандитов принял!

— А мы не бандиты, Федор Иванович, — улыбнулся я всеми своими пролеченными зубами. — Мы гораздо хуже. Неужто до сих пор не поняли?

Говоря это, я вынул из кармана джинсов скрученную кольцом басовую гитарную струну, быстренько размотал и покрутил в воздухе свистящей полоской металла.

— Знакомо? Слышали, может, от друзей, в сборнике анекдотов читали?

— Или некрологов, — добавила Лена, все еще стоя за директорской спиной. — Тоже бывает.

— А сейчас мы вас примем в почетные клиенты, — я поймал второй конец тонко вибрировавшей струны и, подойдя к столу, небрежно смахнул на пол угнездившиеся там папки, затем, усевшись на очищенную столешницу, затянул струну узлом вокруг Пасюковской шеи. — Фирменный галстук от «Струны». Новинка сезона!

— Слушайте, молодой человек, кончайте страдать фигней, — прохрипел полузадушенный Пасюков. — Я уже понял, откуда вы. Не пойму лишь, чего от меня-то вам надо? Я вроде детишек не ем.

— Ладно, перейдем к делу, — я сел в стоявшее возле стола бархатное кресло и щелкнул замками дипломата. — Итак, три недели назад ваша контора осуществила сделки по договору 334/5 с господином Ганиным Игорем Михайловичем и по договору 334/6 с господином Абдульминовым Маратом Николаевичем. Короче говоря, кинули парнишку шестнадцатилетнего, провернули вкусное дельце… вегетарианец вы наш… Только вот забыли одну малость. Существует этакий, знаете ли, фондик защиты. То есть мы. Неужели сочли информацию трепом? Зря, батенька. Серьезные люди все учитывают. Или полагали, это не наша компетенция? Тоже несолидно. Мальчику еще два года до совершеннолетия, опять же детдомовский, а такие у нас на особом контроле… Ну-с, что будем делать, Федор Иванович?

Пасюков, набычившись, уставился на меня. Похоже, он хотел изъясниться крепко и по-мужски, но не решался в присутствии Лены. Надо же, этот боров не лишен остатков галантности…

— Все было по закону, можете проверять. Согласие, заверенное подписью прежнего владельца, имеется и заверено нотариально… Органы опеки и попечительства дали визу, метраж новой площади соответствует нормам, так что все по закону.

— Ты чего пургу гонишь, Иваныч? — сурово протянула Лена и слегка дернула его за новинку сезона. — Во-первых, какой, на хрен, закон? Тут не закон, тут понятия рулят. Костя, объясни этому тупому…

— Вот, господин Пасюков, полюбуйтесь, — я вытащил из дипломата пачку фотографий и, словно карточную колоду, раскинул их перед ошалевшим директором. — Посмотрите на этих людей. Видите, какие солидные, уважаемые господа… или, вернее, товарищи… Ни одного из них, к счастью, нет уже в мире сем. Умерли они по-разному, но причина общая — товарищи не поняли, что означает предупреждение «Струны». Вот этот, — указал я пальцем на худого, остроносого блондина, — никак не понимал, что детям ширево продавать не стоит. Его нашли с отрезанной головой. Надо аккуратнее переходить трамвайные пути. Вон тот, — мой палец уперся в представительного дядечку с пузиком, — никак не понимал, чем порнография отличается от эротики. И еще он не понимал, что наша контора — это не компашка чокнутых рэкетиров. Чисто случайно у него в квартире взорвалась газовая плита…

— Долго по полю бантик летал, — радостно улыбаясь, сообщила Лена.

— Угу, — кивнул я. — А вот этот любил развлекаться. Почему-то с мальчиками. Странно, не правда ли? Причем должность областного прокурора казалась ему хорошим щитом. Что тоже весьма странно. Да он и умер как-то непонятно, Федор Иванович. Совершенно необъяснимым образом оказался висящим на дереве за вывернутые шаловливые ручонки. Ноги его не доставали до земли всего каких-то пяти сантиметров, и был он почему-то без штанов. Волею судьбы там оказалась стая бродячих собак, обиженных на все человечество и лично на товарища Гульченко. Собаки в таких случаях почему-то всегда начинают с гениталий… Вот, полюбуйтесь, групповой портрет в интерьере, Гульченко и друзья человека… — Я выудил из дипломата омерзительного содержания фотку и поводил ею перед глазами Пасюкова. — И знаете, что еще интересно? Каждому из означенных товарищей в свое время было надето на шею то самое, что сейчас украшает вас. Басовая струна «ми» большой октавы. На гитаре случаем не играете, Федор Иванович?

— Ну и чего же вы хотите? — уныло осведомился генеральный.

— Да все элементарно, Иваныч, — похлопал я его по плечу. — Мы же не монстры, мы тебе яйца резать не будем. Пока.

— Просто все вертается взад, — улыбнулась Лена.

— Угу, — подтвердил я. — Оба договора расторгаются, мальчик возвращается в свою квартиру, Абдульминов уж как-нибудь сам порешает свой жилищный вопрос…

— А как же деньги? — сходу ухватил быка за рога Пасюков.

— А что деньги? — я демонстративно поджал губы. — Деньги — это зло, они губят людей. О деньгах речи не идет. Никто ничего никому не будет платить, запомнили? Просто все документы по обоим договорам изымаются и уничтожаются, в то время как нотариус Пончикова чистит свои записи, уподобляясь в этом жилищному комитету и БТИ. Не было никаких 334/5 и 334/6, никто не платил вам никаких денег, в вашем фонде даже остается комната в коммуналке на Ударников, 13.

— А если Абдульминов обжалует в суде? — не сдавался настырный Иваныч. — У него наверняка имеются копии всех документов.

Лена коротко прыснула — и залилась по-жеребячьи, совсем как девчушка-пятиклашка, которой на контрольной по математике попала в рот смешинка…

— Как вы думаете, похож оптовик Абдульминов на идиота? — отсмеявшись, спросила она. — Да он счастлив будет, что вообще шкурой не ответил…

— Вам, наверное, кажется, что все вам сойдет с рук… — мрачно выдохнул Пасюков. — Замочили пару отморозков — и думаете, что крутые. Да вас просто серьезные люди еще не просчитали, а как просчитают — вашими же кишками и накормят. Эх, молодежь…

— Ну, это уже лирика, — холодно заметил я. — А пока что займемся физикой. Приготовьте все документы по Ганину и Абдульминову и вызывайте вашего нотариуса мадам Пончикову. Мы все вместе, дружно, посмотрим в ее честные карие глаза. И научим четырем действиям арифметики.

— Особенно вычитанию и делению… — мечтательно промурлыкала Лена.

Парнишка распахнул дверь после первого же звонка. Вид он имел встрепанный и суетливый. События последних дней и чудом открывшиеся перспективы явно ударили его пыльным мешком. Не то по голове, не то по иной части тела.

— Здрасте! — растерянно пробасил он и тут же дал петуха. — Вы проходите, проходите.

— Здравствуй, Игорек, — хлопнул я его по плечу и миролюбиво улыбнулся. — Вот, познакомься с дамой.

Лена предостерегающе зыркнула на меня — не дай Бог представлю Ивановной…

— Лена, — протянула она жилистую руку с коротко остриженными ногтями. Не то для поцелуя, не то для пожатия. Игорь тоже сходу не сообразил, заметался глазами, потом все же осторожно, боясь побеспокоить, стиснул дамскую длань. Не понимал, бедный, что женщины «Струны», особенно такие, как Лена, шутя способны раздавить его хилую подростковую лапку.

— Ну что, котяра, вещи упаковал? — спросил я, когда, пробравшись узким, заставленным неопределенного вида коробками коридором, мы очутились в комнате.

Да, господин Пасюков и впрямь расстарался. Целых десять метров. Окно с видом на помойку, драные, невесть когда наклеенные обои, в одном углу они оторвались вконец, и видны древние газеты. «Выше знамя соцсоревнования». Да… Обстановка мало сказать что спартанская — вообще никакая. Кровать с продавленной сеткой, пара расшатанных табуреток (уж не с помойки ли под окном?), тумбочка с инвентарным номером «0064», скорее всего, интернатское наследство.

— Ага, — парнишка кивнул на две объемистые картонные коробки, сдвинутые в дальний угол. — Вы присаживайтесь, — он указал взглядом на табуретки.

— Ты полагаешь, что на этом можно сидеть? — осведомилась Лена и, небрежно пнув ногой хлипкое седалище, тут же уселась на пол. Невзирая ни на аккуратный свой костюм, ни на культурные традиции… Правда, участок пола интуитивно выбрала тот, что почище.

— Я во всем люблю естественность, — заявила она, ничуть не смутившись. — Или хороший стул, или хороший пол.

— Между прочим, мог бы и прибарахлиться! — педагогическим голосом заметил я пацану. — Все-таки пятнадцать тон опилок на руки тебе выдали…

— Да я не успел еще! — стоя столбом посреди комнаты, принялся неуклюже оправдываться Игорек. — Я вон сперва технику… — махнул он рукой в сторону коробок.

— Ну и ладно, так даже меньше проблем, — заметила снизу Лена. — Здесь и грузчики не понадобятся, это все к нам в машину влезет, а грузчиков вызовем уже на Агаркова. Абдульминовское барахло выносить. Там, кстати, много? — обратила она ко мне бледное, оттененное желтоватыми локонами завивки лицо.

— Там прилично, — кивнул я. — Работа для троих серьезных мужиков.

— Сам проверял?

— Ну зачем? — я искренне удивился. — С бабушками у подъезда побеседовал.

— Бабушки — это наша преторианская гвардия, — улыбнулась Лена. — А ты представляешь, сколько пищи сегодня будет для старческих ихних мозгов?

— И какой пойдет резонанс… — кивнул я. — Ну что, звоним?

— Вам, может, чаю? — деликатно предложил Игорь. Его встрепанность, по-моему, лишь усилилась. Длинный, худой как стебель камыша, треугольное лицо сплошь в прыщах… Возрастное… Стискивает потные руки, волнуется. Похоже, он до конца еще не верит, что все это правда, а не затяжной глюк, что скоро он вернется домой. Ведь нельзя же эту берлогу всерьез считать домом.

