Вероятно, в каких-то случаях мне не удалось передать игру слов, но я старалась по возможности это компенсировать: например, добавила от себя слово «лапоплескания» (во французском языке нет дубля аплодисменты/рукоплескания, поэтому в оригинале все звери просто аплодируют, а не лапоплещут).
По приказу Ворона на стенах во всех частях света, не исключая и знаменитой Китайской стены, будут расклеены афиши
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ[121]
Предисловие
Мы решили издать эту книгу, дабы предоставить слово чудесным Животным Гранвиля и, соединив наше перо с его карандашом, помочь ему в критике изъянов нашей эпохи, а через них – изъянов всех времен и всех стран.
Мы сочли, что благодаря звериным маскам эта критика Людей, ничего не потеряв в справедливости, ясности и уместности, утратит, однако же, ту резкость и желчность, которые превращают перо критика, пусть даже он движим самыми лучшими намерениями, в оружие столь опасное и порой столь несправедливое. Надеемся, что, с Божьей помощью, мы никого не оскорбили; мы избрали такую форму именно потому, что она позволила нам быть откровенными без грубости и говорить не о лицах и фактах, но лишь о характерах и типах, если позволительно будет употребить это слово, которое нынче нарасхват[122].
Таким образом критика наша обрела более общий характер и стала, надеемся, более благопристойной и менее обидной.
Похвалим себя за то, что не послушались совета некоторых доброжелателей и не взяли всю работу на себя[123]. Мы сочли, что будет правильнее призвать на помощь прославленных писателей; именно так мы и поступили и поручили самую нелегкую часть работы тем знаменитостям, которые пожелали предоставить нам свои имена и таланты.
Если вправду такое множество авторов и стилей могло повредить единству целого, части, по нашему убеждению, от него только выиграли, целое же если и пострадало, то совсем не сильно.
Пользуемся случаем поблагодарить наших любезных сотрудников за то, что в пору нашего дебюта они не оставили нас без поддержки. Каждый из них, присоединившись к нам, усвоил себе нашу идею и возвысил ее всею силою своего таланта: мы счастливы это признать.
Разумеется, не мы первые наделили Животных даром речи; однако нам, кажется, удалось свернуть с того пути, по которому шли все те, кто прежде нас описывал Животных самих по себе или в их взаимоотношениях с Человеком.
В самом деле, прежде – в басне, в апологе, в комедии – Человек всегда выступал в роли историка и рассказчика. Он всегда сам себе читал мораль и никогда не скрывался полностью за тем Животным, которое взялся изображать. Он всегда играл главную роль, а Животное – второстепенную; одним словом, там Человек занимался Животным, а здесь, в нашей книге, Животное занимается Человеком и, судя себя, судит его. Точка зрения, как видим, переменилась. Наконец, у нас Человек никогда не берет слова, он, напротив, выслушивает Животных, которые в кои-то веки становятся судьями, историками, хроникерами и, если угодно, исполнителями главной роли.
Мы не дерзаем утверждать, что открытие наше велико и прекрасно; мы лишь хотим подчеркнуть, чем наша книга отличается от других.
Быть может, читатели признают, что именно это новшество, каким бы легкомысленным оно ни выглядело, помогло нам выступить с известным успехом на поприще, которое казалось уже закрытым едва ли не навсегда.
Мы благодарны публике за прием, оказанный этой книге. Что ни говори, такой большой успех, какой выпал на ее долю, не может быть незаконным, и мы убеждены, что если читатели нас поддержали, то лишь оттого что поняли: нам может недоставать таланта, но добрых намерений и добрых чувств у нас в избытке.
В заключение скажем, что эта книга не родилась бы без участия г-на Гранвиля – великого мастера, не имеющего, насколько нам известно, ни образцов, ни подражателей. Скажем также, что, будь у нас одна-единственная цель – предоставить оригинальному Гранвилеву карандашу поле деятельности, на котором он мог бы наконец проявить себя совершенно свободно, одного этого достало бы для оправдания всего предприятия[124].
