Dirus per urbis Afer ut Italas
ceu flamma per taedas vel Eurus
per Siculas equitavit undas.
Римляне, конечно, знали, что война им предстоит нелегкая. Но они и подозревать не могли, что их ожидало на деле. Одного консула — Публия Корнелия Сципиона — они послали в Испанию против Ганнибала, другого — Тиберия Семпрония Лонга — в Африку, чтобы он блокировал самый Карфаген. Но ничему из этого не суждено было сбыться.
План войны уже готов был в уме Ганнибала. Но прежде он хотел обратиться к богам и отправился в Гадес. Этот город на острове за Столпами Геракла основан был финикийцами еще в глубокой древности. Здесь находился знаменитейший храм Мелькарта, куда стекались паломники со всего финикийского мира. Здесь, по преданию, претерпел страсти Мелькарт, здесь была его могила, здесь он воскрес (Nonn., XL, 358; Sall. Iug., 18, 3; Mela, 46).[24] Бритые босые жрецы в белых льняных хитонах поддерживали в храме вечный огонь (Sil. It., III, 23–28). Золотом и изумрудами блестел храм внутри (Phil. Apoll., V, 5). Ведь в этот финикийский Иерусалим текли сокровища со всего мира. Тут и разыгрывались дикие и страшные мистерии, о которых чужестранцы могли только догадываться, ибо на это время все они изгонялись из города (Paus., IX, 4, 6). При храме жили пророки и ясновидцы. Это были оборванные факиры и дервиши, вроде тех, с кем плясал Саул, за что его и осмеивал народ израильский.
Ганнибал выслушал их пророчества (Liv., XXI, 21, 9). Возможно, он остался на ночь в храме, и здесь его посетил вещий сон. Снилось ему, что он в совете богов. Верховный бог приказывает ему идти на Италию и дает в провожатые какого-то бога (вероятно, Мелькарта, который, по финикийским преданиям, первый пересек Альпы). Таинственный проводник велел Ганнибалу не оборачиваться и повел его вперед. Но чем дальше, тем больше терзало его любопытство. Наконец он не выдержал и обернулся…
За ним ползло исполинское чудовище, обвитое змеями. Оно медленно двигалось за ним, уничтожая на своем пути все: деревья, кусты, строения. Ганнибал ужаснулся и воскликнул: «Кто это?» «Опустошение Италии, — отвечал проводник и прибавил: — Иди вперед и более не оглядывайся» (Cic., Div., I, 49).{4}
Ободренный этим сном, Ганнибал двинулся прямо на Италию. Но не морем, как можно было ожидать. Вместо того он отправился к Альпам. Эти ледяные кручи казались современникам неприступными. Взойти на них было деянием бога, не человека. Но образ Мелькарта, из храма которого он только что вышел, Мелькарта, который сам некогда перешел Альпы, а теперь предвещал ему удачу, этот образ вселял в вождя и его войско надежду. Все истории Ганнибала, написанные его современниками, полны были рассказов об этом сказочном походе, о ледяных пустынях, о головокружительной крутизне, об отвесных скалах.
Люди и животные гибли сотнями, скользили и летели в бездну. И только железная воля и неумолимая решимость одного человека вели вперед войско. Ему казалось, что он неизменно видит впереди того же божественного проводника, и он шел за ним.{5} Когда измученные, усталые люди достигли перевала, далеко внизу под собой они увидели Италию. Благодатная страна с зелеными лесами и пышными виноградниками, которой вскоре предстояло быть истерзанной и выжженной, расстилалась под их ногами. Вид ее ласкал их взор, и им казалось, что она уже принадлежит им (Polyb., III, 54, 2–3; Liv., XXI, 35). И вот наконец обессиленные, потерявшие две трети войска пунийцы сошли в долину Пада.
А консул Сципион, достигнув границ Иберии, узнал, что Ганнибала здесь уже нет. Он не поверил своим ушам. Ясно было, что Ганнибал задумал вторгнуться в Италию через Альпы. Консулу ничего не оставалось, как спешно отправиться на родину (Polyb., III, 49, 1–5). В долине Пада он столкнулся с Ганнибалом. Консул ужаснулся: он был уверен, что Ганнибал не вернется живым, и теперь смотрел на него, как на выходца из царства мертвых (Polyb., III, 61, 5).
Оба торопились дать битву: Ганнибал жаждал генерального сражения, которое положило бы Италию к его ногам; консул же был уверен, что ослабевшие, измученные переходом воины без труда будут разбиты отборными римскими силами. Перед битвой оба вождя старались, как умели, воодушевить свои войска. Римлянин говорил спокойно и рассудительно; напоминал о былых победах Рима над Карфагеном, указывал, что перед ними горстка обессиленных, ни к чему не годных после мучительной дороги людей. Ганнибал прибег к гораздо более картинному способу.