— Но нам не до чаю, мы рвемся скорей… — промурлыкала Лена и плавным движением поднялась с пола. — Давай, Костя, вызывай мужиков на Агаркова. И погнали.

Вынув из внутреннего кармана мыльницу, я пощелкал кнопками. Самое забавное, ее можно было использовать и как обычный телефон. Неограниченного радиуса действия. Прочие же функции — связь по «Струне», индикатор местонахождения, оружие, аптечка — в рекламе не нуждались. Впрочем, рекламы и не могло быть. Внутренняя разработка научно-технического отдела, исключительно для своих. Хотя, как пояснил Женя, ничего сверхъестественного в мыльницах нет, энергии Струны не задействованы.

Просто инженерный гений Кирилл Банщиков очень любил детей. Вел даже кружок «юный техник», жил на сто зеленых с больной старенькой мамой… «Струна» вышла на него совершенно случайно. У кружка отобрали помещение, устроили там оптовый склад. Наивный и неукротимый Банщиков начал обивать пороги, раздражал всех, кого можно и кого нельзя, дважды был бит в подъезде собственного дома и один раз — в милиции. А потом кто-то подкинул ему телефонный номерок. И понеслось…

Сейчас Кирилл Александрович заведует у нас лабораторией, медицинские проблемы решились нечувствительно, а давнишние сто «огурцов» кажутся ему кошмарным сном. «Кружком, ясное дело, пришлось пожертвовать, — добавил Женя, — но согласись, у нас он приносит детям куда больше пользы…»

Долго дозваниваться в бюро перевозок не пришлось, милый женский голос пообещал пригнать транспорт с рабсилой ровно и точно.

— Ну, пошли, что ли, — хмыкнул я, ухватывая одну из коробок. — Давай, юноша, займись физическим трудом. Машина у нас возле подъезда.

Игорь с сомнением глядел на тумбочку.

— Да забудь ты этот хлам! — уловила его движение Лена. — Там, на твоей квартире, стоит весьма приличная мебель…

— Но… — непонимающе протянул парнишка… — Ведь это же его… Марата Николаевича…

— Ну, дяденька ж не буйвол, — сверкнув неровными зубами, парировала Лена. — И тебе кое-что достанется, малыш…

Игорь замялся, потом все-таки пробормотал:

— Знаете, я все-таки ее возьму… Я к ней привык, она пять лет уже у меня в детдоме стояла. Я и чинил ее, когда дверца ломалась…

— Ладно, — кивнул я. — Твоя игрушка — ты ее и потащишь. На верхний багажник закинем. Да… — спохватился я. — Паспорт давай. Завтра занесу, там уже правильная прописка будет.

— С соседями попрощаться не хочешь? — спросила Лена.

— Да нафиг они мне… — Игорь, похоже, с трудом удержался, чтобы не сплюнуть на неметеный пол. — Они только и знают ругаться, что музыка громко. И наркоманом обзывают.

— А ты ни сном ни духом? — прищурился я, поудобнее перехватывая коробку.

— Нет! А что? — с некоторой паузой сообщил пацан, и пауза эта показалась мне подозрительной.

— Ты, котяра, смотри… — усмехнулся я. — Струна тебе помогает, но Струна о тебе и помнит… Узнаю, что травкой балуешься — задницу надерем, и мало не покажется. Ладно, пошли. Да не суетись ты, не мелькай, успеем за той коробкой. Дверь пока подержишь…

А вот как быть, если господин Абдульминов откажется нас принять, я и не подумал. И Кузьмич тоже хорош, не выставил мне соответствующую галочку. Но теперь, глядя на массивную железную дверь с глазком, я проклял свою беспечность. Когда готовились к акции, я о таких мелочах и не вспоминал, надеясь на Женю. Но сейчас Женя лежал на больничной койке, уставясь взглядом в запредельные сферы, и ничем не мог помочь, даже советом.

Правда, рядом стояла Лена, матерая, судя по всему, волчица, но просить ее о помощи мне совершенно не хотелось. Ладно еще Игорька внизу оставили, в машине. Нечего ему смотреть на наши разборки с Маратом Николаевичем. Педагогически вредно. Самое поганое, что минут через сорок должны подъехать грузчики. И что я им скажу? Кидать мыло на базу? Возможно, и придется, только неохота позориться. Ладно, оставим на крайний случай.

— Ну чего, Костя? Побеспокоим дяденьку? — вопросительно взглянула Лена.

— Слушай, я даже не знаю… А ну как пошлет он нас? Дверь-то не выбить, тут базука нужна. Эх, не догадался я милицейскую форму прихватить…

— Зачем? — удивилась Лена. — Господи, Костя, ну это же просто делается. Например, так. Смотри!

Двумя легкими касаниями она поправила прическу, провела ладонями по лицу — и как-то неуловимо преобразилась. Нет, никуда не исчезли острые скулы, не выправились мелкие неровные зубки, не удлинился разрез глаз. Но Лена вдруг похорошела, даже помолодела вроде и в тот же миг сама же растрепала собственную прическу, после чего надавила на кнопку звонка.

Несколько секунд ничего не происходило, потом послышались тяжелые шаги.

— Кто? — не открывая двери, поинтересовался мрачный баритон.

— Вы меня извините, — не своим голосом залепетала Лена. — Я ваша соседка. Вы понимаете у меня на кухне дверь заклинило, а муж на работе, а там молоко убегает… Мы замок туда поставили, когда у соседей свадьба была, они к нам через черную лестницу…

Продолжать историю не пришлось.

Раздался скрежет проворачиваемых запоров и дверь слегка приоткрылась.

Дальше все было быстро. Мне не пришлось даже дернутся, Лена все сделала в одиночку. Сильным рывком выдернула хозяина за порог — и тут же втянула обратно, но сама уже находясь внутри.

Я скользнул следом, аккуратно закрыв дверь и с интересом оглядел Абдульминова. Тот был облачен в роскошный халат, с грациозными дальневосточными драконами. Судя по всему, Марат Николаевич совсем недавно принимал ванну.

Сейчас он стоял, прижатый к стене, боясь пошевелиться. Причина понятная — правая рука Лены, скользнув под халат, сжимала главные его достоинства. Несильно сжимала, но вполне достаточно для приведения к нужному знаменателю.

— Ну что, Абдульминов, будешь себя хорошо вести? — сухо спросил я, разглядывая массивного, почти моих габаритов мужчину. А брюшко у него, кстати, куда основательнее… Пиво, небось, гиподинамия…

— А… у… ну да… — выдавил Марат Николаевич пересохшими губами.

— Вот и славненько, — заметил я. — Ну, что же мы в коридоре топчемся? Пойдем в комнату, поговорим. Разговор у нас намечается интересный…

Уже в комнате Абдульминов, усаженный в огромное, почти как у Кузьмича, кожаное кресло, угрюмо протянул:

— Я… Ребят вы что хотите, вообще?

Елена Ивановна суховато улыбнулась.

— Сейчас поймешь, Марат.

— Это с жилищем твоим новообретенным связано, — добавил я. — Документы на квартиру, пожалуйста.

Абдульминов попытался выбраться из кресла, но легким тычком был отправлен обратно.

— Не суетись, — пояснила Лена, — тебе двигаться вредно. Просто скажи где.

Секунду он соображал.

— Вон, в столе, в тумбе нижний ящик, там синяя папка…

— Очень хорошо, — откликнулся я, извлекая добычу. — Скажи им «Адью», больше ты их не увидишь… равно как и квартиры. Не дергайся, не дергайся, у нас мало времени. Через полчаса грузчики приедут, барахлишко твое вынесут и доставят, куда сам скажешь.

— Какого хрена? — пискнул Абдульминов.

— Грубо, Марат, грубо, — печально прокомментировал я, вытаскивая из кармана свернутую струну. — Тем более при даме. А суть, дорогой мой, в том, что ты здесь больше не живешь. Договор купли-продажи признан недействительным и аннулирован. Ибо осуществлен был с нарушением закона. Вот, — помахал я перед его носом объемистой пачкой бумаг. — Тут и документы от риэлтера, и заверенное объяснение нотариуса, и все твои расписки.

— Да вы чего, ребята, стебетесь? — вскинулся Марат. — Какого еще лешего? Да вы-то кто, какое у вас право?

— О правах заговорили… — лукаво протянула Лена. — Кость, объясни ему, убогому.

— А вот по какому, — помахал я перед его носом кончиком струны. — Ты знаешь, что это такое?

Абдульминов хмуро молчал.

— Так вот, ты хочешь посмотреть корочки? Ну ладно, взгляни. Может, наведет тебя на какие-нибудь разумные мысли.

Сунув Марату под нос развернутое удостоверение, я несколько секунд любовался недоуменным выражением его лица.

— Да… Непонятно? При чем тут какой-то зачуханный Фонд защиты прав несовершеннолетних? Ты прав, Марат, все на самом деле куда интереснее, но ты же хотел официальности? А насчет защиты прав — так оно все и есть. Ты купил квартиру, принадлежавшую мальчику, только-только вернувшемуся из детского дома. Согласно закону, мальчик не вправе еще совершать подобные сделки, он не достиг возраста полной гражданской зрелости, и потому продажей могли заниматься только родители или заменяющие их лица. Да, я знаю, что за двести «огурцов» мадам Артюхова из департамента опеки подмахнула соответствующие бумажки. Уравняв, кстати, одним росчерком трехкомнатную квартиру и конурку в коммуналке. Тем самым жилищные условия подростка были явно ухудшены. Не стыдно?

Судя по бешеным глазам Марата, кипевшее в его потрясенных мозгах чувство ничего общего со стыдом не имело. Пожалуй, будь я один, не обошлось бы без криков и рук. Но Лена, похоже, внушала ему непреодолимый ужас. Ручаюсь, таких женщин он до сих пор не встречал.

— Да я что, знал, что ли? — хмуро пробормотал он, глядя в пол.

