Лицо покупательницы было строгим и серьезным: тонкие губы чуть поджаты, а глаза – два черных уголька, казалось, смотрели в самую душу. От взора этих глаз по моей спине пробежал табун быстроногих мурашек.
– Здравствуйте, – глубоким низким голосом сказала женщины. – Я не ошиблась – это вы продаете антиквариат?
– Да, я продаю антиквариат, – улыбнулась в ответ, мысленно поминая недобрым словом рабочих, которые не успели повесить на магазин новую вывеску. – А еще винтаж и современные товары, стилизованные под предметы прошлых столетий. У меня есть посуда, часы, картины, фарфоровые и деревянные статуэтки, мебель и женские аксессуары.
– А игрушки есть? – спросила клиентка.
– И они тоже, – кивнула я. – Винтажные куклы, фигурки солдатиков и животных, а еще…
– Меня интересуют традиционные русские игрушки, – перебила женщина. – Тряпичные куклы, свистульки, деревянные лошади. Но не современные, а старинные, аутентичные. Я – коллекционер, собираю предметы древности. Игрушек в моем собрании до обидного мало.
– Попробую вам помочь, – улыбнулась я. – Подождите минутку.
Я юркнула в подсобку и принесла оттуда коробку, в которой, упакованные в холщовые мешочки, лежали деревянные и глиняные звери, а также куклы-закрутки из ниток и ткани.
Женщина внимательно осмотрела предложенный товар, однако, судя по ее виду, ни одна фигурка ей не понравилась.
– Все это, конечно, чудесно, но мне, к сожалению, не подходит, – сказала дама. – Как жаль… Быть может, у вас есть что-нибудь еще?
– Увы, нет, – я развела руками. – Из игрушек – только это.
Женщина понятливо кивнула, и вдруг замерла.
– Какая прелесть! – восхищенно выдохнула она, кивая в сторону моей подсобки.
Я обернулась. Из-за приоткрытой двери виднелась тумбочка, на которой сидела старая тряпичная куколка в красном платочке, черном сарафане и с четко прорисованным лицом.
– Можно посмотреть на нее поближе?
Я вернулась в подсобку и вынесла куклу. Глаза клиентки вспыхнули, как звезды.
– А говорите, ничего больше нет, – широко улыбнулась дама. – Это как раз то, что мне нужно! Я ее покупаю.
Я сделала шаг назад.
– К сожалению, эта кукла не продается. Это семейная реликвия, женщины нашей семьи передают эту мотанку от матери к дочери на протяжении многих столетий. К тому же, это не игрушка, а оберег.
– Обережным куклам лица не рисуют, – заметила клиентка. – А у вашей есть и рот, и нос, и глаза. Ну да ладно. Так она выглядит интереснее. Коллекционеры вроде меня предложили бы за эту красавицу пятьдесят тысяч рублей. Я предлагаю сто.
Я вежливо улыбнулась.
– Повторяю: кукла не продается. К тому же, я верю, что она приносит мне удачу.
– Вы совершенно правы, – кивнула женщина. – Благодаря ей вам сегодня действительно повезло. Предлагаю двести тысяч. Нет. Двести пятьдесят.
Я глубоко вздохнула.
– Ничего не выйдет. Извините.
– Триста тысяч.
Что за упрямица!..
– Вы, думаете, я набиваю цену? – улыбнулась ей. – Вовсе нет. Мотанка останется у меня.
– Шестьсот тысяч.
Я вытаращила глаза. Дама насмешливо приподняла бровь.
– У меня есть деньги, – сказала она. – Если вам не нравятся суммы, которые я предлагаю, назовите свою.
Я посмотрела на куколку. На секунду мне показалось, что в ее нарисованных глазах мелькнул ужас. В тот же миг меня накрыло холодное чувство неприятия пополам с липким страхом.
Когда-то в детстве бабушка рассказывала мне, что эта мотанка непростая. Много столетий назад одна добрая женщина сделала ее для своей дочери, отметив печатью родительского благословения. А потому в сложные для ее хозяйки времена кукла способна оживать.
– Если тебе понадобится помощь, – говорила бабуля, – поставь перед ней тарелку с кашей и скажи: «На, куколка, покушай, моего горя послушай». Куколка поест и поможет – советом или даже действием. И помни, милая, никому эту куклу не отдавай, всегда при себе держи.
– А если ее украдут, бабушка? – спросила я тогда.
– Украсть ее невозможно, внученька. Она к тебе от любого вора вернется. Другое дело, если ты ее чужому человеку своими руками отдашь. Тогда она у него насовсем останется.
Теперь же я смотрела на древнюю мотанку и с возрастающим удивлением понимала: кукла не хочет, чтобы ее продавали. И настойчивая покупательница ей совсем не нравится.
Я подняла на женщину взгляд, и перед моими глазами вдруг встала старая бревенчатая изба с пучками сушеных трав на стенах и связкой крысиных хвостов на закопченной печке. Возле печки стояла сгорбленная крючконосая старуха в ветхом платье с кучей грязных заплат и протягивала ко мне тощую руку с узловатыми пальцами.
– Отдай, Василисушка, мне свою куколку, – сказала глубоким низким голосом старуха. – А я тебе взамен не только огня дам, но и злата-серебра, сколько душа пожелает. С этаким приданым тебя за себя и купец, и королевич возьмет. Злая мачеха обижать тебя больше не сможет. Уйдешь от нее, как сыр в масле кататься станешь!
– Нет!
