иков и воров. Но даже когда я смог позволить себе брать лишь те дела, которые хотел, и когда ко мне стали обращаться люди определенного круга, они всегда звонили в одном и том же состоянии, толком не владея собой и боясь остаться один на один с тем, что совершили на самом деле.
Не важно, были они знаменитыми или никому не известными. Имело значение лишь то, что они хотели сказать. Возможно, им всем хотелось произнести это вслух, чтобы почувствовать себя хоть чуточку лучше. В этом отношении Стэнли Рот не отличался от остальных.
– Мистер Антонелли, я не делал этого! Клянусь, я этого не совершал.
Они все так говорили, прямо заявляли о невиновности. Но в том, как это произнес Стэнли Рот, я услышал нечто заставившее усомниться. Вероятно, эти слова он когда-то сам написал для очередного фильма, и они засели в его памяти вместе с интонацией киногероя.
Я опять вспомнил, как Рот стоял возле могилы, последним прощаясь с ее телом. Муж и жена, режиссер и кинозвезда. Теперь я думал не о том, каким именем он ее называл, а о том, что скрывалось за этим немым прощанием и что он мог бы сказать о причине ее ухода из жизни.
Я знал то, что знали все. Обнаженное тело Мэри Маргарет Флендерс нашли в бассейне возле дома. Тело плавало лицом вниз. Вокруг шеи был обмотан шелковый чулок. Очевидно, именно так ее держал убийца, пока резал ножом горло.
Я спросил, вертя в пальцах телефонный провод:
– Вас уже допросила полиция? Или, вернее сказать, вы говорили с полицией?
– Да.
– Когда?
– Вчера, за день до похорон. – Теперь голос Рота казался усталым. – Они хотят со мной встретиться. Полагаю, собираются арестовать. Они думают, что я убил жену. Мистер Антонелли, мне нужна помощь. Я оплачу все, что скажете.
На следующий день я не поехал в Лос-Анджелес. Стэнли Рот привык, чтобы люди бросали свои дела и занимались исключительно его проблемами. Мне хотелось установить дистанцию, означавшую определенную независимость. Я был его адвокатом, он – моим клиентом. Я полагал, что сам решаю, когда и что делать.
Какая глупость!.. Следовало понять, что со Стэнли Ротом невозможно так обращаться. Это убийство окажется делом, совершенно не похожим на расследования, которыми я занимался раньше и с которыми мог столкнуться в будущем. Нужно было предвидеть, что с момента моего вовлечения в дело все изменится – включая и меня самого, причем таким образом, о котором я не подозревал. Потому что из-за Стэнли Рота я мог стать не только самым известным, но и самым непонятым адвокатом Америки.
С другой стороны, садясь в частный самолет, чтобы лететь в Голливуд, откуда я мог знать, что еще до того, как дело будет закрыто, одним из самых обсуждаемых фильмов всех времен станет фильм обо мне?
2
Сверкнув в ярком утреннем небе, посланный за мной Стэнли Ротом самолет сначала прошел над линией калифорнийского берега, затем над Лос-Анджелесом и начал снижение. Мы приземлились в аэропорту Бербанка, сразу вырулив к художественно оштукатуренному сине-белому зданию терминала. На секунду показалось, что я вернулся в 1930-е. Я ждал, что вот-вот увижу Говарда Хьюза с его тонкими, будто прочерченными карандашом усиками, в очках-консервах и кожаной куртке. Вот он вылезает из открытой пилотской кабины двухместного биплана после очередного пилотажа над рощами апельсиновых деревьев, тянувшихся в то время по всему пространству от аэропорта до песчаных пляжей тихоокеанского побережья.
Мы остановились. Лимузин ждал в нескольких метрах от самолетной стоянки. Рядом с пассажирской дверью в вялой позе замер водитель с серой фуражкой в руке. Он выглядел точно как Говард Хьюз – по крайней мере усы и блестящие, скользкие на вид черные волосы, аккуратно разделенные прямым пробором.
Пока водитель принимал багаж, я стоял на бетонке, глядя в пустое белесое небо. Воздух был неподвижен и уже начинал прогреваться. Здешняя жара имела свои особенности: солнце падало на кожу горячим и сухим теплом, не фильтрованным даже малейшей влажностью, что давало Лос-Анджелесу преимущество перед другими, более восточными местностями.
Небо без единого облачка и бесконечное солнце. Так продолжалось круглый год, словно природа и ее суровые законы оказались вытеснены отсюда одной лишь волей человеческого воображения. Даже повисшая на горизонте легкая дымка, песчано-серого оттенка днем и становившаяся красно-оранжевой к ночи, – даже она казалась напоминанием не о потоке транспорта, а о пути, на котором все в этом мире становится чем-то еще, сбрасывая одну личину и надевая другую.
Махнув рукой, охранник пропустил лимузин на студию «Блу зефир». Закрываясь, позади прогрохотали ворота – синие, снаружи сверкавшие золотом. Внешне студия напоминала одно из армейских сооружений времен Второй мировой войны – из тех, что возводили за одну ночь и не сносили лишь потому, что дешевле содержать их, чем строить на этом месте что-то новое. Куда ни посмотри – везде постройки с округлым верхом и окнами из металлической сетки, двухэтажные бараки с плоскими крышами и огромное количество ангаров с квадратными воротами, явно предназначенных для хранения машин и амуниции.