— А вот теперь имеет место явная ложь, — с удовольствием заметила Лена. — Ты прекрасно знал, Абдульминов, кто здесь прописан, ты его видел, когда вы пятнадцатого апреля в двадцать ноль-ноль, в компании с представителем фирмы «Комфорт-А» и с участковым уполномоченным явились осматривать площадь. Напугали ребенка до полусмерти…

— Нашли ребенка, блин, — чуть не сплюнул на роскошный ковер Абдульминов. — Повыше меня будет…

— Ребенок он, ребенок, — пренебрежительно отмахнулась Лена. — Ноги длинные, мозги короткие…

— «Струна» сама определяет, кто ребенок, а кто нет, — добавил я, играя зажатой меж пальцев стальной нитью. «Си» малой октавы. Расчерчивая крест-накрест застоявшийся воздух, я дал возможность Абдульминову насладиться тонким, похожим на птичий свистом. Между прочим, страшное оружие. Шоссе, Женя, взвод спецназа… Даже и без энергий Струны — хлестким ударом можно рассечь мясо до кости. А уж сонную артерию — это вообще как два пальца об асфальт…

— В общем, нам некогда чистить тебе черепушку… — мне понемногу надоедал весь этот спектакль. И даже жалко становилось самодовольного торговца, с которого так легко оказалось сбить спесь. — Я думаю, ты о нас слышал. И наверняка знаешь, что с нами лучше не спорить.

— На дешевые понты берете, — облизнул он сухие губы. — Этак любой фраер из подворотни за Шварцнегера сработает.

— Ой, плохо, Абдульминов, ой плохо! — присвистнула от такой наглости Лена. — Наказывать, однако, надо. Кость, дай-ка мне инструмент и подержи дядю.

Приняв у меня тонкую струну, Лена быстренько освободила Абдульминова от халата. Я же, встав позади кресла, пресекал всяческое трепыхание.

— Ну что за мужик, — ругалась меж тем Лена. — Носить трусы такой пошлой расцветки… Никакой культуры, блин.

Невесть откуда она извлекла маленькие ножнички и, вжикнув, перерезала резинку. Господин Абдульминов остался в чем есть. То есть, собственно, ни в чем.

Лена деловито, будто ей приходилось делать это десятки раз на дню, захлестнула струну вокруг гениталий, держа ее за кончики.

— Ну вот, Марат Николаевич, ты зачислен в наши клиенты. Детей ты не любишь, как показало следствие, значит, они тебе в дальнейшем и ни к чему будут…

— А… Сука, мля… — захрипел, захлебываясь пеной, Абдульминов, с ужасом глядя на врезающийся в плоть металл.

— Ругаешься… Нехорошими словами ругаешься, — бесстрастно прокомментировала Лена, не ослабляя нажима. — Это наказуемо.

— Не буду… — взвыл Марат, тяжело дыша. На лбу его мелкими каплями выступил пот. — Я больше не буду…

— Золотые слова, — усмехнулась Лена. — Начинаешь понимать… Слушай, Кость, а может, пожалеем его на первый раз? — обернулась она ко мне, старательно пытаясь скрыть в голосе искорки смеха.

— Хех… — глубокомысленно кашлянул я. Понемногу к горлу подступала тошнота. Нет, слаб я все же, не готов еще к таким мероприятиям. — Учитывая искреннее раскаяние клиента… Ты ведь раскаялся, Абдульминов? — участливо спросил я жертву.

— Да! Да! Да! — энергично затряс челюстью Марат.

— Ну вот и славненько, — с искренней радостью сказал я. — Лена, освободи товарища от ненужного уже устройства.

Бедняга оптовик в ужасе окаменел, неправильно истолковав мои слова. И облегченно выдохнул, когда Лена сняла с его хозяйства струну и принялась аккуратно сматывать ее.

— Вот, Марат Николаевич, делай выводы. С нашим оглодом габузиться не сростно. А чтобы избавить тебя от лишних телодвижений… Сейчас, если хочешь, мы позвоним твоей крыше, Альберту, и ты можешь совершенно свободно высказать все свои эмоции и пожелания. А потом я возьму трубу и скажу Альбертику пару слов. После чего крыша у тебя уедет, и придется подыскивать другую. Ну что, звоним? — лукаво спросил я, вынимая мыльницу.

Абдульминов обреченно завертел головой.

— Ладно, этот пункт проехали. Теперь переходим к приятной части. Вот, распишитесь в получении, гражданин!

Я вынул из дипломата перетянутую резинкой толстую пачку купюр.

— Вот, пересчитай. Пятнадцать тонн опилок, указанная в договоре сумма. Мы работаем честно. Договор расторгается, оплаченная сумма возвращается покупателю. Можно было бы, конечно, за вычетом налога, но не будем уж мелочиться.

— Вы что, ребята? — печально произнес Абдульминов. — Я же двадцать тонн зелени за эту квартиру платил. Издеваетесь, да?

— Какие десять копеек? Ничего не знаем! — строго произнесла Лена.. — В договоре четко и ясно указано. Пятнадцать тысяч рублей. А о чем вы с Пасюковым сверху договаривались, нас не колышет. Разбирайтесь между собой.

— Ну что, будем расписываться? — мрачно спросил я, крутя платежкой перед испуганной мордой клиента. — Или жертвуешь опилки на защиту прав несовершеннолетних? — я улыбнулся как можно лучезарнее.

Марат молча принял у меня ручку и чиркнул загогулину. После чего, не пересчитывая, швырнул пачку на стол.

— Правильно… Они, может быть, деньги скромные, но ведь тоже зря не валяются, — участливо заметила Лена. — А насчет несовершеннолетних подумай, Абдульминов, хорошенько подумай. Не дай тебе Бог еще кого-нибудь обидеть… Ты же теперь наш клиент, ты теперь на контроле… Насчет ежемесячных взносов тебя известят, — как бы между делом пробормотала она, разглядывая узор на обоях.

— Чего? — сейчас же вскинулся Марат. — Каких таких взносов?

— Ну ты же теперь клиент, — устало, точно тупому ребенку, пояснила Лена. — А клиенты вносят взносы. На благородное дело, на защиту детей от всяческой мрази. Ты не пугайся раньше времени, там совсем не те проценты, которых надо бояться. Ты Альберту больше платишь. Зато совесть чиста будет. Но запомни, платить надо аккуратно. Это тебе не сотовая связь. Зато и качество обслуживания на уровне, — усмехнулась она.

Я стоял, опершись о спинку кресла. Такой поворот событий удивил и меня. О взносах ни Кузьмич, ни Женя не предупреждали. Впрочем, само по себе логично. Деньги «Струны», не из воздуха же берутся. Наверное, Женя просто не хотел раньше времени шокировать новичка. А Кузьмич, учитывая изменившийся расклад, передоверил деликатную миссию опытному товарищу… А может, это вообще настолько очевидно, что меня всего-навсего забыли просветить?

— Вот тебе, кстати, визитка, — точно бумажного голубя, кинула ему Лена бирюзовый прямоугольник. — Будут какие конфликты с несовершеннолетними, звони. Ну там с машины все поснимают, стекла побьют… Или рожу… К ментам, сам знаешь, бесполезно. А мы эти проблемы решаем быстро.

Абдульминов, механически улыбаясь, принял визитку.

— Ты бы оделся, что ли, Марат, — мягко посоветовала Лена. — А то неудобно, стоишь как Аполлон Бельведерский, а сейчас ведь грузчики приедут. Бог знает, что о нас подумают…

— И еще, — добавил я, — покажи-ка нам свою обстановку. А то, понимаешь, въедет сюда сейчас Игорек, ему же мебель надо, тарелки там, чашки, простыни, то-се… Ну зачем тебе лишний груз везти? Новое купишь. А перед мальчиком ты и так виноват, грех надо загладить. Я правильно рассуждаю, Елена Ивановна?

— Ну конечно же, Константин Антонович, вы попали в самую точку! — радушно улыбнулась Лена. А потом, встав на цыпочки и дотянувшись до моего уха, прошептала:

— Еще раз назовешь Ивановной, укушу. И больно!

— Ну вот, — подытожил я, ставя на огонь чайник, — дело сделано. Завтра занесу тебе паспорт, документы на квартиру вот, не потеряй смотри. Если будут звонить, Абдульминова звать — просто трубку клади, не базарь. Ну а если чего, телефон знаешь.

Хорошая была у Абдульминова плита, и кухня хорошая, отделанная мраморной плиткой. И чего их всех так на мрамор тянет? Ведь ассоциации с надгробным памятником очевидны.

— А он больше не придет? — настороженно спросил Игорь, тиская потными ладонями колени. Похоже, до сих пор не чувствовал себя дома. Как в музее — боялся ненароком дотронуться до чужих и непривычных вещей. Абдульминов не просто купил эту квартиру, он изгнал отсюда всё, что напоминало о прежних хозяевах. Скандинавская мебель, византийская сантехника, атлантическая кухонная утварь… Пожалуй, не зря пацан притащил сюда тумбочку. Хоть что-то привычное.

— Не бойся, Марат Николаевич умный дядя, он себе не враг, — ободряюще хлопнул я его по плечу.

— А вещи как же? — не поверил Игорь. — Это же все стоит, небось, миллионы. Он что, так и оставит?

— Так и оставит, — подтвердила Лена. — Вещи дело наживное, а здоровье не купишь. Ничего, мужик он небедный, а урок ему на будущее дан. Поэтому пользуйся, теперь это все твое.

— Да я же не умею, я поломаю все… — с тоской протянул Игорь. — Не туда чего включу, и вообще… Тяжело здесь как-то стало.

— Привыкнешь, — жестко оборвал его я. — Не боги горшки обжигают. Приучайся жить по-человечески.

— Как же я раньше жил? — краем губ усмехнулся парень. — По-звериному, что ли?

— По-насекомьи, — желчно усмехнулась Лена. Окинув хозяйским взглядом обстановку, она что-то сложила в уме и добавила:

— Не вздумай продавать обстановку. К тебе сейчас всякие типусы подъезжать будут. А ты цену деньгам не знаешь. Поэтому сразу отправляй в эротическое странствие. В конце концов, телефончик у тебя есть, нашим звякнешь, окажем посреднические услуги.

— И чтоб не водил сюда толп, — сурово протянул я. — Еще не хватало из такой квартиры тусняк устроить.

Игорь удивленно взглянул на меня.

