– Петя, а что мы станем делать с такой большой репой? – поинтересовалась я. – Если она окажется вкусной, из нее надо будет что-то приготовить. Не пропадать же добру! А я из репы ни одного блюда не знаю.
– Не переживай, бабуля, – сказала внучка, задумчиво рассматривая овощ вместе со мной. – Если что, рецепты поищем в Интернете. Гугл знает все.
Соревнование огородником мой муж, конечно, выиграл. Когда он явился на выставку со своим необъятным «экспериментом» (вести его пришлось в специальном прицепе, ибо в тачку сие чудо не поместилось). Судьи долго охали и трогали репу руками, а потом даже попробовали ее на вкус. Последнее обстоятельство Петю особенно порадовало, так как выяснять съедобная она или нет предстояло ему самому. В итоге оказалось, что корнеплод не только большой и красивый, но и пригодный для еды, а потому первый приз моему супругу был обеспечен.
Правда, уже на следующий день на наш участок явились незнакомые люди с дозиметрами, которые заявили о необходимости замерить на даче уровень радиации. Вслед за ними притопала делегация биологов, дабы взять пробы нашей почвы и выяснить какие в ней обитают насекомые.
Что же до репы, то ее мы ели до самой весны – квашеную, соленую, маринованную со свеклой…
– В следующем году буду капусту выращивать, – сказал мне тогда муж. – У Толика как раз защита диссертации намечается…
Песни радости и печали
– Пожалуйста, ваш капучино.
– Благодарю.
Я взяла в руки горячий картонный стаканчик. Аля с трудом протиснулась к стойке мимо меня.
– Тесновато тут у вас, – заметила она симпатичному парню, только что сварившему нам кофе.
Бариста равнодушно развел руками. Действительно, от кофейни в этом закутке только одно название, вдвоем и то развернуться непросто.
– Подожду тебя на улице, – сказала я сестре.
Та согласно кивнула головой.
Я вышла за дверь, зябко поежилась. Погода сегодня была так себе: серое небо с тяжелыми тучами, на асфальте темные провалы луж, оставшиеся после недавнего дождя, холодный колючий ветер… Август, ты хоть помнишь, что ты – лето?
Я спряталась под козырек ближайшего магазина и сделала большой глоток из своего стакана. По телу тут же разлилось уютное тепло, а настроение с нулевой точки переместилось в раздел «плюс». Хорошо бы съесть конфету. Или вафельку. Позвонить что ли Але? Пусть купит в кофейном закутке что-нибудь сладкое.
Я полезла в сумку за телефоном, как вдруг мою спину, как хлыстом, обжег чей-то пристальный взгляд. Обернулась и увидела перед собой смуглую женщину в ярко-красном платке.
Цыганка.
Посмотрела ей в глаза и мгновенно утонула в их глубоком шоколадном омуте.
– Беда, деточка, беда, – сказала мне цыганка хриплым простуженным голосом. – Над головой твоей висит злое несчастье! Прокляла тебя черная завистница, смертные чары наложила, вечным одиночеством наградила! Отнимутся у тебя руки и ноги, в глазах ляжет пелена, бросят тебя друзья и родные, на погибель оставят! Но ты не бойся, деточка, чары те можно снять. Только монетка для этого нужна – золотая. Есть у тебя золотая монетка?
Она говорила так быстро, что я едва успевала следить за течением ее речи.
– У меня нет монетки, – ответила я.
– Плохо, деточка, плохо. А сережки есть? Колечко? Цепочка? Что-нибудь золотое?
– Ничего нет, – пожала я плечами.
– Ай, не беда. Золото бумажной денежкой можно заменить. Но большой, хорошей. Доставай денежку, деточка, не жалей, красавица! Здоровье любой бумажки дороже! Злые чары вмиг с тебя снимем, голубушка!
Я покачала головой. А ведь есть люди, которые ведутся на эту ерунду.
– Дура ты, – спокойно сказала я цыганке, продолжая смотреть ей в глаза. – По улицам ходишь, к людям пристаешь. Шла бы лучше домой, у твоей Тсеры через полчаса случится инсульт. Если поспешишь, успеешь вызвать ей скорую помощь.
Цыганка удивленно моргнула.
– А Ханзи все-таки связался с Янко и его друзьями, – продолжила я. – Покопайся в карманах его синей куртки, найдешь много интересного. Если успеешь, конечно, – вечером в вашу конуру явятся люди в погонах. Ты ведь знаешь, что распространение наркотиков – особо тяжкое преступление?
Женщина побледнела и отступила от меня на шаг.
– Надья, кстати, деньги тебе не вернет. Никогда. Потому что прямо сейчас вместе со своим Пешей уезжает в теплые края, – я хмыкнула. – Ну и над кем из нас висит черное проклятье, голубушка?
– Демон, – с ужасом прошептала цыганка, глядя на меня во все глаза. – Демон!
Развернулась и что было сил припустила вперед по улице. Я снова хмыкнула.
– Ну и зачем ты ее так напугала?
Аля шагнула под козырек, встала рядом со мной.
– А отчего она такая пугливая? – пожала в ответ плечами. – Я, между прочим, не сказала ей ни слова неправды.
– Ты могла бы просто прогнать ее прочь и не рассказывать все эти страсти.
– Эта дама подошла ко мне первой. И попыталась развести на деньги. Слышала бы ты, какую она несла чепуху! Черная завистница, злые чары…
Аля покачала головой. Я закатила глаза.
