Она снова всхлипнула.
– Ты думаешь, я дура? Мне все говорят, что я дура. Они, конечно, правы. А только я так жить не могу. Меня жжет изнутри, понимаешь? Крутит, как в мясорубке. Игорь ушел пять месяцев назад, а я плачу и переживаю, будто это случилось сегодня утром. Знаешь, Даша, меня теперь называют ревой и истеричкой. Все называют, даже мама и бабушка. У меня постоянно глаза на мокром месте, и их это страшно раздражает. Они говорят: плюнь и живи дальше. Но как это сделать? Я так устала… Я хочу это прекратить.
Вика шмыгнула носом и замолчала. Я вздохнула. Какой, однако, отличный способ она выбрала, чтобы решить свою душевную проблему! Впрочем, судить ее я не имею морального права.
– Думаешь, озерная вода принесет тебе покой? – поинтересовалась я. – Умные люди говорят, что она приносит его лишь в двух случаях: когда три часа к ряду созерцаешь волны, и когда по ним проплывает труп твоего врага. В омуте, Вика, тревоги по-прежнему останутся с тобой, а к ним прибавятся холод, удушье, судороги и страшное жжение в груди. Не душевное, а физическое. Приятного, знаешь ли, мало.
Девушка повернулась к воде. На ее черной глади блестела узкая лунная дорожка.
– Тетя говорила, что это озеро называют Русалочьим, – задумчиво произнесла она.
– Ну да, – кивнула я. – Называют.
– Тут правда водятся русалки?
– Водятся, – усмехнулась в ответ. – Одна, по крайней мере, точно. Бывшая утопленница, которая, как и ты, надеялась, что водоем решит ее проблемы.
В глазах Виктории появилось любопытство.
– Тетя тебе о ней не рассказывала? – удивилась я.
– Нет, – качнула головой девушка. – Она говорила, что есть какая-то красивая легенда, связанная с Русалочьим озером, но какая именно, не сообщила. Ты знаешь эту легенду?
– Знаю, – криво улыбнулась я. – Только ничего красивого в ней нет. Лет сто пятьдесят назад жила в этих местах одна девица. Дарьей ее звали.
– Как и тебя?
– Как и меня. У ее отца неподалеку от Павловки усадьба имелась. Сейчас-то от поместья, небось, одни развалины остались, а тогда хозяйство было крепкое, любо дорого посмотреть. Как Дарье семнадцать лет исполнилось, стал в их усадьбу молодой сосед приезжать, чай пить и разговоры разговаривать. Из обедневших дворян он был – красивый, воспитанный, на фортепьянах играл, сочинял стихи… Даша в него влюбилась без памяти. Все мысли только о нем и были.
– А он на ее чувства не ответил?
– Почему не ответил? Ответил. Более того, замуж позвал. Сколько было радости! И у Даши, и у всей ее родни. Свадьбу на середину лета назначили. Готовились к ней основательно: подвенечное платье шили у лучшей уездной портнихи, выписали из города музыкантов, поваров пригласили из самого дорогого ресторана – хотели пир на весь мир устроить. А сосед в последний момент жениться раздумал и на венчание не приехал. Невеста и гости три часа его в церкви ждали, да так и не дождались. На следующий день выяснилось, что он в столицу укатил – там у него другая зазноба была, богаче и родовитее Даши.
– Ужас!
– Не то слово. Дашиной семье такой позор был, словами не передать. Эту историю потом весь уезд обсуждал. Представляешь, каково было бедной девушке? А ведь она еще и была влюблена. В общем, не выдержала Дарья душевной боли и соседских пересуд, пришла к озеру, аккурат на это самое место, и бросилась в воду. Тут омут глубокий, выбраться из него практически невозможно.
– А она разве выбралась?
– Нет, конечно. Только, знаешь, когда у нее от холодной воды судороги начались, а легкие водой, как огнем, обожгло, пришло к ней осознание, что совершает она огромную ошибку. Говорят, за миг до смерти человек вспоминает всю свою жизнь. А Даше солнышко вспомнилось, цветы полевые и небо в барашках-облаках. По сравнению с ними и неверный жених, и сплетники-соседи, и испорченная репутация показались такой безделицей, такой ерундой! И так ей, Вика, жить захотелось, так захотелось вернуться домой к отцу и к матери, что глубоко раскаялась она в своем поступке. Стала молить высшие силы, чтоб помогли они ей вернуться обратно на землю. Да только молиться уже было поздно. Утянуло Дарью на дно, а на землю она только через три дня вернулась, когда ее рыбаки сетями вытащили. Однако ж просьба ее и раскаяние не пропали впустую. Самоубийство, милая Вика, – великий грех. Простить его нельзя, можно только искупить. Предание говорит, что живет теперь Дарья в этом омуте русалкой. Охраняет его от таких же самоубийц, как она сама. Триста лет положили ей нести эту службу. После того, как пройдет этот срок, обретет она покой и сможет отправиться в новый мир. Пока же срок не вышел, смотрит Даша на солнце и небо из холодной глубины, а на берег выбирается только лунными ночами. Думается мне, Вика, такое посмертье – не сахар и не мед. Не кинулась бы дуреха в озеро, прожила бы долгую хорошую жизнь. Уехала бы в другие места, отыскала себе хорошего мужа… А если и не отыскала бы, невелика беда. Могла бы просто гулять по городским улицам, слушать птиц, читать книги. Могла бы найти себе по душе какое-нибудь дело. А она…
Я махнула рукой. Вика задумчиво прикусила губу.
