В поисках выхода из этого затруднительного положения российские интеллектуалы прежде всего попытались опровергнуть теорию Дарвина с помощью науки. Именно это сделал Чернышевский. Другие, не отказываясь полностью от идеи естественного отбора, приписывали ему ограниченную применимость. По мнению Кропоткина, например, для выживания рода или вида в процессе эволюции, и это относится как к животным, так и к человеку, гораздо важнее кооперация (взаимопомощь), чем соревнование или борьба. В сущности, в России дарвинизм встретил плохой прием: избежав религиозной враждебности, с которой его встретили в протестантских странах, он натолкнулся на серьезное идеологическое сопротивление со стороны интеллигенции, поскольку серьезно угрожал ее амбициям и представлению о себе. И когда Н. К. Михайловский приравнял Дарвина к Оффенбаху на том основании, что псевдонаука одного и псевдооперы другого служат одной цели, а именно — оправданию или прикрытию буржуазной эксплуатации[58], он, фактически, озвучил охватившее всех чувство.
Из существующих в то время антидарвинистских и антиспенсерианских теорий наибольшее распространение получила теория «субъективного метода», сформулированная около 1870 года Н. Михайловским и П. Лавровым. Они устранили противоречие, возникшее при столкновении в умах русских интеллигентов позитивизма и дарвинизма, путем модификации первого таким образом, чтобы он включал в себя антидарвинистскую теорию прогресса. Согласно теории Михайловского и Лаврова, человек и общество не могут быть подвержены той грубой объективации, к которой обычно прибегают при изучении природных феноменов, поскольку человеку присуща способность устанавливать для себя цели и ценности: в силу этого автоматический перенос на человеческое общество законов, действующих в природе, не имеет под собой оснований. Интеллектуальным источником «субъективной социологии» послужили поздние работы Конта, в особенности его «Système de politique positive», в которой основатель позитивизма, после того как его в преклонном возрасте посетила любовь, допустил мысль о том, что в человеческих делах действительно большую роль играют субъективные факторы, отсутствующие в неодушевленной природе. На этой весьма непрочной платформе русские социологи и выстроили детально разработанную философию истории, которая доминировала в умах российских радикалов с 1870 по 1890 годы и которая, по мнению некоторых ученых, является главным вкладом российских мыслителей в мировую социологическую науку[59].
Честь создания этой теории равным образом принадлежит Лаврову и Михайловскому. Но повлиявшие на многие умы «Исторические письма» Лаврова писались им в сибирской ссылке, откуда он бежал в Западную Европу, в силу чего его общение с читателями было затруднено. Михайловский же, являясь одним из авторов Отечественных записок, подобных трудностей не испытывал: его идеи сразу находили огромное число приверженцев. Не будучи систематическим мыслителем, он сумел создать вполне цельную теорию в области социологии и философии истории[60]. Именно против его теоретических установок были направлены первые социологические сочинения Струве, и именно Михайловского он сверг в середине 1890-х годов с занимаемого им трона главного идеолога левых.
Исходная посылка рассуждений Михайловского заключается в том, что основное различие между естественным и социологическим феноменами состоит в отсутствии или присутствии целеустановки. По его мнению, сама по себе природа бесцельна. Ее длящееся день за днем существование происходит в соответствии с определенными правилами, но при этом у нее нет никаких целей или задач, кроме самосохранения. Закон естественного отбора, лежащий в основе биологического прогресса, в силу своего негативного характера не затрагивает целенаправленную активность: ограничиваясь описанием техники сохранения того, что уже существует, он ничего не говорит о том, каким образом существующее может улучшить себя[61]. Другое дело — история. Человек способен иметь идеалы и борется не только за самосохранение, но и за самосовершенствование. При этом, следуя идеалам, он изменяет среду своего обитания. «История жизни на земле устремлена к тому, чтобы стать историей человеческих идеалов». Стремления человека являются существенной частью его природы и, соответственно, его эволюции. Это остается таковым даже в том случае, если доказано, что он находится во власти иллюзии. Могут ли стремления человека быть реализованными или нет, имеет ли он свободную волю или нет — никакой ответ на эти вопросы не опровергнет тот факт, что у человека есть идеалы и он верит в то, что поступает согласно своей свободной воле. Цель «субъективной социологии» состояла в том, чтобы внести необходимые коррективы в грубый эмпиризм, побудив его считаться с этими факторами. Суть этой корректировки, согласно Михайловскому, заключается в выработке у исследователя способности поставить себя на место объекта исследования, понять его чаяния и страдания, и, таким образом, понять как его самого, так и его поведение.
