Выдав эту тираду, Футболист, очевидно, остался очень доволен собой. Андрей смотрел на него неприязненно.
– Это вам кто сказал?
– Это мне здравый смысл говорит. И жизненный опыт.
– А мне мой здравый смысл и жизненный опыт говорят другое. Почему тогда люди как подорванные смотрят с утра до вечера передачи про звезд, про их замки, разводы и машины? Если следовать вашей логике, всю страну уже давно надо было бы увезти на «Скорой».
– А так и есть, разве нет?
– Слушайте, это не разговор. Я вам рассказываю кино, а вы какую-то фигню буровите.
Футболист аж подпрыгнул в своем кресле. Не привык, чтобы гладили против шерсти.
– Мне говорили, что ты колючий, но чтобы настолько.
– А мне плевать на ваши чувства, – жестко сказал Андрей, – вы мне не начальник. Я сценарист. В России сейчас, знаете, сколько сценаристов?
– Сколько?
– Пять-шесть. Ну хорошо, пятнадцать-двадцать. А таких, как вы, кошельков, возомнивших себя продюсерами, – сотни четыре. Зайдите в Интернет, посмотрите на вакансии. Я там везде требуюсь. Все днем с огнем ищут сценаристов. Будете плохо себя вести – я встаю и ухожу. У меня сегодня еще две встречи с продюсерами.
Андрей блефовал, конечно. Нигде он не требовался, никто его не ждал, и эта работа была ему нужна позарез. Нужно было платить за квартиру, а гонорар за «В гостях у сказки», который он ухитрился растянуть почти на год, иссяк давно и безнадежно.
Футболист насупился и опустил голову, разглядывая свои золотые кубки. Думал, что ответить. В конце концов решил не замечать тона Андрея.
– А вот менты твои…
– А что менты? – с вызовом спросил Андрей.
– Разве так должен вести себя милиционер?
– А как он должен себя вести?
– Он не должен прерывать преследование преступника.
– Мало ли что он не должен.
– Зрители этому не поверят.
– Послушайте. Вы видели когда-нибудь милиционера?
– Видел, конечно.
– Вспомните последнего милиционера, которого вы видели. Вспомните. Вспомните, я серьезно. Конкретного мента вспомните, которого вы последним видели. Вспомнили?
– Ну…
– А теперь скажите – вот этот мент, которого вы вспомнили, в этой ситуации будет деньги собирать или будет гнаться за преступником?
– Хрен знает.
– Неправда. Вы знаете, что он будет делать.
– Господи, да, конечно, менты все продажные сволочи. Ради денег маму родную зарежут, – оживился Футболист. – Вот у меня был случай, еду я однажды ночью по Малой Дмитровке…
– И что? – Андрей безжалостно прервал намечающийся мемуар.
– В смысле, что? – не понял Футболист. – Я тебе говорю, еду я по…
– Вот я вам показываю этих самых ваших ментов, которые вас кошмарили на Малой Дмитровке. А вы мне говорите, что они – рыцари без страха и упрека, комиссары в пыльных шлемах.
Футболист замахал руками.
– Тут совсем другое! Одно дело – кино, другое дело – жизнь.
– Вот поэтому люди и перестали кино смотреть. Потому что в жизни одно, а в кино – другое. Люди устали от бесконечного вранья. Они хотят узнаваемой правды. И при этом – интересной, увлекательной истории.
Футболист помрачнел. Он видел, что Андрей говорит логично, но при этом его логика противоречила его картине мира. Сейчас заговорит про советское кино.
– Вот мы в детстве смотрели кино…
Ну конечно.
– Были же хорошие фильмы про милиционеров. «ТАСС уполномочен заявить…», «Визит к Минотавру», «Трактир на Пятницкой», этот, как его, с Высоцким…
– «Место встречи изменить нельзя»?
– Вот-вот. Люди хотят вот такое кино смотреть.
– Ну так и давайте такое кино снимем.
Футболист смотрел на Андрея, как ребенок на карусель.
– Так давай.
– Если вы хотите снять такое кино, как «Место встречи изменить нельзя», – не лезьте в мою историю с вашими идиотскими замечаниями. Дайте работать профессионалам.
– Я же вижу, что у тебя история идет куда-то не туда…
Разговор пошел по второму кругу.
Андрей встал.
– Спасибо за то, что уделили время.
– Ты куда? – удивился Футболист.
– Не хочу я с вами кино делать.
– Это еще почему?
– Потому что вы ничего не понимаете в кино.
– Сядь.
Андрей сел.
Футболист открыл ящик стола и положил на стол пачку денег. Доллары. Сотки. С портретом Бенджамина Франклина, со своими длинными волосами похожего на пожилую рок-звезду.
– Здесь три тысячи. Это аванс. Когда напишешь сценарий, получишь еще десять. Ферштейн?
Трех тысяч долларов хватит Андрю на полгода. А десятки… он никогда не держал в руках таких денег. За «В гостях у сказки» ему заплатили тысячу. И это были сумасшедшие деньги. Просто книга очень понравилась детям директора издательства.
– Ладно.
Деньги со стола перекочевали в сумку Андрея. Как бы сами собой.
– В понедельник пришлешь заявку. Мне пятнадцатого числа нужно показать заявку на канале.