— Я же вроде не маленький, — негромко заметил он. — Что я, не могу друзей пригласить? Это ж вроде моя квартира…

— Вроде, — хмыкнул я. — Но теперь послушай и постарайся понять. Ты ни разу не задумывался, какого этакого хрена нам надо было для тебя стараться? Наша контора, Игорек, не заповедник ушибленных. Мы помогаем ребятам, попавшим в трудные ситуации, иногда при этом очень вольно обращаясь с законом. Что поделать, в такой уж стране живем. И уж наверно не ради того, чтобы из одной неприятности юный балбес попал в другую. Знаешь такие слова: «ты в ответе за тех, кого приручил?» Вот и мы в ответе. Мы тебе помогли, дело сделано, но «до свиданья» говорить рановато. Теперь ты у нас под контролем. Сам себе ты, может, и кажешься взрослым мужиком, но по сути все выглядит иначе. Поэтому самостоятельность ты получишь… в четко оговоренных пределах. Выйдешь за пределы — накажем.

Игорь бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал.

— Чем вообще собираешься заняться? — поинтересовалась Лена, снимая с огня фыркающий чайник. — Ну, училище окончишь, а дальше?

— Ну, в армию, а там видно будет… — помолчав, ответил парнишка. — Чего далеко загадывать.

— Насчет армии мы еще подумаем, — заметил я, шаря в буфете в поисках сахарницы. — Первую медкомиссию ты прошел зимой, да? Приписное получил. Но через годик ты пройдешь наших врачей, в «Струне». И если какие нарушения, от службы тебя освободим.

— Это как? — скептически хмыкнул Игорь. — Ваша «Струна» уже и вместо военкомата?

— Зачем вместо? — терпеливо пояснила Лена. — Просто военкоматы с нами считаются.

— И вообще, — добавил я, отыскав, наконец, все необходимое к чаю, — служить Родине можно не только в зеленой форме… И не только на границах или в «горячих точках». Есть еще и внутренние фронты. Но все это вопрос второй. А вопрос первый — сколько тебе ложек сахара класть?

— Жалко все же его… — задумчиво протянула Лена, выводя «Гепард» на широкий проспект. — Вот так ни за что ни про что влипнуть…

— Ты про кого? — я мысленно все еще прокручивал разговор с Игорьком. Пожалуй, все прозвучало правильно. Не припугни я парня — ошалел бы от приоткрывшихся перспектив.

— Ну то есть как? — она кинула в меня быструю молнию серых глаз и тут же уставилась на дорогу. — Марата, конечно… Не хватало еще мальчика жалеть. Ему это вредно.

— А Абдульминову не вредно?

— Ты о его жене лучше подумай. Ей-то хуже всего придется… Последствия ведь могут быть всякие…

— Это ты о чем? — я решительно не понимал, почему более всего надлежит жалеть супругу Марата Николаевича, с которой он, согласно сводке, жил совершенно по-граждански.

— Ох, Костя-Костя, какой ты еще все-таки теленок, — снисходительно усмехнулась Лена. — Вспомни, как я Марата убеждала струной. От этого же у половины клиентов импотенция случается. И в конечном счете ни за что, ни про что страдают бедные женщины. Только ведь вы, мужики, редко о нас думаете.

— Ну и не убеждала бы… — мрачно обронил я. — Существуют же и цивилизованные способы…

— Это «фирменный галстук сезона»? — скептически осведомилась Лена. — Как с Пасюковым? Увы, не покатило бы. Федор Иванович умный дядька, про «Струну» слышал, он бы и без галстука все понял. А этот, Абдульминов, он гордый. Его чтобы убедить, сперва сломать надо. А как еще мужика сломаешь? — риторически вопросила она притихшее пространство. — Самой противно, а делать нечего. Методика отработанная.

— И что, часто приходилось использовать? — грустно спросил я.

— Ну как тебе сказать… Вообще-то я обычно занимаюсь немножко не этим. Но у моего отдела настолько широкий круг задач…

Она взглянула на свои часики, сокрушенно покачала головой. Похоже, ей не слишком-то хотелось посвящать меня в широкий круг своих задач.

Я вообще не понимал, чего ей хотелось.

4

— И зачем сдавать? — ворчал Базиль, принимая у Лены ключи. — Все одно пригодилась бы, пока вы тут у нас… Не пешком же по делам бегать.

— Пешая ходьба полезна для здоровья, — отрезала Лена, глядя ему куда-то выше переносицы. — Также полезны автобусы, троллейбусы, трамваи…

— Верблюды… — добавил я, хотя вновь ничего не понимал. Ну покатались по делам, ну вернули «Гепард» в гараж, но зачем так демонстративно-то?

— Всю жизнь мечтала проехаться на верблюде, — подхватила Лена, едва мы вышли на воздух. — Но не судьба. Придется сейчас тридцать вторым автобусом. А он, зараза, ходит ре-е-едко, — она облизнула краешком языка бледные губы.

— Это куда же? — вновь не понял я. Предполагалось, что сейчас мы пойдем докладывать Кузьмичу об успешно проведенной операции, а после… Ну не знал я, что будет после.

— В гостиницу, — устало улыбнулась Лена. — В городскую гостиницу, гордость стольного града Мухинска. Я там остановилась.

Дела… Знал ведь, что Елена Ивановна подобна матрешке, внутри сюрпризы, а внутри сюрпризов… Но чтобы так? Что у нас, на базе, тесно? Мне стало даже слегка обидно, словно радушному хозяину, услыхавшему, что дорогой гость желает спать на коврике в прихожей.

Дорогой гостье, впрочем, не составило труда прочитать все это на моем вытянувшемся лице.

— Тоже удивляешься? — усмехнулась она как-то невесело. — Вашего Кузьмича едва кондратий не хватил, когда я про гостиницу сказала. Но знаешь, Костя, у меня принципы. У меня много принципов, и никто с этим ничего не может поделать. Даже я сама.

— И в чем же тут принцип? — я попытался улыбнуться. Получилось так же естественно, как ария Греманна в исполнении ежика.

— Пойдем, — только и сказала Лена, — проводи до остановки. Подождет твой Кузьмич, не растает без доклада. А принцип такой, — без всякого перехода начала она. — Вот смотри, кто я тут такая? Столичная штучка, Старший Хранитель, по рангу Кузьмичу равна. Не иначе как с инспекцией, да? К нам едет ревизор и все дела. И отношение соответствующее. А я этого не терплю! — Слова ее звучали сухо и едва ли не по складам. — Не терплю, когда улыбаются, а про себя думают… всякое. Когда выделяют лучшую площадь, лучшую машину… охрану… Когда вьются вокруг тебя, спрашивают, чего, блин, изволите… Короче, я если куда в регионы по делам езжу, всегда останавливаюсь или в гостинице, или на частной квартире. И сама за себя плачу. Ну вот такая я забавная зверушка.

Я сам не заметил, как под аккомпанемент ее речей мы вышли за предупредительно открывшиеся ворота базы (умная электроника знала, кого впускать и выпускать). Потянулась извилистая, мокрая после недавнего дождика асфальтовая дорожка — к шоссе, где подальше, в нескольких сотнях метров, располагалась автобусная остановка.

— А на самом деле все не так? Ты хоть и высокое начальство, но вовсе здесь не с инспекцией?

Я тут же проклял свой болтливый язык. Сейчас ответит и, в порядке обмена любезностями, начнет расспрашивать обо мне… уточнять всякие мелкие детали… которые я вполне мог и подзабыть.

— Всё вам, провинциалам, тень ревизора мерещится, — хмыкнула Лена. — Успокойся, меньше всего меня волнует вассальное княжество Кузьмича. Просто у меня тут, в Мухинске, дела… никакого отношения к региональному управлению не имеющие. Я же говорила — мой отдел занимается самыми разными вещами… и не только внутри Садового кольца. Так получилось, что посылать некого, все перегружены сверх меры, пришлось вот самой съездить. Ну и как не нанести коллегам визит вежливости? Тем более, что и некоторая помощь требовалась. Естественно, они вообразили, что ревизия… а их, ну, то есть вас, давно уже не проверяли. Мухинск на хорошем счету. Короче, начались всякие шмансы-реверансы… Терпеть ненавижу!

Ну что ж, бывает. Приходилось мне видеть такие характеры. Но здесь какая-то чудовищная концентрация. Ну ладно, ну гостиница. Но на автобусе-то зачем? Ну неужели тот же Базиль не подбросил бы? Или игры в конспирацию? Можно подумать, Кузьмич не знает, где остановилась загадочная гостья. А может… Если мне показалось верно, и есть у них с моим шефом некие мелкие трения, то отказ от квартиры-машины-столовой — это не просто дурь, это — демонстрация. То есть тоже, конечно, дурь. Во всяком случае, мне, укатившемуся с лунного поля колобку, надо держаться подальше от начальственных дрязг. Увы, эту истину я еще постиг не вполне.

Народу на остановке скопилось изрядно. Немудрено, шесть вечера, конец рабочего дня, а здесь неподалеку мясокомбинат, овощная база, еще какие-то дышащие на ладан заводишки. До города пятнадцать километров, по столичным меркам чепуха. Но для местных полчаса в автобусе — это кошмар длиною в жизнь. И звереют они в транспорте моментально.

Минут через десять на горизонте показался неспешный автобус — длинная желтая гусеница, чье нутро уже плотно набито людьми. Неужели нам хватит места?

Нам… Я что, уже решил провожать ее до гостиницы? Не дай Бог, это будет воспринято как ухаживание. Вполне может статься, Елена Ивановна сие ненавидит — равно как и естественную заботу коллег. И зачем она такая нервная? Тень ревизора… как будто предложить стол и кров гостю — это что-то подозрительное. Пускай и столичному гостю. Пускай и высокопоставленному… Нет, определенно в ее обрамленной химическими кудрями головке не без тараканов.

Правда, когда я вслед за Леной протиснулся в душные внутренности автобуса, та не изволила протестовать. Напротив, слегка кивнула — мол, все правильно…

Давно, однако, я не ездил в автобусах! Больше полугода выходит. Отвык уже от этой давки и тряски. За что держаться, непонятно. За воздух, как злобно посоветовала тетка в коричневой болонье, не получалось. Я не стал спорить и рассказывать о неумолимых законах ньютоновской физики — промолчал. Думал, само рассосется.

