перь его необыкновенно вдохновляли творческие встречи, во время которых он впитывал высокие духовные материи.
Все это я узнала, когда закончилась навигация. Пока же пароход курсировал между Валаамом и Астраханью, я караулила дни захода в Ленинград. В одну из таких коротких встреч на Речном вокзале произошла забавная история.
Дело в том, что Ника в младенчестве переболела пиелонефритом новорожденных, отчего была поставлена на диспансерный учет. Когда мы пошли в школу, ее сразу освободили от физкультуры и ежедневно выдавали молоко в треугольных пакетиках (что очень забавляло папашу. Мы были девками крупными, поэтому Ничка с молоком «для ослабленных» стала вечной мишенью его насмешек). До четырнадцати лет рецидивов у нее больше не случалось, и после обследования в Педиатрическом институте, куда я приходила навещать сестру, диагноз сняли как ошибочный. Ей особенно было обидно, что пришлось глотать шланг с лампочкой.
В одну из встреч с Колей, когда его теплоход зашел в Ленинград на пересменку, меня неожиданно скрутило. Боли случились такие чудовищные, что пришлось вызывать неотложку. Проход на судно посторонним воспрещался, Коля провел меня тайком, поэтому приезд кареты скорой помощи на причал был крайне нежелателен. Видимо, я чуть не умерла, потому что меня таки вынесли по трапу на носилках, а Коля отправился на ковер к капитану.
В больнице выяснилось, что почки, которые стали причиной колик, имеют давнишние рубцы.
– Ты раньше болела пиелонефритом, это точно, – сказал врач.
– Нет, я никогда не болела, а вот моя сестра… – и тут я осеклась в страшной догадке. Неужели нас перепутали, когда мы были младенцами?! Так кто же из нас Эля, а кто Ника?
Ленинградский речной вокзал (ныне не существует, ранее пр. Обуховской Обороны)
Там, где располагался Ленинградский речной вокзал, по документам 1500 года значилась деревня Койска на Неве. В петровские времена слобода Кайкуши, как она тогда называлась, принадлежала царевичу Алексею Петровичу – здесь даже стоял мазанковый дворец наследника.
Во времена Пушкина в трактире «Александрия» на берегу Невы по Шлиссельбургскому тракту подавали блюда из оленины и медвежатины, а в соседнем саду Куракиной дачи запускали воздушные шары.
В 1970 году на этом месте был введен в эксплуатацию речной вокзал, здание в стиле советского функционализма (арх. группа Попов, Кусков и Розенфельд).
Через четыре года за зданием вокзала возвели 16-этажную гостиницу «Речная». Гранитная набережная с причальной стенкой была соединена с вокзалом подземным переходом. На втором этаже гостиницы размещался ресторан с видом на Неву. В 2012 году вокзал и гостиницу снесли. На их месте в 2014 году был возведен 23-этажный жилой дом «Мегалит».
Несмотря на то что я не одобряю архитектурный облик нового здания, именно здесь в 2013 году я купила квартиры для своей семьи, мамы и сына.
22
К началу октября навигация закончилась, и скрывать наши отношения уже было невозможно – я перестала приходить домой на ночь. Мама ахнула: как не стыдно, что скажут родственники?! Если вы такие взрослые, тогда женитесь!
В принципе, мне эта идея нравилась – хотя бы мысленно утереть нос тем соседским теткам. Как только мне стукнуло восемнадцать, мы подали заявление в ЗАГС.
Наша семья в это время разъехалась кто куда. Сестра месяцами пропадала на сборах, мама только что вышла замуж, а отец, крайне уязвленный, не хотел никого из нас видеть.
Так как именно мы настояли, чтобы мама решилась наконец выйти из тяжелых, давно изживших себя отношений («ради детей» – мы давно уже выросли, мама!), мы с отцом находились во враждебных лагерях.
Он занял трехкомнатную квартиру, которую наша семья получила после размена генеральской квартиры на Лесном, для нас же начался период «без жилья», бесконечный черед арендованных квартир.
Коля с родителями проживал в небольшом поселке под Колпино. Папу его я почти не помню, тихий скромный колхозник, а вот мама была такая большая «деревня», что попала в мою коллекцию типов людей. Она заявляла, что они «не деревенские, а полугородские», так как их поселок имел статус городского типа.
Городской поселок – так назывались все поселки городского типа в Ленинградской области СССР. В отличие от сёл, не менее 85 % жителей городских поселков должны быть заняты вне сельского хозяйства. Раньше такие поселения назывались посадами или местечками.
Коля, видящий себя среди поэтов и композиторов, стеснялся глупости и напыщенности матери. Поэтому мы зависали на каких-то квартирниках, ночевали у друзей, местных полугородских художников и музыкантов. Для меня это был новый пугающий мир под покровительством плана[5] и Led Zeppelin.
Среди разных съемных квартир была одна почти постоянная – однокомнатная на Удельной, мамин муж Сева снимал ее много лет для коротких встреч (у них были долгие отношения, в которых оба находили прибежище от своих неудачных браков). Так как началась учеба, мне приходилось рано вставать, дорога из рабочего поселка занимала больше двух часов. Мама, чтобы я могла высыпаться и вовремя попадать на занятия, отдала эту квартиру нам, будущим новобрачным.
