Да и всегда ли само правительство стоит на точке зрения безошибочного патриотизма?… Истинными патриотами считали себя ведь и русские радетели Берлинского трактата, тогда как «неистинные патриоты», вроде редактора Руси, видят в их действиях только малоосмысленность и малодушие патриотизма. И может ли быть обозвано, например, непатриотичным то чувство срама, которым содрогнулась почти вся Россия, познакомясь с содержанием этого договора, и которое было высказано пишущим эти строки в его публичной речи, навлекшей на него известную правительственную кару?.. Но ведь в таком случае пришлось бы подчас обвинить все русское общество и весь Русский народ в недостатке «истинного патриотизма», признав монополию истинности лишь за официальной средой?!..
Дело в том, что самое это слово «патриотизм» понимается у нас еще очень неопределенно. В переводе на русский язык оно означает «любовь к отечеству». Однако ж, вследствие особенных условий нашего общественного развития со времен Петра, развелось в России, особенно в верхних общественных слоях, немало таких «патриотов», которые идею «отечества» умудрились отвлечь от идеи русской национальности, и готовые, пожалуй, пожертвовать жизнью на поле битвы за внешнюю неприкосновенность и честь государства, в то же время чуждаются, знать не хотят, да и вовсе не знают ни своей русской народности, ни русской истории и ее заветов! Одним словом, любя сосуд, пренебрегают его содержанием; любя «отечество», не ведают и даже презирают то, в чем заключается внутренний смысл и причина его исторического бытия, что дает ему духовное, нравственное и политическое определение в мире, — чем, стало быть, определяются и самое его призвание, и задачи.
Понятно, что такой пустопорожний и односторонний патриотизм сплошь да рядом становится в бессознательное противоречие с русскою народною жизнью, с истинными народными интересами России: между ним и ими вырастает порой целая непроходимая чаща печальных недоразумений…»[42].
Статья Аксакова ошеломляюще подействовала на Струве. Позднее он писал, что она «читалась и перечитывалась людьми нашего поколения буквально с трепетом и восторгом, как беспримерно-мужественное обличение бюрократической тупости и как такая же защита свободной речи»[43]. И еще: «В нашей семье все с энтузиазмом прочли страстный и мощный ответ Аксакова департаменту цензуры, а на меня он подействовал как теплый или даже горячий ветер, в порывах которого моя собственная любовь к свободе окончательно созрела»[44].
Для Струве квинтэссенция содержания аксаковской статьи выражалась последним предложением из вышеприведенной цитаты, суть которого состояла в том, что имперское правительство, следуя своей идеологии, отказалось представлять «истинные народные интересы России». Однако сам Аксаков не извлек из собственных обвинений напрашивающихся политических выводов. Верный славянофильским взглядам, он критиковал правительство лишь за то, что оно «сбилось с пути». Удовлетворяясь ролью критика, он полагал, что, говоря правительству правду о том, что чувствует народ, можно привести это правительство в чувство. Струве пошел дальше подобных посылок: если то, что самодержавие больше не служит российским национальным интересам, правда, оно непригодно и должно уйти.
Таким образом, либерализм Струве вышел из национализма и корни его остались там. Поэтому Струве никогда не терял надежды на то, что правительство в конце концов осознает, что страна нуждается прежде всего в свободе, и ради спасения будущего России добровольно передаст власть народу. Решительный отказ правительства сделать то, что Струве полагал одновременно справедливым и неизбежным, раздражал его и постепенно сдвигал влево — от позиции ненависти к революционерам в сторону восхищения ими и даже словесной поддержки. Но в сущности Струве всегда стремился к миру с монархией и в любое время предпочел бы получение политической свободы из ее рук, нежели вырывание у нее этой свободы силой. Для того чтобы понять эволюцию политических взглядов Струве, важно помнить об этом. Его оппозиция абсолютизму была результатом разочарования человека, выросшего на идеалах Великих Реформ, всю свою юность наблюдавшего, как эти идеалы предавались, и для которого предпочтительней всего была бы ситуация их реанимации.
