потому не мирящееся с насилием и произволом кучки бюрократов, бесконтрольно и безответственно управляющих великим народом»[683].
В качестве редактора Освобождения Струве ручался, что страницы этого издания будут использованы для показа во всей их красе лживости и произвола бюрократии, а также для представления широкой публике всех составляющих оппозиционного движения, особенно тех, которые имеют непосредственное отношение к активности промышленных рабочих и революционной интеллигенции. Одной из важнейших задач издания было служить своего рода «дополнением» к официальному Правительственному вестнику[684].
В последующих после первого выпусках Освобождения Струве развернул постепенно усиливающееся наступление на имперскую бюрократию. Пользуясь помощью своих друзей в России (некоторые из них, судя по всему, находились на высоких государственных постах), он опубликовал неисчислимое множество фактов, свидетельствующих о репрессиях и коррупции, называя при этом конкретные имена, даты и места. Иногда Струве публиковал даже полные тексты сверхсекретных правительственных циркуляров. Материал такого рода занимал в газете немалое место, что весьма способствовало росту ее популярности в России. Довольно часто публикуемые документы и репортажи с мест сопровождались комментариями самого Струве.
Вся эта критика царского режима производилась исходя из концепции, которую Струве сформулировал еще в 1890-е годы. Ее основные положения уходили своими корнями в те идеи Ивана Аксакова, которые Струве усвоил со школьных лет: для процветания России необходима политическая демократия, но возникшая не сама по себе, а как неизбежное следствие общего прогресса российской культуры. С самодержавием должно быть покончено; что же касается Николая II, то он лишь продолжил деструктивный курс своего отца: «“самодержавие” в современной России невозможно и его там не существует»[685]. Самодержавная монархия трансформировалась в полицейское государство, управляемое посредством «всестороннего наблюдения, негласно осуществляемого на основании тайных инструкций и циркуляров». Стоит только ограничить власть полиции, подмена станет очевидной и «самодержавие» падет[686]. И вопрос заключается уже не в том, обретет ли Россия политическую свободу или нет, а в том, как скоро и какими средствами, мирными или насильственными, эволюционными или революционными, это будет достигнуто. Выбор в данном случае был за царем и его министрами. Если в самое ближайшее время они всетаки проведут в стране основные жизненно необходимые реформы, то могут спасти ее от кровавой революции; если нет — революция неизбежна. Но в любом случае у самодержавия не было будущего.
Во второй половине 1902 года наиболее реальным Струве представлялся путь реформ, а не революции, хотя бы по той причине, что правительство все еще было достаточно сильным, а оппозиция — слишком слабой для того, чтобы революция в России могла победить. По мнению Струве, изменения в стране должны происходить в ходе постепенных уступок со стороны царского режима, на которые он вынужден будет пойти по мере все более отчетливого осознания того факта, что управлять страной, пользуясь исключительно бюрократическими средствами, практически невозможно.
«Мы нисколько не сомневаемся в том, что если правительство не станет на путь коренных политических и экономических реформ, то в России рано или поздно произойдет революция, и нация в буквальном смысле слова сама возьмет себе необходимые реформы. Нас страшат не только и не столько те жертвы, которыми может сопровождаться этот “революционный взрыв”. Мы не можем без негодования и скорби помыслить о тех огромных жертвах и ущербах всякого рода, которыми страна должна оплачивать каждый день охранительной политики. Да, поистине неизмеримы и ужасны они, эти жертвы не исключительного дня революционной расплаты, а серых будней существующего порядка. И если бы мы верили в близость революции, мы призывали бы ее одним ударом покончить с этим постыдным политическим истязанием великого народа. Но мы убеждены в том, что день неизбежной — при упорстве правительства — революции еще не близок. У русской оппозиции нет материальных сил, достаточных для того, чтобы сейчас самой упразднить бюрократический режим, но за ней огромная моральная сила. А русское самодержавное правительство, обладая огромной материальной силой, поражено полным моральным бессилием. Оно не способно двигать вперед жизнь, оно лишено всякой творческой силы. Россия готова к коренной политической реформе и ждет ее, но элементы революции в нашей стране еще, к сожалению или к счастью, не созрели. Революция придет тогда, когда счет жертв существующего порядка будет ужасно велик, когда чаша будет переполнена. За эти жертвы не вознаградит страну никакая основательность тех преобразований, которые явятся вослед революции. Таков, в кратких чертах, наш взгляд на положение России. Вот почему мы призываем мирные реформы, вот почему мы желаем уступок власти. Рисуя перед ней неизбежную перспективу революции, мы выражаем только наше научное убеждение. Призывая власть предупредить революцию своевременными и коренными реформами, мы повинуемся голосу нашей морально-политической совести, возмущающейся царящей неправдой»[687].