– Ты, конечно, сама себе хозяйка, – немного помолчав, произнесла я. – Сама решаешь, что делать и как себя вести. Ты переживаешь нелегкое время, однако у тебя по-прежнему есть дом, семья, теплая постель. У тебя есть весь мир и вся жизнь. Сейчас в это трудно поверить, но они не ограничиваются одним единственным человеком. Игорь застрял в твоем сердце, потому что ты не впускаешь в него других людей. Подумай об этом. А еще подумай о том, что, нырнув в омут, обретешь только холод и боль. Дороги назад уже не будет.
– Появится новая дорога, – едва слышно прошептала Вика.
– Это как раз не факт, – усмехнулась я. – Ты можешь, как Дарья, застрять на месте и столетиями искупать минуту слабости и малодушия. Если же новый путь все же откроется, к миру и покою он тебя однозначно не приведет. Мир и покой нужно заслужить – стойкостью и жизнелюбием.
Девушка хотела мне что-то сказать, но почему-то передумала. Вместо этого она тихо вздохнула и посмотрела на небо. Его темно-синий шатер начал понемногу светлеть и на нем появились первые ленты восхода.
– Засиделись мы с тобой, – улыбнулась я. – Пора расходиться по домам. Если поспешишь, успеешь вернуться в кровать до того, как тетя обнаружит, что ты всю ночь где-то гуляла.
Вика слабо улыбнулась в ответ, а потом медленно поднялась на ноги и сошла с помоста на берег.
– Спасибо, – тихо сказала она, обернувшись.
Я кивнула и помахала ей рукой. Девушка повернулась ко мне спиной и, чуть ссутулившись, побрела вперед по тропинке.
Я же смотрела ей в след и думала о том, что подобные душеспасительные беседы здорово меня выматывают. Тоска по солнцу и теплу во время таких разговоров становится невыносимой, и ее не может охладить даже самая студеная вода. За полторы сотни лет, что длится моя служба, я переживала эту муку десятки раз. И переживу еще столько же, объясняя отчаявшимся людям, что ад – это не огонь и кипящие котлы, а ощущение безвременья, когда ты стоишь на одном месте и не имеешь возможности продолжить свой путь.
Когда Вика скрылась за деревьями, я в последний раз взглянула в светлеющее небо, а потом шагнула в черный озерный омут.
Хозяин
В наступающих сумерках дом казался чудовищем. Он злобно смотрел на старый фруктовый сад черными провалами окон, а висящая на одной петле входная дверь создавала впечатление, что дом презрительно ухмыляется.
– Ну, иди. Чего встал, как столб? Боишься?
Витя шмыгнул носом и сглотнул подступивший к горлу ком.
– Ничего я не боюсь, – буркнул он. – Просто… Просто думаю, как лучше войти.
Мальчишки переглянулись.
– Как обычно – через дверь, – удивился Мишка, рыжий и долговязый заводила местной ватаги. – Можно, конечно, влезть в окно, но я бы этого делать не советовал – на полу может валяться мусор и битые стекла.
– Ребята, может, лучше пойдем по домам? – нерешительно предложил очкастый Костик. – Меня, наверное, уже мамка ищет.
– Слышал? Его мамка ищет, – нетерпеливо произнес Антошка, тощий и нахальный. – Давай быстрее – одна нога здесь, другая там. Тебе в доме надо пробыть всего десять минут. Не задерживай людей.
Витя фыркнул и побрел к щербатой развалюхе.
Заходить в эту халупу взрослые детям запрещали – боялись, что обрушится пол или потолок. Опасения были обоснованы – хозяева избы давно покоились на местном кладбище, а их дети жили в городе, навещать деревенскую недвижимость не стремились и за ее сохранностью не следили. Соседи давно бы разобрали бесхозное строение на бревна, однако делать это почему-то не спешили. Возможно, их удерживало опасение, что законные владельцы все же приедут в деревню и, увидев, что от их дома остался только фундамент, обратятся в полицию. А еще заброшенную избу считали неспокойной. Половина местных жителей была уверена: в ней обитает нечистая сила, ибо по ночам из ее темного нутра раздаются странные звуки, а в окнах иногда загорается свет. Вторая же половина считала первую половину мнительными алкашами, и не подходила к дому исключительно из-за его ветхого состояния.
Ребятишки тоже обходили избу стороной: пока старшие занимались своими делами, они излазили ее вдоль и поперек и не нашли ничего интересного.
Витя в заброшенной халупе не был ни разу. Он и в деревню-то эту приехал впервые – родители взяли в аренду участок местной земли и намеривались заниматься его обработкой.
С местными мальчишками Витя сошелся сразу. Они оказались веселыми и быстро приняли его в свою компанию. Единственным, что несколько омрачало их совместное времяпрепровождение, было неуемное Витькино желание выпендриться по поводу и без. Несмотря на то, что все ребята общались на равных и имели общие интересы, новичку страстно хотелось показать, насколько он умнее, проворнее и храбрее остальных. В конечном итоге, мальчишкам его позерство надоело, и они предложили испытать смелость городского приятеля на практике. Мол, болтать-то языком всякий может, а ты докажи свою удаль делом. Например, заберись в огород бабы Дуни и нарви в нем спелой клубники. Или отправляйся в сумерках в неспокойную избу, что тридцать лет гнилым зубом торчит на окраине деревни, и просиди в ней десять минут.