Главным объектом исследования при использовании субъективного метода являлся индивидуум. Будучи последовательным номиналистом, Михайловский отказывался гипостазировать нацию, общество или класс. Ничего, кроме презрения, не испытывал он к абсурдному утверждению Спенсера о том, что между обществом и биологическим организмом существует аналогия. В организме, утверждал Михайловский, есть нечто цельное, что испытывает боль и удовольствие, а в обществе есть индивидуальное человеческое существо. Таким образом, в социологическом плане биологическим организмом является индивидуальный человек. Из этого следует, что общество может быть квалифицировано как положительное только в том случае, если составляющие его члены находятся в состоянии удовлетворения: счастливое общество, состоящее из несчастных индивидуумов, — бессмыслица.
В чем состоит человеческое счастье? Что является главной целью для человека? Следуя за Контом, Михайловский полагал, что человек стремится к целостности своей личности, то есть к наиболее полной реализации своих умственных и физических способностей. Достичь этого можно только с помощью осмысленного труда, поскольку человек по природе своей есть делатель, homo faber. Но для того, чтобы человек получил возможность развить все свои способности, эта работа должна быть разнообразной и достаточно полно задействовать его как умственные, так и физические возможности. Работа монотонно повторяющаяся, при которой задействована только одна какая-нибудь специфическая способность человека, оглупляет его и превращает просто в винтик общественного механизма.
Огромная проблема заключается в том, что стремление человека достичь целостности своей личности наталкивается на противодействующие этому тенденции общества, поскольку по мере развития общества для него все более характерным становится разделение труда. Первый шаг — отделение умственной работы от физической, затем внутри каждой из этих двух областей по мере усложнения их структуры все больше усиливается специализация производительных функций. В результате невероятно повышается эффективность производства, но цена ее высока, поскольку все это ведет ко все большему сокращению для человеческого индивидуума возможностей развивать свои латентные способности. По мнению Михайловского, разделение труда — наиболее угрожающий человеку фактор его эволюции.
Пытаясь противостоять этому, он предпринимал огромные усилия для того, чтобы опровергнуть созданную Спенсером органическую теорию общества. Распространив на общество понятие биологического организма, Спенсер получил возможность смотреть на происходящее в нем разделение труда как на развившуюся в процессе эволюции специализацию его органов, характеризуя происходящее как прогресс. Для Михайловского же в данном случае речь идет о регрессивном явлении, поскольку оно ведет к вырождению индивидуальности, представляющей собой истинный «организм» общества. В своем знаменитом определении прогресса он обозначил его суть как «постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми».
Одним из наихудших последствий разделения труда стала классовая борьба. В обществе, где каждый может делать всю работу полностью, классовая борьба, по мнению Михайловского, невозможна — в таком обществе просто не существует социальных различий (он отождествлял их с профессиональными). Но стоило только появиться тому, что можно назвать специальностью или профессией, как общество раскололось на профессиональные группы, каждая с присущими ей идеями и интересами. Разделившись таким образом, люди перестали понимать друг друга, лишились чувства общечеловеческого единства и обрели причины для столкновений. Итак, классовая борьба, как и породившее ее разделение труда, является следствием не биологической природы человека, а специфической организации создаваемого им производства[62].
Альтернативой всему этому могла бы стать кооперация. Разделение труда, естественно, тоже предполагает кооперацию, но на более низком уровне; такую кооперацию Михайловский обозначал как «сложную». Он отдавал преимущество «простой» кооперации, при которой каждый индивидуум выполняет все производственные функции, и был убежден, что исторический прогресс подразумевает замену сложной кооперации на простую. Если же этого не произойдет — а вопрос об этом оставался открытым, поскольку в философии истории Михайловского не было места неизбежности, — человечество постепенно дегуманизируется и в конце концов прекратит свое существование.
Социологическая система Михайловского, несвободная от несоответствий и в основном эклектичная, имела огромное достоинство: она убедительным образом устраняла возникшую в умах интеллигенции нестыковку между привязанностью к науке и страстным желанием играть заметную роль в истории. Как говорили Михайловский и теоретики его школы, «субъективная социология» устанавливала достаточно гибкую связь между научной необходимостью и человеческой волей. Благодаря этому в 1870–1880 годах она заняла едва ли не монопольное место в социологических и исторических взглядах российских радикалов.