Наш путь извивался по унылому однообразному лабиринту, а вдоль узкой дороги, по которой мы ехали, стояли пальмы – выше, чем любое из мелькавших по бокам строений. Улица завершалась круглой площадкой. Остановив машину около небольшого и ничем не примечательного бунгало, водитель сообщил, что именно в этом месте Стэнли Рот держит свой офис.
По дороге мы проехали мимо штаб-квартиры компании, где Стэнли Рот проводил большую часть деловых встреч. Именно в штаб-квартире он делал то, что сам называл бизнесом компании. Бунгало считали местом, где он делал работу, по его словам, реальную – то есть те самые фильмы, которые продюсировал или снимал. Бунгало выстроили специально для Рота, сделав точной копией того, в котором он работал в молодости, в дни первого успеха. Привычное суеверие – или вера в то, что человек не должен ничего менять с того момента, когда достигнет вершины, на которой становится великим все, что он создает? Великим и успешным.
Стэнли Рот никогда не расставался с тем, что хоть раз приводило его к успеху. Пятикомнатное бунгало не выглядело комфортным для работы – скорее это был музей былых достижений. Переступив порог, вы понимали: здесь все посвящено Стэнли Роту. По стенам висели плакаты вроде старых плакатов из его детства, прошедшего в Сентрал-Вэлли. Тогда Рот клеил афиши единственного в городе кинотеатра на телефонные столбы, зарабатывая несколько долларов в день.
Не знаю, были плакаты настоящими или нет. Но, разглядывая их аккуратно оформленные и совершенно одинаковые рамочки, я подумал: возможно, плакаты отпечатаны специально, чтобы служить напоминанием о пути, который прошел Рот.
Плакаты оказались только началом. Дальше висел контракт, оформленный в рамочку, – тот, что Рот подписал на первую работу в кино, когда стал помощником режиссера в картине, о которой я никогда не слышал и которую, наверное, видело лишь несколько человек. Один из сотни документов, в ретроспективе демонстрировавших уверенный рост карьеры Стэнли Рота.
Там были письма, написанные известными людьми, включая двух последних президентов, один из которых был мне симпатичен, и фотографии, сотни фотографий, – каждая, насколько я мог судить, тем или иным образом соотносилась с фильмами Стэнли Рота.
В комнате со сдвижными дверями, служившей кабинетом, на небольшой книжной полке над рабочим столом были еще две фотографии. На первом снимке сияющая Мэри Маргарет Флендерс стояла рядом с Ротом, который держал над головой полученного в тот вечер «Оскара». Роту вручили награду за лучшую режиссерскую работу. Второй снимок был сделан двумя годами позже: она сама возвышалась возле пюпитра, с той же незабываемой улыбкой на лице, прижимая к груди «Оскара» за лучшую женскую роль.
Рот проследил за моим взглядом.
– Этот фильм снял я. – У него была внешность человека, заранее обдумывающего все, что он говорит. – Я был режиссером всех картин с ее участием и всех фильмов студии, снятых более-менее хорошо.
В комнате было темно и прохладно. В полумраке Рот устало сидел за столом, забросив ногу на ногу и скрестив на груди руки. Он не поднимал головы и казался или слишком утомленным, или целиком поглощенным своими раздумьями. Начиная говорить, чуть поднимал взгляд и снова опускал глаза вниз, едва заканчивая фразу. Рот не производил впечатления рассеянного человека – напротив, он с явным вниманием слушал все, о чем я говорил. Проявляя интерес к определенной, казавшейся важной теме, он прищуривал глаза, одновременно кусая краешек нижней губы.
– Мистер Антонелли, я последовал вашему совету и заявил полиции, что уже сообщил им все, что знал, поэтому не вижу никакого смысла в новом допросе.
Он внимательно смотрел на меня. Рот хотел видеть, к какому эффекту приведет выражение его доверия. Нескольких секунд было достаточно.
– Вы по-прежнему уверены, что вас арестуют?
Взгляд Рота снова сосредоточился на мне. Он кивнул:
– Да… Я почти уверен.
– Вы рассказали им все? – Прежде чем он успел ответить, я добавил: – Что в точности вы заявили полиции?
Мы смотрели друг другу в глаза, не зная, в какой степени один из нас может доверять другому и стоит ли вообще говорить о доверии.
– Есть кое-что, о чем я думаю с момента нашего разговора прошлой ночью. Вы – один из самых известных в стране адвокатов по уголовным делам. И вы никогда не проигрывали…
Покачав головой, я прервал его:
– Это неправда. Я проигрывал.
Рот не терпел того, что считал притворной честностью. Наклонив голову, он наградил меня скептическим взглядом.
– Убийство Джереми Фалертона? Сенатора США, метившего в президенты? Когда обвинили черного парня и ни один адвокат в Сан-Франциско не хотел его защитить? Суд присяжных решил, что он виновен, а потом вы нашли настоящего убийцу и спасли невиновного человека. Называете это проигрышем? Я называю подобное хорошим кино.