Во время стычек с галльскими племенами он захватил много пленных. Отобрав из них наиболее юных и сильных, он принялся их старательно мучить: морил голодом, надевал непомерно тяжелые оковы, жестоко избивал и вообще подвергал таким мучениям, что даже его воины, отнюдь не склонные к чувствительности, под конец стали жалеть несчастных. И вот тогда он вывел их на середину перед войсками, сложив перед ними великолепное вооружение и поставив рядом прекрасных коней. Оборотясь к пленным юношам, он спросил, не найдется ли среди них двух смельчаков, которые сейчас на глазах всего войска вступят между собой в единоборство. Победитель получит в награду все это — он указал на коней и оружие — и свободу, побежденный — смерть, как избавление от ежедневных мук. Все, как один, выступили вперед. Бросили жребий. И вот на импровизированную арену вышли двое счастливцев, а товарищи их плакали от зависти к ним и жалости к себе. И когда один пал, они одинаково славили и победителя, и мертвеца у его ног. И все воины, столпившиеся вокруг, начали жалеть оставшихся в живых, а мертвого называли счастливцем.
И тогда Ганнибал обратился к ним. Нам, сказал он, предстоит такое же состязание, мы должны победить или умереть, и наградой нам будут не лошади и плащи, а все богатства Рима и величайшее блаженство, о котором только могут мечтать люди. На родину нам возврата нет — нас разделяют непроходимые горы и реки.[25] Если же мы живые попадем в руки врага, нас ждет участь этих вот пленных, которые считают смерть избавлением (Polyb., III, 62–64).[26]
Враги сошлись для битвы. Это было в 218 году до н. э. у реки Тицин. Ганнибал наголову разбил римлян. Сам консул был тяжело ранен и спасся только благодаря мужеству своего сына. Римляне поспешно отступили за Пад. Рана консула оказалась не опасной, но тяжелой. Он не мог вставать и руководить военными действиями. Между тем находились они в Галлии, население которой ненавидело римлян после недавних войн. Воспользовавшись случаем, они перешли к Ганнибалу. В этот тяжелый момент в лагерь к Публию явился коллега.
Второй консул Тиберий Семпроний Лонг должен был высадиться в Африке и осадить самый Карфаген. Но события развертывались так быстро, что римляне просто не успевали опомниться. «Только что затихли разговоры о последней новости, взятии Закинфа карфагенянами, едва римляне приняли соответствующее решение и послали одного из консулов в Ливию… а другого в Иберию… как пришло известие, что Ганнибал уже в Италии». «Смущенные неожиданностью событий» римляне немедленно отозвали Тиберия. Разумеется, до Африки он не доехал. Его застали в Сицилии (Polyb., III, 61, 8–9). Едва римляне осознали, что враг в Италии, им сообщили о поражении консула Сципиона. Впрочем, он дал известие о битве с неопределенным результатом. В городе поняли, что это поражение, но не слишком серьезное.
Римляне очень удивились, но не испугались. Им казалось, что всему виной ошибки полководца и измена галлов. Когда же вернулся Тиберий и они увидели грозные легионы, они и вовсе успокоились, уверенные, что один вид их решит исход сражения (Polyb., III, 68, 9–12). И сам Тиберий горел желанием вступить в бой. В душе он сваливал вину за поражение на коллегу и не сомневался, что уж он-то победит. Кроме того, приближалась зима — время вступления в должность новых консулов. Тиберий боялся, что им пришлют преемников, а они так и не совершат ничего славного.
Своего коллегу он застал все еще больным — тот не вставал с постели — и настроенным совершенно иначе. Публий понял, что Ганнибала не разбить ни ему, ни Семпронию. Но он пришел к мысли, что время — союзник римлян, а не карфагенян; что армия Ганнибала будет постепенно таять. Он говорил, что лучше переждать зиму: галлы непостоянны, они опять переметнутся к римлянам, а легионеры в это время будут непрерывно тренироваться. Ибо Сципион уже понял, что далеко его воинам до закаленных жестокими боями солдат пунийца. Но Тиберий этого не понял или не хотел понять. И он выступил против карфагенян.
Ганнибал с радостью пошел навстречу Тиберию, ибо он «разделял взгляды Публия на тогдашнее положение дел», замечает Полибий (Polyb., III, 70, 9). Римлян ждало новое тяжкое поражение. Это было у Требии. Теперь они ясно увидели, что им угрожает смертельная опасность. Вся Цизальпинская Галлия была уже в руках врага. Их объял страх, и, как часто бывает во время паники, они ухватились за самое безумное средство спасения. Консулом был выбран Гай Фламиний.
Фламиний был человеком из низов. Он принадлежал к типу дерзких и мятежных трибунов, делавших себе карьеру на том, что поносили знать. Он провел очень популярный закон о переделе земли, согласно которому у галлов отнималась земля и раздавалась римским плебеям. Этому-то закону римляне и были обязаны той ненавистью, которой кипели к ним галлы. При всем этом у Фламиния не было ни знаний, ни опыта в военном деле. Он командовал войсками только раз, пять лет тому назад. И это имело самое роковое влияние на его дальнейшую судьбу. Дело в том, что план его был неправилен, поведение безрассудно, но битва была выиграна благодаря одной только доблести войск (