До свадьбы оставалось три месяца, столько тогда требовалось ждать после подачи заявления в ЗАГС.
И тут начался ад, так как весь пригородный план и Лед Зеппелин переехали к нам, в город.
23
Коля пребывал в эйфории. Своя «хата» в Ленинграде, рядом метро. Круг друзей значительно расширился. Начался беспробудный тяжелый рок. Велись умные беседы, инсталлировались художественные перфомансы. Собирались поэты, музыканты и художники.
Дым стоял коромыслом. В кухне на газовой плите «вечный огонь» не выключался – в алюминиевом ковшике варили маковое молочко, цедили через марлю, вводили в вену. Добравшиеся «до вселенной» утихали, обмякнув в каком-нибудь свободном углу. Голодные рыскали по шкафам в надежде найти хоть крошку. Другие вели горячие споры о духовном. Обстановка была приподнятая, творческая.
Я была единственным чужеродным звеном. Коля старался найти оправдание невесте: училась на художника-модельера и лежала в дурке. Плюс у меня были деньги. Кроме стипендии я подрабатывала, шила маме и ее подругам одежду. У нас можно было «пожрать», картошка стоила десять копеек за килограмм, а квашеная капуста – шестнадцать. Пусть я не участвовала в оргиях и отказывалась от шприца («Эх, что ты понимаешь! Ты ж не бывала в космосе…»), но у меня всегда можно было взять пять копеек на метро.
Утром я пробиралась через тела, лежащие грудами на полу, в кухню, ставила чайник. Потом говорила «пока» осоловевшим друзьям, кто еще не ложился, и выходила на свежий воздух. Осень стояла морозная, но солнечная.
Восемнадцатого января мы поженились. Я сшила себе черное бархатное платье, Коля был весь в белом. Ехали на метро, пассажиры, до которых доходило, что это свадьба, ахали. Родители вскладчину оплатили стол в ресторане «Невский».
Зимой мне предложили путевку в санаторий-профилакторий, преподаватели посчитали, что я слишком болезненная. Я с удовольствием согласилась и вместо свадебного путешествия переехала в здание общежития рядом с техникумом.
Какое это было счастье! Я жила в отдельной комнате, вставала в 8:30 – получаса хватало, чтобы позавтракать в столовой и спуститься к занятиям. А кислородный коктейль? Еще меня отправляли на лыжные соревнования, нагружали созданием плакатов и стенной газеты, в общем, дел было столько, что за три недели ни я ни разу не съездила к мужу на Удельную, ни он ни разу не навестил меня на Звездной.
24
Я поднялась по лестнице на второй этаж и замерла: входная дверь была открыта настежь. Осторожно заглянула внутрь. Незнакомый мужик, жирный и неопрятный, склонился над моей швейной машинкой. Он откинул станину вверх и копался в ее механизме. Длинные сальные волосы обмахивали шестеренки, впитывая машинное масло. Меня затошнило – словно чужие грязные пальцы ковыряли мое собственное нутро.
Рядом на полу сидел одуревший тощий пацан, по-моему, я однажды его видела.
– Где Коля? – спросила я.
Они оторвались от своих дел и уставились на меня.
– В ванной! – махнул головой жирный.
Я потянула дверь. Интерьер аскетичный, пол кирпичного оттенка, стены в белую клетку. Коля, обнаженный, лежал в наполненной водой ванне. Пепел, упавший с выкуренной наполовину сигареты, высился на холодном полу горкой.
– Ты вернулась?
– Мы разводимся, Коля.
Он не верил. Не мог поверить, что все кончилось. Что нужно съезжать в Саблино, что ничего уже нельзя вернуть обратно. Приходил на работу к маме, просил ее повлиять. Передал стихи. Я прочла. Резануло «моя пастушка», в остальном не впечатлили. Хозяйка, которая в течение семи лет сдавала Севе квартиру на Удельной, неожиданно без объяснения причин отказала в продолжении контракта. Мы все оказались в Мурине, в доме, который построил дед.
Вот уж куда мама не планировала возвращаться, так это в родительский дом.
25
Сашко, голодранец с Украины, бежал в Петроград. Там в купеческом доме увидел четырнадцатилетнюю девчушку – хозяева взяли чухонку в услужение, качать младенческую люльку. Влюбился в гарну дивчину, увел из барского дома.
Чухонцами в Петербурге называли пригородных финнов. Владимир Даль особо подчеркивал честность чухонцев. И сегодня финны считаются самой доверчивой и надежной нацией в мире.
По мшистым,
топким берегам
Чернели избы
здесь и там,
Приют убогого
чухонца.
Дети пошли, да война с голодом их уносили. Двух чужих Прасковья (так по-русски нарекли бабушку) в поле подобрала, не смогла выходить. Цыгане за деревней табор спешно собирали, погнали лошадей, не заметили, как малютка с телеги выпал. Двух месяцев не протянул, на руках умер.