Увы, дальше было только хуже. Беда приключилась с нашей загадочной гостьей — неловко повернувшись в поисках опоры, та всем своим, пускай и мелким, весом отдавила ногу внушительных размеров краснолицему дяденьке.

— Извините, я не хотела, — выдохнула она, но сие не помогло. В дяденьке будто некую кнопку нажали. Видимо, сказалось всё — тяжелый день, ноющая после тяжелой работы спина, ссора с мастером участка, потребленный в курилке стакан бормотухи… Так или иначе, извинений он не принял, а попер в бой, точно раненый медведь на охотника.

— Не, ну ни фига себе сучка! Извиняется еще! Специально ж наступила, что я, не видел? У, тварь! Да ты знаешь, на кого поперла? Ты у меня сейчас вылетишь отсюда… — и он подробно объяснил, в какую именно дырку вылетит наглая девица.

Я похолодел. Этот немолодой уже обрюзгший дядька напоминал сейчас пацана, с увлечением колотящего молотком найденную в овраге мину. Знал бы он, кто стоит перед ним с виноватым видом! Сейчас… Только бы не калечила! Существуют же и гуманные способы! Страшно подумать, чем обернется в переполненном автобусе Боевой Резонанс Струны.

Но с Леной творилось что-то странное. Она побледнела так, что все ее веснушки проявились отчетливо, словно брызги от малярной кисти. Несколько раз мигнула и — натуральная фантастика! — всхлипнула.

— Простите меня, пожалуйста! Я же не специально… тут же повернуться негде… я не видела…

Глаза ее мне не понравились… какое-то мутное облачко в них проявилось. Похоже, она близка к обмороку.

Оскорбленный мужик, однако, лишь накручивал обороты. Небрежно отпихнув локтем попавшуюся на пути тетку (ту самую, в болонье), он дотянулся-таки до Лены своей здоровенной, похожей на ковш экскаватора ручищей. Крепко ухватил за плечо.

— Понаехали сюда всякие уроды из деревни… Че мордой крутишь, потаскуха? Со всей дури! По ноге! Да я тебя сейчас в окошко выкину! — понес он уже полную дичь.

Нет, не впала Лена в Боевой Резонанс. Сейчас не было здесь Старшего Хранителя, хладнокровно затягивающего струну на мужском хозяйстве «клиента», не было экстравагантной дамочки, способной и на пол сесть, и полковника КПН осадить одним взглядом. Была лишь насмерть перепуганная девчонка, трепещущая перед пьяным хамлом, беззащитная.

Да что со мной происходит? Я-то чего столбом стою? Врожденная интеллигентская тонкость, она же трусость? Нет, правильно стыд уподобляют едкой кислоте! Самое точное сравнение.

Я сам не заметил, как, отодвинув плечом ту самую многострадальную тетку-болонью, оказался в полуметре с мужиком лицом к лицу.

— Ну-ка быстро руки убрал! — скомандовал я, но, видать, неубедительно. Дяденька не только не отпустил близкую к обмороку Лену, но второй лапищей потянулся ко мне.

— Это что еще, блин, за козел? — прохрипел он с интонацией любителя уличных драк. Точно мальчишка двадцатилетний, а не человек, чей возраст располагает к солидности. Впрочем, он, видно, душою был вечно молод.

В дальнейшие дебаты я вступать не стал — бесполезно. Просто коротко, без замаха, влепил ему в нос.

Да, я никогда не был мастером единоборств, и за несколько месяцев в «Струне» еще не успел этому делу обучиться как следует. Но хотя дяденька и отличался крупной комплекцией, мои габариты были все же масштабнее.

Будь ему куда лететь — улетел бы далеко. Но в переполненном автобусе это невозможно. Просто, подавившись криком, осел на пол — точно распоротый снизу мешок муки. Густая, темная кровь радостно хлынула из разбитого носа, залила его серую куртку. Сейчас же, как и положено, раздался женский визг, вопли. «Милиция!», «Убили! Человека убили!». И тут же шибануло железным запахом… таким знакомым… Паршивец Димка Соболев, мотающаяся на тонкой шее голова… «Ну всё! Ну теперь всё!»… Навалившийся на меня Железнозубый… горячая соленая жидкость у меня во рту…

— Костя, пойдем! Пойдем!

Кто-то тянул меня за локоть. Оказалось, что Лена, перепуганная, дрожащая. На светлой блузке — несколько кровавых пятен. Попали, значит, брызги…

Автобус как раз притормозил возле очередной остановки, двери шумно раскрылись, и, увлекаемый Леной, я выскочил на асфальт. Вовремя, кстати — еще разборок с милицией не хватало. Конечно, Кузьмич отмазал бы в две минуты, мыльница-то в кармане. Но сколько было бы шуму и нервов! Хватит нам уже того, что есть.

— Нам отсюда до гостиницы минут пятнадцать, — тихонько сказала Лена. — Давай лучше пешком пойдем… Не хочу опять в автобус… там воздух плохой.

Я едва удержался, чтобы не ввернуть насчет «Гепарда», на котором мы бы докатили быстро, с ветерком и без неприятных попутчиков. Но поглядел на Лену — и лишь головой покачал.

— А дойдешь? Вид у тебя, знаешь ли, такой… Может, «скорую»? — я потянулся за мыльницей.

— Еще чего! — Лена гневно фыркнула, и на миг в ней проскользнуло что-то прежнее. Впрочем, только на миг.

По-моему, обморок все еще крутился где-то возле нее.

— Дойду, конечно. Чепуха ведь… Глупо как получилось… Извини, втравила тебя. Понимаю, противная история… Но кто же знал… Это здесь в первый раз такое…

Я посмотрел на нее — напряженную, бледную, сероглазую. И ведь веснушки еще не успели сбежать с лица. Еще сигнализируют об опасности. Для нее ли, для меня — поди разбери.

— Ну пойдем. Где тут этот самый пятизвездочный отель?

Я и впрямь не знал. За месяцы бродяжьей осени как-то не привелось оказаться рядом. Ну чего там у гостиницы бомжу делать? Наше место — на отшибе, в тени. И после, живя на базе «Струны», в городе я бывал лишь наскоками, исключительно по делу. И на колесах. Много ли увидишь с пассажирского сидения? А чтобы просто побродить по городу — не было такого. Сейчас я впервые шел по Мухинским улицам, не боясь нарваться на вредного мента или конкурента по охоте на стеклотару. Даже встреться нам по пути кто-нибудь из прежних знакомых — не узнал бы. Прилично одетый, гладко выбритый господин не может иметь ничего общего с пропавшим где-то под Новый Год Костиком-Невезухой. Того, видать, загрызли бездомные собаки, или провалился в канализационный люк, или попросту замерз на какой-нибудь обочине. Нет больше того Костика. Есть я — господин Ковылев, человек «Струны», и даже с соответствующими корочками. Но ведь это все равно — не я, это маска, роль… Где же я — настоящий Костя Демидов? В каких пространствах заплутал?

— Ну скажешь тоже! — непритворно засмеялась Лена. — Пятизвездочный! Это ведь бывший Дом колхозника! Один туалет на этаж, и без горячей воды. Впрочем, цены вполне божеские.

Я не стал интересоваться размером ее зарплаты. Уж наверняка побольше того, что выдавали мне в нашей «струнной» бухгалтерии, заставляя расписаться в графе «младший инспектор Ковылев К.А.». А выдавали мне раза в три поболее, чем некогда в 543-м гадюшнике… Только не на что было эти деньги тратить. И не пошлешь ведь своим… Сколько мне еще осталось играть в прятки? Год? Неделю? До старческого маразма? И угораздило ж меня поступать в педагогический! Был бы сейчас инженером-железнодорожником — горя б не знал.

— Лена, а почему… — Я замялся. Вопрос-то мой был естественным, а вот не окажется ли ответ искусственным? — А почему ты этому мужику… ну, в общем, позволила на себя кричать? С господином Абдульминовым ты была куда как строже… Неужели, не окажись меня рядом, ты бы всю дорогу так и терпела? Ты, человек «Струны»… с такими-то возможностями…

Лена вместо ответа лишь взглянула на меня. Совершенно беззащитный, растерянный, совсем детский взгляд. Именно вот детский — как у дошкольницы, которая потерялась в огромном супермаркете.

— Понимаешь, — наконец выдохнула она, — это же совсем другое. То работа, служение… а то жизнь. Струна дает нам силу не для того, чтобы ее на свои цели тратить. Неужели Кузьмич тебе об этом лекцию не читал?

Я молча кивнул. Читал, еще как читал. Бескорыстие, чистые руки, холодная лысина… Всё правильно, но не доводить же до абсурда! Я честно попытался представить смиренного Женю, трепещущего перед автобусным хамом. Не получилось. Струной бы, конечно, не махал, но уж остальное… Есть у него изящное выражение «выписать в дыню». И выписал бы… в десяти экземплярах. Это нетрудно, когда тело твое натренировано в спортзале «Струны», когда возможные милицейские разборки мгновенно снимутся звонком, когда, в конце концов, ты ощущаешь себя не просто каким-то там Васей, Женей, Костей, а человеком Струны, Хранителем. У тебя светлая миссия, а тут какое-то пьяное отродье настройку сбивает…

— Как это ты себе представлял? — снова заговорила Лена. — Что я бью этого дядечку пяткой в лоб? Интеллигентная дама, в присутствии народа? Или обложить его на подзаборной фене? И потом мыть рот с мылом? Ну противно это, пойми! Нет, ну всякие есть штучки у нас, со стороны незаметные, но эффективные. Энергии Струны много чего могут… только вот не для того они даны. Вот если бы этот кретин при нас ребенка обидел…

Или мне показалось, или и впрямь в ее голосе проскользнули мечтательные нотки. Да, за ребенка Елена Ивановна горло порвет только так. Ребенок — это карт-бланш, это неограниченный доступ. Можно разрешить себе и некоторую избыточную жестокость…

— А самое главное — я элементарно растерялась, — продолжала Лена. — Я, наверное, тебе этакой крутой девахой казалась, да? Феминистка-пофигистка? Бой-баба? Да маска это, Косточка ты мой, маска! Профессиональный инструмент. Удобная маска, между прочим. При нашей-то специфике… А в жизни я не такая. Я даже тараканов боюсь, — призналась она. — И еще много кого. А сегодня тем более… Я же давно сама на силовые акции не ездила… немножко потеряла форму.