ПРОЛОГ ГЕНЕРАЛЬНАЯ АССАМБЛЕЯ ЖИВОТНЫХ
Недавно втайне от всех великих держав свершилось событие, нимало не удивительное для тех, кто наслаждается выгодами представительного правления, но, однако же, достойное внимания всей прессы без исключения; господам журналистам следовало бы обсудить это происшествие и взвесить на трезвую голову все его возможные последствия.
Наскучив быть жертвами эксплуатации и клеветы со стороны Человека – черпая силу в сознании собственных прав и в голосе собственной совести – будучи убеждены, что равенство не пустой звук, Животные созвали Генеральную ассамблею, дабы отыскать способы улучшить свое положение и сбросить иго Человека[125].
Никогда еще ни одно дело не было устроено так ловко: только Животные способны готовить заговоры с такою скрытностью. Известно, что все произошло прекрасной весенней ночью посреди Ботанического сада[126], в самом центре Швейцарской долины[127].
Почтенный Павиан, в прошлом воспитанник господ Юре и Фише[128], движимый любовью к свободе и подражанию, сделался слесарем и сотворил чудо.
Той ночью, покуда весь мир спал, все замки открылись как по волшебству, все клетки отворились разом и обитатели их в полной тишине вышли оттуда на своих конечностях. Все расселись большим кругом: домашние Животные поместились справа, Дикие – слева, Моллюски – в центре[129]; всякий, кто бросил бы взгляд на эту удивительную картину, тотчас понял бы, как много она значит.
История Хартий[130] не содержит ничего похожего на те сцены, какие разыгрались здесь между Травоядными и Плотоядными. Гиены были возвышенны, а Гуси – трогательны. Все представители звериного народа обнялись в конце заседания и в результате этих сердечных излияний и братских объятий ни одно Животное не пострадало, за двумя-тремя исключениями: Лис, захмелев от радости, придушил Селезня, Волк в порыве энтузиазма загрыз Барана, а Тигр в исступлении прикончил Коня. Поскольку эти господа от века воевали со своими жертвами, они заявили, что слегка забылись, повинуясь привычке и находясь в состоянии аффекта: слишком уж великой радости преисполнило их воссоединение с братьями.
Селезень (Берберийский)[131] решил воспользоваться случаем и сочинить жалобную песнь на смерть брата и других мучеников, отдавших жизнь за родину. Он заявил, что с великой охотой воспоет их славный конец, обеспечивший им право на бессмертие.
Покоренная этим возвышенным красноречием, Ассамблея решила считать инцидент исчерпанным, а заодно не печалиться о судьбе целого выводка Крысят, которых раздавил Слон, когда произносил речь против смертной казни.
Старый Попугай
Эти подробности, а также и многие другие, мы узнали от стенографа заседания, особы почтенной и хорошо информированной. Эта особа, введшая нас в курс дела, – дружественный Попугай, уже много лет как научившийся говорить; за достоверность его рассказа можно поручиться, ибо он повторяет только то, что хорошо расслышал. Да позволят нам читатели не оглашать имени сего пернатого, дабы уберечь его от мести сограждан, которые, точь-в-точь как некогда венецианские сенаторы, поклялись хранить молчание касательно дел государственных.
К нашему великому счастью, ради нас сей Попугай отказался от обычной сдержанности; в противном случае нам пришлось бы нелегко, ибо мы вряд ли отыскали бы бестактных естествоиспытателей, готовых задавать вопросы господам Тиграм, Волкам или Кабанам в те минуты, когда эти почтенные особы не склонны к откровенности.
Вот полученный от нашего корреспондента подробный протокол исторического заседания, напоминающего открытие наших старинных генеральных штатов[132].
Господа Животные стекаются в аллеи Ботанического сада.
Делегаты зверинцев Лондона и Берлина, Вены и Нового Орлеана, преодолев тысячи опасностей, явились в Париж, дабы представительствовать за своих пленных братьев, кои облекли их своим доверием.