– Хорошо.
До понедельника три дня. Вечность. Он что-нибудь придумает.
– И чтобы без этих твоих… интриг.
– Хорошо, – пообещал Андрей, – интриг не будет.
Оказавшись на улице, Андрей непроизвольно придерживал рукой сумку, где лежали деньги.
Работать с Футболистом будет трудно. Но все равно это легче, чем жить вообще без денег. У него была работа. Наконец-то. Сценарная работа. Настоящая сценарная работа. Он – сценарист.
9:46
У Аси было предчувствие, что на этот раз все получится.
Сколько раз за это лето она ходила на собеседования? Наверное, двадцать раз. Или тридцать. Она сначала считала, потом сбилась и перестала считать. Каждый день она заходила на сайт job.ru и покупала каждый номер газеты «Работа». Обводила кружочком телефоны, звонила, высылала резюме.
Такое вот резюме – полстранички. ФИО. Место и дата рождения. Образование. Контакты.
– А опыт работы? – спрашивали у нее, и она в ответ смущенно улыбалась.
Она пыталась устроиться продавцом в магазин, курьером в редакцию газеты, диспетчером в метро. И везде ей улыбались, обещали перезвонить и никогда не перезванивали.
Кому нужна работница с кандидатской диссертацией и без опыта работы?
Никто не хочет иметь в штате человека, который гарантированно умнее вас и при этом совершенно ничего не умеет.
Вы бы взяли такого человека на работу? Я – точно нет.
Пока Ася училась в университете, она не думала о будущем. Оно просто где-то там сияло и было безусловно прекрасным, счастливым и радостным. В аспирантуре она осталась по инерции – все произошло как-то само собой. Даже когда дело шло к защите, она не задумывалась о том, что дальше. Были какие-то смутные мысли о том, что инерция и здесь вывезет, что в университете найдутся для нее какие-нибудь четверть ставки и спецкурс по испанской литературе.
Но в марте научный руководитель, пряча глаза, сказал, что о том, чтобы она осталась на кафедре, «речи не идет». Сказал и сказал, как-то особо не акцентируя. Ася не обратила на его слова особого внимания. Нужно было думать о защите. Об автореферате, оппонентах и черных шарах. Нужно было просыпаться по ночам в поту и понимать, что – нет, то, что ее диссертацию по Кальдерону зарубили – это сон. А ее жизнь не есть сон.
Защита прошла быстро и тоже как бы между делом. Даже обидно. Еще пара недель на всякие формальности, и Ася оказалась в пустоте. В вакууме. Ее подруги по аспирантуре разъехались по теплым местам.
Ася даже не удивилась, узнав, что на кафедре осталась Кудрявцева – дура дурой, но зато с ногами от ушей. Все знали, что дисер за нее писал сам завкафедрой и что она все это время жила у него на даче. Это было так банально и предсказуемо, что у Аси даже злиться не получалось по этому поводу.
У нее осталась только бабушка. И книги. Она всегда любила читать.
Но тут вдруг как будто она разучилась понимать язык. Брала книгу, читала и видела, что это написано не для нее. Теперь не для нее. Мертвые слова разлагались, как пчелы в улье опустелом, теряли смысл.
И еще эти поиски работы…
Она на самом деле не хотела работать. Она боялась людей. Боялась тех людей, которые проводили собеседование. Боялась тех людей, которые будут ее коллегами на будущей работе. И конечно, больше всего она боялась клиентов. Покупателей. Тех людей, с которыми ей придется общаться по работе. Понятно же было, что, если она будет работать, ей придется продавать. Что именно – неважно. Но придется продавать. Отдавать что-то людям и брать с них за это деньги.
Она ничего не знала про людей. Она видела, как изменился мир за те годы, что она просидела с головой в испанской литературе. Она ничего не знала об этом мире. И этот мир ее пугал.
И в то же время ее тянуло туда, в этот мир. Он или сломает ее, или сделает ее счастливой. Ее устраивал любой вариант. Все что угодно, только не назад. Только не в Испанию XVII века. Только не в золотой век испанской драматургии!
España, maldito!
В этот раз у нее все получится.
– Бабушка, какую блузку мне надеть – голубую или белую?
Бабушка сидела на своем обычном месте на кухне – у окна, за холодильником. В руке у нее дымилась «беломорина». На запястье сквозь потемневшую кожу синела татуировка – восход солнца над морем и чайки. Бабушка много лет работала проводницей на железной дороге. Татуировка – напоминание о тех временах.
Рядом, на подоконнике, стояла консервная банка из-под оливок, битком набитая смятыми папиросными патронами. «Huesos» – некстати вспомнилась шутка из самого первого в жизни Аси урока испанского.
– Конечно, белую.
Конечно, белую. Можно было и не спрашивать. Бабушка всегда выбирала белую. Легко выбирать, если у тебя всего две блузки и одна из них белая. В любой непонятной ситуации выбирай белую блузку, не ошибешься. Даром что от постоянной носки и стирки белая ткань истончилась и того гляди порвется на самом интересном месте.
Ася вернулась в свою комнату и убрала белую блузку в шкаф. Потом достала из-за шкафа гладильную доску и утюг. Пока утюг нагревался, смотрела в окно на бесконечный поток машин.