— Это ты-то? — присвистнул я, озадаченный в равной степени и ее словами, и обращением «Косточка». — Я сегодня смотрел на тебя и восхищался! Прямо боевая машина!

Комплимент, однако, вышел сомнительным. Вот так у меня всегда — хочу как лучше…

— Ну да, боевая машина, — вздохнула Лена. — Но это ведь только одна программа. А отработала она — и ты как бы нажимаешь кнопку и переключаешься на себя настоящую. Только потом такой отходняк бывает… словно мешки с картошкой целый день таскала… Чего так смотришь? Мне однажды пришлось… А когда еще и давление скачет, и вегетодистония… Хорошо, что ты со мной поехал. А то я просто не знаю, что было бы… разревелась бы как девчонка. Кстати, мы пришли уже.

И впрямь — невдалеке громоздилась пятиэтажное бетонное строение. Не будь там нормального размера окон — легко примешь за тюрьму. Но здесь это называется отель «Коломбина».

То есть бывший Дом Колхозника.

Внутри всё тоже продолжало традиции соцреализма. Тусклого окраса стены, матовые плафоны под потолком, пальма в деревянной кадке. А возле лестницы — большое, в человеческий рост, зеркало. Наверное, считается шиком. «Ах, вестибюль мой, вестибюль, окруженный декоративной решеткой»… то есть на языке оригинала сени новые, кленовые. Эти сени уж во всяком случае новыми не были. Равно как и суровая тетка, сидевшая за стойкой дежурной, возле доски с ключами.

Оторвавшись от газеты с кроссвордом, она окинула нас оценивающим взглядом. Похоже, мы оба ей не понравились. Поджав и без того тонкие, вымазанные лиловой косметикой губы, она вдруг выдала неожиданно хриплым голосом:

— Гражданочка!

Лена, снимавшая с гвоздика ключ, недоуменно повернулась в ее сторону.

— Я к вам обращаюсь, гражданочка из двести восемнадцатого! У нас тут распорядок! Чтобы после одиннадцати никаких мне тут гостей! Сама поднимусь, проверю! А то милицию…

Господи! Ну прямо заповедник социализма! Я даже чуть умилился. Словно машина времени перебросила меня на десять лет назад, в счастливое прошлое. Никаких инфляций, Дальнегорсков, никакой Заводской площади… И никаких «Струн», ясное дело. Как мы тогда, молодые щенята, спешили жить! Как издевались над издыхающим режимом, как верили в полярное сияние миражей…

А потом, случайно посмотревшись в зеркало, я поймал в нем отражение Лены. Та очень спокойно повернулась к дежурной и всего-то лишь спросила:

— Вы что-то сказали? — и посмотрела на тетку.

Нет, ее взгляд я бы не назвал испепеляющим. Не было в нем ни ярости, ни бешеного напора энергии. Но вот заживо заморозить таким взглядом можно запросто. Так смотрят на подыхающую мышь, прежде чем освободить пружину мышеловки. Человек, попавший под этот взор, сразу понимает: он не то что ноль, он еще меньше. На числовой прямой ему вообще нет места… ни в мире чисел, ни в мире людей. Он вычеркнут изо всех списков, стерт легким движением курсора. Ему даже не обязательно растворяться в душном воздухе вестибюля, он всё равно ничего уже не значит.

А ведь я поймал лишь отражение… словно Персей со своим идеально надраенным щитом… с поправкой на запыленность здешнего зеркала. Основная доза досталась администраторше.

Увяла тетенька. Как-то вдруг разом посерела, сплющилась… согнулась над своим кроссвордом, словно единственное ее спасение — это срочно отыскать слово из восьми букв.

— Пойдем, Костя.

Я перевел взгляд на Лену — всё такую же бледную, усталую, что и на улице. Веснушки хоть и спрятались, но не до конца. В глазах — детская растерянность. Словно кто-то совсем другой еще секунду назад сидел в ее теле. «Энергии Струны много что могут». И ведь пускай не звон, а лишь тень звона какое-то мгновение дрожала в воздухе… Впрочем, наверное, это у меня в ушах звенело.

На лестнице Лена, идущая чуть впереди, вдруг пошатнулась, и мне пришлось выставить руку, поддержать за тонкое и теплое плечо.

— Спасибо! — обернулась она. — Шатает чего-то. Ерунда, это давление и нервы. Скоро пройдет…

Не так уж и плох оказался номер. Да, не евростандарт, но чистенько. Кровать застелена белым покрывалом, на столе в вазочке — засохшие гвоздики, и даже окно тщательно вымыто.

— Не обольщайся, — без труда прочла мои мысли Лена. — Сама тут всё драила. Свинарник же был… А я так не могу. На здешних горничных надеяться — это всё равно что на доброго Президента… Присаживайся, я сейчас.

Налила из графина воды, из сумочки достала упаковку таблеток.

— Повышает давление, — пояснила она. — У меня оно вообще по жизни низкое, вегетодистония и прочие радости. Но жить можно, и это главное. Ты чай будешь?

Я кивнул. Не то чтобы ужасно хотелось чая, но просто приятно было смотреть, как тонкие, в синих жилках руки наливают воду в электрический чайник, достают из тумбочки заварку, сахар, сушки и леденцы.

— Только этим и питаешься? — мне захотелось разрушить набухшую паузу.

— Тут в двух шагах неплохая столовая есть, — возразила Лена. — Только иногда ну так ломает туда тащиться… Да мне не особо и надо, желудок как у котенка, с наперсток.

— И дома, в Столице, тоже самое?

— Нет, в офисе у нас неплохой буфет. — Она напряженно смотрела на чайник, будто от ее пристального взгляда тот быстрее закипит. — А дома… по-всякому.

Тускло как-то прозвучал ее голос — точно расстроенная гитара, которую долго и безжалостно терзали неумелые пальцы.

— А что… — я помедлил. — Дома за твоим питанием следить некому?

Лена, казалось, не услышала вопроса. Глядела на шумный чайник, молча, неподвижно. Как вырезанная из слоновой кости статуэтка.

— Некому, — вдруг ответила она. — Совсем некому.

И снова закаменела. Что скрывалось в ее неподвижности — готовность взорваться или, напротив, тихо погаснуть? Кажется, я попал ей в болевую точку.

— Извини, — глотая звуки, пробормотал я. — Не надо было спрашивать… всё язык мой дурной.

Лена глухо рассмеялась. Точно костяные шарики, стукаясь друг о друга, покатились россыпью.

— Ты-то здесь при чем, Косточка? Ну спросил и спросил. Нормально. А я ответила… то есть нет, конечно. Разве это ответ… Тут надо уж всё рассказывать, а это так долго… и так страшно… Может, потом. А сейчас не надо, ладно? Снова туда возвращаться… в этот дым, в этот ад… Короче, пять лет уже. Потому я и в «Струну» пошла… Чтобы не напрасно всё… чтобы хотя бы других вытянуть…

Она замолчала, посмотрела на меня своими огромными — оказывается, они огромные! — серыми глазами. Словно что-то пыталась передать, что-то такое, что не вмещается в слова.

А потом отвернулась, вздрогнула — и плечи ее мелко затряслись. Лена старалась плакать беззвучно, но это не получалось. Тонкие всхлипы, словно у ребенка, давно уже потерявшего всякую надежду. Навсегда заблудившегося в чужом мире. Угодившего в черную паутину.

Меня точно захлестнуло волной жалости. Ничего уже в ней не осталось от лихой начальственной дамы — сейчас это была маленькая, глупая девчонка, попавшая в беду. И холод пробежал у меня по спине, чтобы тут же смениться поднявшимся из самых глубин жарким облаком.

Я не стал ничего говорить — просто подошел, обнял за плечи. Прижался щекой к ее уху, маленькому и теплому. И время тут же остановилось. Всё постороннее исчезло, растаяло в убегающем от нас пространстве. Ничего больше не было, кроме нас — потерявшихся детей. И ее сердце гнало по жилам горячую кровь, стучало часто-часто, сухими щелчками — как опрокинутый метроном в некоем зале… Только и зал сейчас выветрился из памяти, все эти залы, Струны, Трибуналы — какая же это мелочь и глупость по сравнению… Я не хотел подбирать сравнения, не до того мне было, задыхающемуся от боли и нежности.

— Ой, чайник! — вскрикнула вдруг Лена, и время вернулось, зашелестело осыпающимся песком.

Чайник и впрямь едва не выкипел. Он-то, неживой, не погружался в бесконечное «сейчас».

— Прости! — утирая глаза рукавом, сказала Лена. — Не обращай внимания, просто истерика. Знаешь, у меня бывает. Ну не железная я! Знаешь, я так боялась в автобусе… На какую-то секунду вдруг почувствовала, что теряю контроль… что я этого мужика сейчас… ну ты понимаешь.

Я понимал. Что такое Боевой Резонанс, не надо было объяснять.

— И это не впервые, — сокрушенно добавила она. — Еще не срывалась, но бывала так близко… Мне, наверное, лечиться надо. Бросить всю эту канитель, и закатиться в хороший санаторий на полгодика… Только нельзя ведь, рассыпется без меня. Не потянут.

Я поискал глазами заварочный чайник. Не найдя, просто сыпанул заварки в оба стакана. Залил свежим, еще булькающим кипятком.

— Сахара мне не клади! — предупредила Лена. — Всегда пью несладкий.

— А говорят, незаменимых нет, — усмехнулся я через силу. — Врут, выходит?

— Врут! — радостно подтвердила она. — Нагло и беспардонно. В «Струне», Косточка, самое главное — это не резонансы, не связи и не деньги. Люди главное, их души. Всё остальное вторично. Не партия же мы, в самом деле. Мы ли нашли Струну, она ли нас, без толку разбирать. Только она ведь сама по себе, без нас, ни на что не способна. Нет гитариста, нет — музыки.

Кузьмич, помнится, говорил немного иначе. Голос его, обычно живой и самую чуточку наигранный, в тот раз звучал по-другому — сухо и, пожалуй, печально.