Я прижала к себе мотанку и дернулась в сторону. Видение исчезло. Я снова была в своем магазине, а передо мной стояла женщина, которая теперь неуловимо походила на крючконосую.
– Она не продается! – громко, почти истерично, сказала я. – Не продается, понимаете?! Ни за шестьсот тысяч, ни за восемьсот, ни за два миллиона!
Клиентка поджала губы.
– Уходите, – продолжала я. – Мне нечего вам предложить.
В глазах женщины появились нехорошие огоньки.
– Хорошо, – прошипела она. – Я подожду еще. Однажды она все равно станет моей. Думаю, ваша дочь будет сговорчивее, чем вы, милочка.
Она развернулась и вышла за дверь. Я несколько секунд стояла на месте, а потом выбралась из-за прилавка и выглянула из магазина на улицу. Там было пусто. Где-то далеко, у перекрестка, неторопливо шагала по тротуару сгорбленная старушка. Она доковыляла до светофора, осмотрелась по сторонам, будто желая убедиться, что поблизости никого нет, а потом медленно растаяла в воздухе.
Омут
Девушка сидела на краешке деревянного помоста и беззвучно плакала. Слезы ручьем катились по ее щекам и падали в воду большими горошинами, издавая при этом едва слышный булькающий звук – единственный, нарушающий тишину душистой летней ночи. Время от времени девушка всхлипывала, тоненько и отрывисто. При этом по ее плечам пробегала волна мелкой дрожи, и вся она словно сжималась в комок.
Я наблюдала за ней примерно две четверти часа, удобно устроившись между тремя сросшимися ракитами. Было интересно, когда эта плакса, наконец, успокоится и уйдет.
Вообще, на этот озерный помост страдать приходят многие. Место тут тихое, спокойное, можно орать, выть, ругаться матом, и никто тебя не побеспокоит. Правда, воют и ругаются здесь при свете солнца, по ночам же тут обычно безлюдно.
Плакса, между тем, уходить не собиралась. Справившись, наконец, с рыданиями, она несколько минут смотрела в черную глубь озерного омута, подсвеченного щербатой луной, потом вся подобралась и глубоко вздохнула, будто окончательно решившись на какой-то поступок.
– Эй! Что это ты задумала?
Что именно девушка собиралась сделать, было понятно любому ежу, однако мой окрик заставил ее ненадолго отвлечься от своего замысла. Плакса вздрогнула и обернулась. Я спрыгнула с ракиты и вышла на помост. Заплаканное лицо девушки вытянулось.
Незнакомка была молоденькой, лет девятнадцать, не больше. Длинные белокурые волосы, курносый нос, большие карие глаза, худенькие плечи, острые ключицы…
– Т-ты кто? – удивленно спросила она, оглядывая меня с ног до головы.
– Я – Даша, – ответила ей, приподнимая подол длинной белой рубахи, чтобы случайно не зацепиться им за невидимые в темноте щепки и гвозди. – А ты кто?
– Я – Вика.
– Приятно познакомиться, – кивнула я. – Ты, что же, Вика, топиться собралась?
Она шмыгнула носом и опустила глаза.
– Может, и собралась, – глухо сказала девушка. – Тебе какое дело? Откуда ты вообще взялась?
– Я местная, – критически осмотрев помост, я уселась на доски рядом с ней. – А тебя вижу в первый раз. Ты из города, что ли?
– Из города, – она дернула плечом. – Приехала в Павловку в гости к тетушке.
– Тетушка в курсе, что ты ночью по озерным берегам гуляешь?
Вика фыркнула.
– Ты сама-то что ночью на озере забыла?
– Ничего не забыла, – честно сказала я. – Я тут живу. Знаешь, получается неловко. Ты, вроде как, собралась топиться рядом с моим домом.
Девушка судорожно вздохнула.
– Может, поищешь себе другое место? – продолжала я. – Здесь неподалеку, километрах в трех, есть отличная река. Широкая, глубокая, места в ней навалом – топись, не хочу.
– Я в темноте заплутаю, – покачала головой Вика. – Потому что не знаю, куда именно нужно идти.
– Тогда топай в лес, – посоветовала я. – Он совсем рядом, не заблудишься. Там, знаешь, какие отличные деревья растут? В три обхвата. На одном из них вполне можно повеситься.
Вика удивленно хлопнула ресницами.
– У меня нет веревки, – растерянно сказала она.
– Выходит, не судьба тебе сегодня покончить с собой, – заметила я. – Шла бы ты домой, к тетушке. Поздно уже, давно пора спать.
Девушка покачала головой, а по ее щекам вновь покатились слезы. Я подсела ближе.
– Знаешь, то, что ты задумала – не смешно и даже и не улыбательно. У тебя что-то случилось, да? Что-то серьезное?
Она всхлипнула и махнула рукой.
– Жених бросил? – предположила я.
Вика вытерла ладонью слезы и посмотрела на меня. Судя по ее пылающему взгляду, своим предположением я попала в самую точку.
– Меня никто не понимает, – глухо сказала девушка. – Все фыркают и смеются. Нашла, мол, из-за чего переживать. Подумаешь, парень ушел. Другого себе найдешь – лучше, умнее, красивее. А мне другой не нужен. Мне Игорь нужен. Потому что он самый лучший, самый умный, самый красивый. С ним никто не сравнится. Никто, понимаешь? Мы пять лет были вместе, еще со школы. В один институт поступили, в следующем году собирались пожениться. А потом он уехал на конференцию, и вернулся уже с этой выдрой. Господи, как же больно…