Между 1885 и 1888 годами Струве черпал свое либеральное вдохновение в основном из двух источников. В качестве первого можно назвать ежемесячник Вестник Европы. Около 1885 года Струве познакомился и сдружился с одним из основных его авторов — К. К. Арсеньевым. Ему очень нравилась колонка «Внутреннее обозрение», в которой Арсеньев из месяца в месяц разносил бюрократию и отстаивал закон и свободу[45]. В своей квартире на Мойке Арсеньев открыл литературный салон, в котором молодежь могла свободно общаться с цветом санкт-петербургской интеллигенции, в том числе со многими сотрудниками Вестника. Струве начал посещать этот салон, еще будучи гимназистом, и продолжал посещать его после того, как поступил в университет. В салоне он познакомился с философом Владимиром Соловьевым, историком литературы Александром Пыпиным, юристом Александром Ф. Кони и другими[46]. Там же состоялся его литературный дебют: по настоянию Арсеньева он прочел свои работы, посвященные «Буре» Шекспира и поэзии Надсона. Лекция по Шекспиру была столь блистательна, что поразила как самого Арсеньева, так и искушенную аудиторию его салона[47]. Благодаря покровительству Арсеньева Струве необычайно рано вошел в круг санкт-петербургских литераторов[48].
Вторым источником либеральных настроений Струве были повести Салтыкова-Щедрина, любимые им еще со школы[49]. Картина современной России, рисуемая писателем в стиле мрачного гоголевского гротеска, усиливала отвращение Струве к царской России и укрепляла его решимость увидеть ее радикально измененной.
В свой последний гимназический год (1888-89) Струве был одновременно и националистом, и либералом, но без какой-либо конкретной политической программы. Он знал, чего хочет, но не знал, как этого достичь. На тот момент его политическая позиция еще нуждалась в идеологическом оформлении.
В феврале 1889 года неожиданно умер отец Струве. О причине его скоропостижной смерти не было объявлено, и это породило слухи о больших долгах и самоубийстве[50]. Поскольку к тому времени отношения Петра и его невротической матери совершенно разладились[51], сразу же после похорон, сопровождаемый своим одноклассником, сыном сенатора А. Д. Калмыкова, он покинул родительский дом. Нет никаких свидетельств, что позже он поддерживал отношения с матерью. За исключением беллетризованного описания, процитированного выше, он никогда не упоминал о ней в своих работах. И ее смерть в 1905 году не оказала на него сколько-нибудь заметного воздействия[52].
Возможно, что Струве намеревался пожить у Калмыковых в качестве постояльца очень небольшое время — до поступления в университет. Но получилось иначе: в его жизни начался один из сложных и длительных этапов. Мать его одноклассника, Александра Михайловна Калмыкова, сразу взяла его под свое покровительство, предложив ему нечто вроде крепкого взрослого руководства. В силу слабого здоровья и беспомощности в практических делах он испытывал нужду в таком руководстве, но никогда не получал его от своей матери. В квартире Калмыковой, в самом сердце петербургского литературного района (Литейный, 60), Струве суждено было прожить целых семь лет.
Ко времени встречи с Петром Струве А. М. Калмыковой было около сорока лет. Она была родом из Екатеринослава и еще молодой женщиной преподавала там в средней школе и работала в различных филантропических и просветительских организациях, принадлежа к первому поколению эмансипированных русских женщин, которые освобождались из-под семейной опеки и страстно и энергично погружались в общественную работу. В двадцать лет она влюбилась в судью, который был на пятнадцать лет старше ее. Прельщенная его демократическим просхождением (его предки были крепостными), она согласилась выйти за него замуж. Однако брак оказался неудачным. Калмыков, несмотря на свое низкое происхождение (а может быть, именно из-за него) не интересовался ничем, кроме своей карьеры, и считал общественно-гражданские устремления жены глупостью. Вскоре они отдалились друг от друга, и каждый зажил своей жизнью, сохраняя видимость семьи и общего дома. Калмыков изо всех сил карабкался по служебной лестнице, Калмыкова же продолжала свою гражданскую деятельность, а в свободное время много читала[53]. В начале 1880-х, когда ее муж был послан служить в Харьков, она познакомилась там с группой «прогрессивных» писателей, издававших газету Южный край, и под их влиянием радикализировалась. Успешно опубликовав несколько просветительских брошюр, предназначенных для массового распространения, Калмыкова занялась подобными изданиями и даже снискала на этом поприще некоторую известность[54].
В 1885 году Калмыков достиг вершины своей государственной карьеры: он был назначен сенатором и вернулся в Санкт-Петербург. В столице Калмыкова опять занялась широкой и разнообразной гражданской деятельностью. Она стала вдохновителем Комитета грамотности при Вольном Экономическом Обществе, чьей целью было распространение народного образования. Также на общественных началах она преподавала в воскресной и вечерней школах для рабочих. Эти школы были основаны просвещенным петербургским промышленником В. П. Варгуниным. Там она познакомилась с молодыми радикалами, среди которых была Н. К. Крупская, будущая жена Ленина