Мы сидели вдвоем в небольшой, с завешенными окнами, комнате. На столе горели три свечи в бронзовом подсвечнике, изображающем девочку-арфистку. По стенам едва угадывались контуры гитар и скрипок.

Это было первое мое занятие по «резонированию» — так в здешнем просторечии называлось нечто странное и мне пока малопонятное. То ли медитация, то ли какая-то магия — в любом случае оно плохо вмещалось в мои рациональные, материалистические мозги.

— Только ты не относишь к этому как к общеобязательному учению, — сразу предупредил Кузьмич. — Никакого догматизма, упаси Боже! Просто есть некие вещи, и есть наши попытки их осмыслить. А осмыслить-то сложно, Костя. У кого-то выходит лучше, у кого-то хуже… Первым это сделал Главный Хранитель, и большинство с ним согласны. Просто потому что ничего убедительнее никто не придумал.

По словам Кузьмича выходило, что весь окружающий мир — порождение какой-то мистической сущности. Вернее, не порождение, а в каком-то смысле отражение. Отзвук.

— Это что же, получается, Бог? — непроизвольно съязвил я. — Господь Вседержитель?

— Не знаю, Костя, не знаю, — пожевал губами Кузьмич. — «Бог» слишком неопределенное слово, каждый вкладывает в него что-то свое. Может быть, ты прав, и Струна — это Бог. В каком-то смысле, конечно. Но мы слишком мало о ней знаем, чтобы утверждать наверняка. Мы знаем, что она есть. Что она превыше нашего мира, нашей вселенной. Что она открывается нам в виде струны… какой-то особой, изначальной струны. Может быть, это первооснова… идея… как там у Платона? Что мы еще знаем? Ее колебания влияют на мир… вернее, на миры… Наша вселенная не единственная, Костя. Струна одновременно колеблется в разных тональностях. Каждая тональность — мир. И их не семь, по числу нот. Их бесконечно много.

— Вообще-то не слишком оригинально, — возразил я и сразу же прикусил язык. Еще не хватало препираться по поводу Единственно Верного Учения. При всех оговорках шефа я понимал, что излагает он мне не личные раздумья, а некую общепринятую здесь концепцию.

— Кость, а никто и не стремится к оригинальности, — спокойно возразил Кузьмич. — Это когда что-то своё сочиняешь, вот тут и оригинальность нужна, и свежий взгляд, и чего там еще… А здесь — всего лишь попытки объяснить нечто необъяснимое… объяснить привычными понятиями. Усвой самое главное — Струне все равно, что мы по ее поводу думаем и как ее сущность себе объясняем. Она нашла нас не для теологических штудий. Мы ей нужны для дела. И вот тут тебе придется просто поверить в некоторые вещи. Поверить, а потом, как и мы все, убедиться на практике, что так оно и есть. Костя, то, что мы привыкли называть словами «свет», «добро», «разум» — это именно что ее, Высокой Струны, проявления. Отголоски великой музыки. Только в нашем мире она порою искажена до неузнаваемости. Тупостью, жестокостью, равнодушием. И вот чтобы очистить музыку, Струна зовет нас.

— И чем же это мы от остальных отличаемся? — позволил я себе естественный вопрос.

— Может, и не отличаемся, — вздохнул Кузьмич. — Не слишком отличаемся. Но есть в каждом из нас что-то такое… какая-то жилка, ниточка… которая резонирует в тон Высокой Струне. Наверное, у нас просто этот резонанс сильнее… и потому мы здесь. Мы ведь каждый не случайно тут оказались. Струна позвала. У каждого сложились обстоятельства… у всех по-разному, но всем пришлось сделать выбор. Мы тут, потому что так выбрали… незаметно для себя. Кто выбрал иное — он остался там, в обычной жизни.

«Или на лунном поле, черной кляксой», — добавил я мысленно. Гладко и красиво всё это у Кузьмича выходило… и будь я настоящим Костей Ковылевым, поверил бы сразу, не колеблясь. Но я-то… после лунного поля… после Мраморного зала… Коридора Прощания… Удивительное дело — мне тоже хотелось поверить. Наперекор царапающим сомнениям.

— Мы многого не знаем, Костя, — продолжал Кузьмич. — Мы не знаем даже, можно ли ее воспринимать как разумную личность… или это некий принцип… или, допустим, работающая программа… но где же тогда Программист? И знаешь, это, наверное, даже лучше, что не знаем. Так у нас есть свобода искать собственные объяснения… кому оно надо. Мне вот лично надо, я мужик от природы подозрительный… Думаю, надо и тебе. Поэтому думай, Костя… думай, смотри, ищи… А пока займемся практикой… научимся слушать Струну.

Сейчас, глядя, как Лена, обжигаясь, пьет почти черный, круто заваренный чай, я вдруг почувствовал то же, что и на этих занятиях, когда после слов Кузьмич задул свечи. Разом наваливалась темнота, но не страшная, не чужая — наоборот, сквозило в ней какое-то понимание… участие… Словно кто-то большой и сильный кладет тебе неощутимую руку на голову. И постепенно уходят звуки — сперва дальние, потом те, что ближе, под конец не различаешь и собственного дыхания. И в сгустившейся тишине слабо, едва уловимо начинает разгораться музыка. Именно разгораться — маленькая рыжая точка, искорка. В комнате по-прежнему абсолютно темно, искорка не здесь, внутри. А музыка… ее просто не с чем сравнить. Ее и музыкой-то называешь за неимением другого слова. И в ней звук неотделим от сияния…

Правда, на большее меня не хватало. Дотянуть ее до огонька, а после до огромного пламени, чего хотел Кузьмич, я не мог. Висела искорка, дрожала — и гасла, точно ее задувало холодным ветром.

Нет, сейчас не было никакой искорки. И странной музыки тоже не было. А вот чувство — было. Я всей кожей, всеми напрягшимися волосами ощущал, как меняется вокруг нас мир. Как тает, уходит всё фальшивое, чужое…

— Глупый! — звонко рассмеялась Лена, отставив недопитый стакан. — Иди ко мне.

И когда наши истосковавшиеся губы встретились, когда внутреннее пламя подхватило меня и понесло, я вдруг понял — получилось! Вспыхнула моя искорка настоящим костром. Пускай это совсем и не тот костер, о котором твердил Кузьмич.

Очнулся я в темноте. Глухо рокотало вдали, дробный стук капель сливался в монотонную не то песню, не то горячечный шепот.

Темнота, впрочем, была не столь уж чернильной. Вот слабо светится зеленым циферблат наручных часов. Ого! Половина второго! И уже, между прочим, вторник… Если бы кто-то раньше сказал мне, что несколько часов могут напрочь исчезнуть из моего сознания — лишь рассмеялся бы. Уж чем-чем, а провалами памяти никогда не страдал. И однако же…

С Ларисой такого не было. Веселая, нежная, доверчивая близость — это да. Мои губы, перебирающие ее темные локоны. «Жвачное!» — смех и ласковый шлепок. И самое глубокое, взрывное, после чего ощущаешь вкус какой-то невероятно нужной победы…

Сейчас, однако, это вспоминалось смутно. Почти год, как нас оторвало друг от друга… И не вернуться, надо же отдавать отчет самому себе. Убежать… подставить ее. И что она все эти месяцы? Как там в Мраморном зале говорил обвинитель? «К счастью, та оказалась благоразумной девушкой, вовремя сообразив, с каким чудовищем чуть было не связала свою судьбу». Врал? Хотел напоследок помучить еще и этим? Или… Или правда? Моя благоразумная Лариса… или уже не моя?

Лена шевельнулась под накрывавшим нас тонким одеялом, сонно втянула губами воздух. Наши горячие тела вновь соприкоснулись, и вновь окатило меня острой, пряной волной. Прости, Лариска… Видишь, как оно повернулось. Впрочем, не видишь, и это хорошо. Что сказала бы ты, взглянув на Лену? Мымра — не самое сильное, что есть в твоем лексиконе. Только вот эта мымра, эта язвительная женщина, эта большая столичная шишка… эта бледная перепуганная девочка… она мне теперь дороже всего.

Я с трудом сдерживался, чтобы вновь не притянуть ее к себе, не зажечь в ней опять то самое невидимое пламя… но сейчас не стоило… пускай поспит, родная… намучилась за сегодня… то есть за вчера… Потом…

Какой там «потом»? — пробудился во мне трезвый и мокрый разум. Думать же надо иногда! Головой думать, а не тем, что ниже! Нашел время влюбляться! Ты, беглец, недостреленный! Ты — чей удел теперь прятаться, лгать, маскироваться!

И в кого? В Старшего Хранителя, начальницу какого-то крутого столичного отдела? В умную, цепкую, подозрительную! Она же в два счета тебя разложит на простые множители… извлечет корень и вычислит предел… С ней-то ведь не получится все время быть настороже… постель — не лучшее место для осторожности. В постели теряют голову… в постели развязываются языки… в постели двое становятся одним, и нет уже ни покровов, ни тайн… Что же ты наделал-то?

Что я наделал? Как теперь отступить?

Лена заворочалась, потянулась ко мне… И разум скользкой ящеркой заструился куда-то вниз, в темные щели… Будущего не было, и не было страха, всё изгнала, растворила и затопила горячая, безумная нежность. И вновь сплелись наши тела и души, и где кончается душа и начинается тело, я уже не мог разобрать.

Да и не хотел…

— Завтракать будем сушками! — Лена в легком халатике, не закрывавшем коленки, хлопотала возле стола. — Честно говоря, ломает одеваться, в ближайший магазин идти. Но я-то ладно, привычная. А ты, Косточка, переживешь?

Я поднялся на локте. Сколько времени-то! Ничего себе! Одиннадцатый час. Кузьмич, небось, с ума сходит. Мыльницу-то я еще вчера отключил… Поиск по все стране… по всей Струне… А я тут, в пятнадцати километрах… под одеялом и без трусов… Ну вот же блин так блин!

— Кстати, я Аркадию позвонила. — Лена бросила в мой стакан три куска сахара. Задумалась — и прибавила еще один. — Всё в порядке, он тебе выходной дал.

Я задохнулся…

— Ты… Ты сказала ему?!