– Считай, что цыганке просто не повезло. Если бы она пристала к тебе, услышала б о себе много доброго и позитивного. Я же на позитив не настроена. Извините.
– Вряд ли я смогла бы сказать ей что-нибудь хорошее, – задумчиво произнесла сестра. – У этой женщины до конца года будет длиться черная полоса. Хотя… Через два месяца у нее родится внучка. Умницей будет, красавицей. Хорошее образование получит, замуж выйдет удачно…
Я махнула рукой.
– Бог с ней, с этой цыганкой. Скажи лучше, не купила ли ты чего-нибудь сладкого?
Сестра улыбнулась и протянула мне маленькую шоколадную вафлю.
Из сборника старинных легенд: «…а во славном саду Ирии обитают две сестры – певчие птицы Сирин и Алконост. Головы их – девичьи, а тело – птичье. Песни Алконоста светлы и радостны – об удаче, добре и согласии, песни Сирина печальны – о скорби, бедах и несчастьях. Раз в год накануне Яблочного Спаса покидают сестры-птицы Ирий и прилетают на землю к людям. В этот день всякий прохожий должен страшиться двух незнакомых девиц, идущих друг рядом с другом. Тот, кто услышит речь Алконоста, будет счастлив и весел, тот же, кому споет Сирин, узнает обо всех своих бедах и несчастьях, нынешних и грядущих, и, не снеся их черного груза, рискует погибнуть от тоски и отчаяния…»
Художница
– Знаете, Колин, я абсолютно уверена: искусство – самое чудесное, что может быть на свете. Разве это не волшебство – при помощи привычных слов или семи коротких нот рисовать чувства и эмоции? При помощи обычной краски показывать характеры или даже целые миры? Посмотрите на эту картину. Здесь я изобразила бушующий океан – аллегорию чувств современной молодежи. Чувства бурлят и возносятся к небесам, подобно волнам, и обуздать их практически невозможно. А на этом полотне золотая осень – спокойствие, умиротворение, ожидание зимней тишины. Желтые листья красивы и нарядны, но они вот-вот превратятся в прах – как и все живое в нашем мире. Обратите внимание, перед вами простые привычные вещи, однако, как много глубоких истин они в себе несут! Вы согласны со мной, Колин?
Я перевела взгляд на своего собеседника и осеклась. Колин со скучающим видом рассматривал картины, развешанные на стенах мастерской, и вместо того, чтобы слушать мою восторженную речь, явно думал о чем-то своем.
Такая откровенная невнимательность меня здорово задела. В конце концов, это не я работаю корреспондентом в «Культурном обозрении», и не я два дня подряд настаивала на интервью с молодой подающей надежды художницей!
– Вам не интересно? – нарочито громко спросила я.
Парень вздрогнул, будто очнувшись от сонного оцепенения, вежливо оскалился.
– Что вы, Марианна, очень интересно, – фальшиво заверил меня он. – И работы, и тот смысл, который вы в них вкладываете, конечно, прекрасны. Однако ваша техника живописи несколько… мм… экстравагантна. И это обескураживает.
– Я все время ищу новые формы творчества, – улыбнулась ему. – Способы наложения краски, смешение цветов, перепление сюжетов – все это должно быть свежим и необычным.
– О да, ваши картины действительно свежи и необычны. Я бы даже сказал, чересчур необычны. Скажите, Марианна, есть ли у вашей живописи поклонники?
Я замялась.
– Современное искусство понимают не все, – ответила я. – Но почитателей у него хватает. Думаю, мои работы тоже скоро найдут своего зрителя.
– Не сомневаюсь, – кивнул журналист. – Однако среди ваших творений есть такие, от которых многие без ума уже сейчас. Я говорю не о живописи, а о скульптуре. Ваши статуи дворника в Старом парке и бездомного пса в Сквере желаний просто бесподобны. Знаете, когда я впервые их увидел, был сражен наповал!
Так вот зачем он пришел! Выходит, этот парень желает написать статью не о картинах, а о скульптурах. Знала бы, категорически отказала б ему в интервью.
– Вы преувеличиваете, – я дернула плечом. – Мои фигуры мало чем отличаются от работ других скульпторов. В них нет ничего особенного.
– Как это нет? – изумился Колин. – Они восхитительны! Прекрасны! Потрясающи! Ваши модели выглядят, как живые существа. Вы ведь отразили в камне всё, даже самые мелкие детали! Складки одежды, морщины, волосы, ресницы! А мимика? Кажется, что ваш дворник взаправду следит за тем, чтобы посетители парка не бросали на газон окурки и фантики от конфет, а собака вот-вот залает на проходящих мимо людей.
Ну почему так происходит? Почему все восторгаются этими дурацкими скульптурами, а до моей живописи никому нет дела?
– Знаете, мне неинтересно обсуждать статуи, – честно сказала я. – Если вас интересуют только они, нам придется прекратить беседу.
– Почему? – снова удивился журналист. – Неужели вы не хотите, чтобы о ваших гениальных творениях узнал весь город?
Я вздохнула.
– Я не вижу в этом смысла. Скульптура – это скучно, Колин. Видите ли, в нашей семье ею занимались все – мама, бабушка, прабабушка… Я же хочу реализовать себя в чем-нибудь другом. С музыкальным слухом у меня не очень, сочинять стихи и рассказы не умею. Зато рисование – это моя страсть. Моя любовь. Мое дыхание. Если скульптуры я делаю исключительно ради денег, то картины пишу по велению сердца.