Именно в силу того, что и в принципе, и в силу реально сложившихся обстоятельств он предпочитал путь реформ, а не революции, Струве с такой настойчивостью добивался формирования альянса между всеми оппозиционными группами. Нет никакой единой «столбовой дороги», которая вела бы к свободе, писал он в своих редакторских статьях, и потому «славянофилы» обязаны объединиться в своих действиях с революционерами[688]. Сам Струве тем не менее с самого начала все-таки больше склонялся влево, чем право. Отчасти потому, что находил левых более решительными и менее склонными к разного рода компромиссам, отчасти потому, что основная часть читательского контингента Освобождения принадлежала к только еще начинавшему зарождаться «демократическому» слою населения империи. Официальный орган партии социалистов-революционеров описал этот слой следующим образом.
«Здесь сильно представлен, прежде всего, так называемый, “третий элемент”; здесь можно найти ту часть революционной интеллигенции, которая или не может выбрать между с. — д. и с. — р., или по условиям своей натуры или жизненного положения не находит в себе достаточно “пороху” для “каторжной” жизни нелегального революционера; здесь же немало скептиков, разочарованных марксистов, “недоношенных социалистов” (равно и “перезрелых”); и “отцы”, раздраженные карами, которым подвергались революционеры- “дети”, и распропагандированные последними; здесь и люди либеральных профессий, и земцы-идеологи, и мелкая интеллигенция на частной и общественной службе; здесь встретится и разночинец, и déclassé, и мелкий чиновник, и приказчик, и даже рабочий, и крестьянин, и мещанин, и мелкий ремесленник; словом, здесь, в этом общем неопределенном потоке выступает широкая демократическая “улица”, многие элементы которой могут дать, уже дают и еще больше дадут в будущем кадров для революционно-социалистической армии, теперь же представляют собою “ни пав, ни ворон”, от “старого мира” отставших, но к новому не успевших пристать. Это — по преимуществу “сочувствующие”»[689].
Струве хотел вывести этот контингент из-под влияния социалистов, с тем чтобы он стал опорой конституционалистского дела. Даже еще в 1902 году он позволил себе некоторое отклонение от избранного им пути для того, чтобы выразить симпатию по отношению к революционерам, особенно к эсерам, с которыми он и его друзья были в хороших отношениях. Назвав эсеровский террор «исторически необходимой и нравственно законной борьбой», оправданной тем террором, который бюрократия обрушила на страну[690], он призвал либералов к поиску взаимопонимания с революционерами[691]. Крен Освобождения влево был настолько явственен, что за ним закрепилась репутация радикально-либерального издания. Видимо, этим объясняется тот факт, что летом 1902 года «Беседа» объявила о своей полной непричастности к этому изданию[692].
Этот, по словам Кусковой, «крен на левый борт» стал еще более заметен зимой 1902–1903 годов, когда Струве решил, что дальнейшее заигрывание с консервативными земцами бесполезно.
Это решение стало реакцией на успешную контратаку, проведенную против конституционалистов новым министром внутренних дел Плеве. Понимая, что консервативному земскому большинству не слишком комфортно в полулегальной организации, левое крыло которой поддерживает связь с террористами, он решил спровоцировать в рядах земцев раскол. Подходящий для этого случай представился летом 1902 года.
В марте этого года правительство обнародовало программу «Особого Совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности», которое должен был возглавить Сергей Витте. Тот факт, что правительство в деле решения столь важных вопросов положилось в большей мере на бюрократию, чем на земство, и что представители земств, приглашенные на это совещание, должны были отбираться этой же бюрократией, сильно задел многих земцев, почувствовавших, что действия правительства направлены против самого существования местного самоуправления в России. Чтобы принять общеземское решение относительно продолжающегося наступления бюрократии, в конце мая на своей московской квартире Шипов провел одно из тех полулегальных земских собраний, которые периодически проводились там в течение нескольких лет