— Конечно, сказала, — повела плечами Лена, и халатик всколыхнулся, открывая незагорелое бедро. — Сказала, что ты немножко приболел… нервная горячка, после вчерашней операции. Такое бывает с новичками, обычное дело. Вид струны на чьих-то яйцах не внушает оптимизма… Особенно в случае таких тонких интеллигентов. Короче, я побоялась тебя отпускать в таком состоянии на базу. А вызывать за тобой машину — ты ведь обиделся бы, правда? Типа незачем тебя так опекать и все дела… Он, между прочим, почти поверил.

— Почти? — хмыкнул я, вылезая из-под одеяла. Никакой неловкости не было — и это при моей-то вечной стеснительности! Ночь изменила всё.

— Ну, такие люди, как Аркадий… — начала Лена. — О них никогда не знаешь, что на самом деле думают. Их можно мерить эхолотом, но на самом деле они глубже. Так что примем за рабочую гипотезу, что поверил. Ну так как в смысле сушек? — без всякого перехода продолжила она.

— Сушки! — это здорово, — согласился я, залезая в брюки. — И чай тоже здорово. И вообще всё просто сказка.

— Мы с тобой сделали ее былью, — заметила Лена. — То есть начали делать… А вот что будет дальше…

— А что будет дальше? — вырвалось у меня.

Лена помолчала. Поболтала ложечкой в моем стакане. Поправила слегка растрепанные волосы — на мой взгляд, зря. Растрепанные гляделись лучше.

— Косточка! — произнесла она наконец. — Ты не удивляйся тому, что я сейчас скажу. Ты сядь лучше…

Ничего себе! К горлу подступил вдруг плотный комок и холодно стало в желудке. Я послушно опустился на стул. И что же мне предстоит услышать? «Твоя игра окончена, глиняный! Ты арестован!» Это? И сверкнет в воздухе серебристая струна?

— Косточка, — сказала Лена, — а не засиделся ли ты в этом Мухинске? Перебирайся-ка ты в Столицу. Ко мне в отдел.

Вот это номер! Вот это и впрямь пыльным мешком по лысине… если абстрагироваться от моей вполне еще жизнеспособной шевелюры.

— В Столицу? — я пожал плечами. — В отдел? Между прочим, я так и не понял толком, чем он занимается.

— Чаю хлебни, полегчает, — посоветовала Лена. — А отдел называется просто — «отдел контроля и специальных программ». По сути мы занимаемся анализом общей ситуации… вот представь, разные отделы «Струны» — это как колесики в часовом механизме. В идеале все крутится без проблем, но на практике возникают разные сложности. И запинаются колесики друг о друга, и смазки требуют, и подкрутить иногда… или притормозить… Структура-то большая, накладок соответственно тоже много. И выправить это чисто административным путем нельзя. Иногда приходится или продублировать какую-то службу, или разобраться, что у них не так и почему… Короче, взглянуть на проблему свежими глазами… у тех, кто зациклился на чем-то одном, это не получается. Например, нашим оперативникам, которые наркотиками занимаются… в смысле, ловят распространителей… вот им кажется, что всё у них тип-топ… что почти прижали барыг к ногтю. А что при этом побочный эффект появился, детская проституция усилилась, им невдомек… И вот не им, а нам приходится думать, как бы так перестроить методику, чтобы…

— Чтобы и рыбку съесть, и на ёлку взлезть? — уточнил я.

— Именно! — улыбнулась Лена. — Я же чувствовала, ты сходу поймешь. Но для этого надо иметь особый взгляд. Ну, не только взгляд, — поправилась она. — Иногда возникают разные тончайшие ситуации… когда приходится выполнять за какой-нибудь отдел его работу… причем так, чтобы там не догадались… потому что им такое поручать нельзя, дров наломают… и в то же время они не должны чувствовать, будто их отодвинули в сторону… все мы люди, понимаешь? Обидки, эмоции… делу это не на пользу.

— Ну… — медленно протянул я, глотая вязкий воздух. — А я-то с какого боку? Я же вроде тут уже прижился, пользу приношу. А там буду не пришей кобыле веник.

Лена грустно усмехнулась.

— Косточка, ну поверь ты мне, я три года уже отдел веду. Я нутром чую, кто веник, а кто кобыла. Ты человек именно такого склада, какой нам нужен. И таких, прямо скажу, очень немного.

— Но я же ничего такого не умею! Сама же сказала, подменять конкретные службы… то есть, получается, надо быть вообще этаким универсалом?

— Да не бойся ты, — она тряхнула волосами, и те, наконец, рассыпались как надо. — Не один же ты будешь работать. Подстрахуют и по технической части, и по боевой… Но вот глаза — твои глаза — это или есть, или нет. Как талант и деньги. А чему надо, научишься в процессе.

Я допил чай, сгрыз каменной твердости сушку. Хотелось чего-то более существенного. Нет, надо все-таки сейчас отвести Лену в ту самую «неплохую столовую». Беда лишь в том, что денег-то с собой я, дурак, не взял. На базе, в бумажнике. Ну кто же знал, что «проводить до автобусной остановки» обернется вот так?

— А как же здешняя работа? Мухинск? Мне казалось, я вроде вписался.

— Костя, — Лена посмотрела на меня всё с той же непонятной грустью. — Не хотела тебе этого говорить, но… Видишь ли, тебе только кажется, что здесь ты вписался. Посмотри правде в глаза. Мухинск и окрестности — это достаточно стандартный регион. Достаточно стандартные проблемы. И требуются тут люди несколько иного склада. Экстраверты. Практики. Вот Женя Гусев — идеальный работник… для местных условий. Сила, энергия, решительность… Ум тоже, ясное дело, но ум вообще всюду нужен. Вот сам посмотри, чем ты здесь занимаешься. «Аналитический отдел» здесь означает всего лишь обработку стекающейся информации. Это может делать любой, у кого есть хоть немного мозгов и усидчивости. А конкретные операции… Уничтожение притонов, разборки со шпаной, терроризирующей местных подростков… квартирные эти дела, как вот вчера с дядей Крысюковым… то бишь с господином Пасюковым… Ну елки-палки, не твой это профиль! Уж чего-чего, а парней с холодной головой, крепкими кулаками и аккуратностью в делах полно. В том числе и здесь, в Мухинском управлении.

— Но как же… — пролепетал я. — Мне же казалось… И Кузьмич вроде был доволен, как у меня пошло.

— Косточка, милый, — Лена подошла ко мне сзади, обняла за плечи. Ну точь-в-точь, как я вчера. — Пойми такую простую вещь — они тут очень добрые люди. Они тебя жалеют. И по-человечески очень даже любят. Но при этом трезво видят, что как практический работник — ты ноль. Ну, или около нуля. Гораздо разумнее с деловой точки зрения тебе вообще ничего не поручать, а запрячь кого-то другого. Ты что думаешь, тому же Гусеву в одиночку было бы сложнее работать, чем с тобой на пару? А уж Кузьмич… Вот к примеру, вчера мы с тобой день на все про все угрохали, и то потому что я с тобой была. Женя решил бы все за час. А Кузьмич — тот мог просто снять трубку и позвонить Пасюкову. И сказал бы он ему такое, что бедный дядя Федя сперва испачкал штаны, а после сам кинулся все проблемки решать. И с Абдульминовым, и с нотариусом, и со всеми конторами. И решил бы, быстро и качественно. «Струне» осталось бы лишь Игорька опекать.

— Но почему же тогда? — внутри у меня все оборвалось. Я, кажется, начинал понимать.

— Дело в том, Косточка, — продолжала Лена с профессиональной безжалостностью полевого хирурга, — что они тут все очень порядочные. Они чувствуют, что отвечают за тебя. Они ведь, откровенно говоря, с помойки тебя подобрали. В самом прямом смысле. И далее все по принципу — «ты в ответе за тех, кого приручил». Вот они и создают тебе иллюзию нужности… востребованности. Повторяю — очень хорошие они тут люди. Прямо скажу — лучше столичных. У нас ведь хватает здорового цинизма. А иногда и нездорового. Но здесь ты вечно будешь опекаемым. Тебя постоянно будут подстраховывать… тайно переделывать твою работу. Может, особого вреда нашему общему делу от этого и не будет, но вот ты сам… Ну подумай — тебе оно надо? А ведь так может тянуться годами… десятилетиями…

Я сжал зубы до хруста, до тупой боли. Даром что мне тут все дырки заделали… Она права! Блин, она права на тысячу процентов! Как же я раньше-то не замечал? А теперь все мелкие детальки, случайные взгляды, обмолвочки — всё сложилось в яркую и жестокую картину.

Нет, я никого не винил — напротив. Благородные люди, чего уж там. Вытащили со дна, обогрели, полечили… дали подержаться за большое дело… этакий я сын полка. Вроде постреленка Севки. Но у того-то всё впереди, а я? Позади — лунное поле, а впереди? Есть ли вообще что-нибудь в этом мутном тумане.

Но в Столицу… Я зажмурился, качнул головой. Как-то сразу увидел три вещи… три красные точки… три вершины одного треугольника.

Во-первых, возвращаться туда — смертельно опасно. Хоть город и большой, а народу я знал немало. Рано или поздно с кем-нибудь доведется встретиться. Как ни скрывайся, от судьбы не убежишь. Может, с коллегами из 543-го гадюшника. Или с тамошними сорванцами… Может, с Ларисой… Или с мамой… лицом к лицу на улице… Страшно… До холодного пота страшно.

Во-вторых, здесь и впрямь оставаться нельзя. Лена открыла мне глаза, но рано или поздно я бы и сам дозрел до этой мысли. Здесь — тупик… В тупике можно отсидеться, залечить раны… Но в тупике нельзя жить.

И наконец, я понимал — ясно и четко, как на старинной фотографии. Понимал, что уже не смогу без этой худенькой женщины… язвительной стервы… испуганной девочки… Ну просто не смогу, и всё. Она скоро уедет обратно, а я? Останусь тут с душой, разодранной пополам?

Точки эти не стояли на месте — они кружились перед мысленным взором, плясали, мигали. А потом разом наложились друг на друга, слились в одну ослепительную рыжую искорку. И та вспыхнула, взвилась костром.

— Ну и когда мы едем? — только и спросил я.

Часть третья