«Я категорически отрицаю, что хвастал перед доктором Тессларом тем, будто сделал пятнадцать тысяч экспериментальных операций без наркоза. Моя добропорядочность подтверждена слишком многими, чтобы рассматривать его свидетельство иначе, чем как самую необузданную клевету.
Я категорически отрицаю, что когда бы то ни было оперировал здорового человека, мужчину или женщину. Я отрицаю, что когда бы то ни было проявлял жестокость по отношению к своим пациентам. Я отрицаю, что принимал участие в каких бы то ни было экспериментальных операциях.
Утверждения доктора Тесслара, будто он видел, как я провожу операции, — чистый вымысел. Он никогда, ни разу не присутствовал в операционной, когда я оперировал.
Слишком многие из моих пациентов живы и дали показания в мою пользу, чтобы серьезно рассматривать заявление, будто мои операции проводились неквалифицированно.
Я твердо убежден, что доктор Тесслар выдвинул эти обвинения, чтобы снять вину с себя самого. Я считаю, что его приезд в Англию — это часть заговора, имеющего целью уничтожить все остатки польского национализма. Тот факт, что он попросил в Англии политическое убежище, — всего лишь хитрость коммунистов, и доверять ему не следует».
По мере того как дело близилось к решению, Адам Кельно все больше впадал в глубокую депрессию. Даже посещения Анджелы не могли его подбодрить.
Она протянула ему пачку фотографий их сына Стефана. Адам положил их на стол, не взглянув.
— Не могу, — сказал он.
— Адам, хочешь, я приду с нашим мальчиком, чтобы ты его повидал?
— Нет. Только не в тюрьму.
— Он же еще маленький. Он ничего не запомнит.
— Повидать сына, а потом с болью вспоминать о нем в Варшаве, когда начнется этот судебный фарс? Ты это хочешь мне предложить?
— Мы же все еще сопротивляемся, как только можем. Но я… я не могу видеть тебя таким. Раньше мы всегда черпали силу друг в друге. Ты думаешь, мне все это легко дается? Я целыми днями работаю, одна ращу сына, хожу к тебе на свидания. Адам… о, Адам…
— Не трогай меня, Анджела. Это слишком мучительно.
Корзинка с едой, которую она приносила ему в Брикстон четыре раза в неделю, была проверена и пропущена. Адам не проявил к ней никакого интереса.
— Я здесь уже почти два года, — пробормотал он. — Под надзором, как приговоренный, в одиночке. Они везде следят за мной — во время еды, в туалете. Никаких пуговиц, ремней, бритв. Даже карандаши у меня отбирают на ночь. Мне ничего другого не остается, как читать и молиться. И они правы, я действительно хотел покончить с собой. Меня удержала только мысль о том, как я стану свободным человеком и увижу своего сына. Но теперь… Теперь и эта надежда рухнула.
Заместитель государственного секретаря Джон Клэйтон-Хилл уселся за стол напротив государственного секретаря сэра Перси Молтвуда. На столе между ними лежал злосчастный ордер на выдачу Кельно.
Молтвуд от имени Министерства внутренних дел предложил дать заключение по делу Кельно Королевскому советнику Томасу Баннистеру — он хотел знать, не придет ли тот к иным выводам, чем Хайсмит.
В свои сорок с небольшим лет Томас Баннистер пользовался таким же авторитетом, как и Хайсмит. Это был человек среднего роста и сложения, с ранней сединой в волосах и традиционным британским румянцем на лице. Крайне флегматичный на вид, он был способен на неожиданные взрывы эмоций и блестящие маневры в зале суда.
— Так что же будет говориться в вашем заключении, Том? — спросил Молтвуд.
— В нем будет сказано, что имеются вполне серьезные сомнения как в виновности Кельно, так и в его невиновности, и поэтому польское правительство должно представить больше доказательств. Я не думаю, что их требование достаточно обосновано, потому что у них все сводится к показаниям Тесслара, а их Кельно опровергает.
Баннистер принялся листать дело, уже выросшее до солидных размеров.
— Большинство показаний, представленных польским правительством, основано исключительно на слухах. В результате мы знаем, что либо Тесслар лжет, чтобы уйти от наказания, либо лжет Кельно — по той же причине. Очевидно, что они недолюбливают друг друга. Все, что происходило в лагере «Ядвига», происходило в глубокой тайне, так что на самом деле мы не знаем, повесим ли мы жертву политических интриг или отпустим на свободу военного преступника.
— И как, по-вашему, нам следовало бы поступить?
— Держать его в Брикстоне, пока либо та, либо другая сторона не предъявит конкретных улик.
— А если не для протокола, то каково ваше мнение? — спросил Молтвуд.
Баннистер посмотрел на него, на Клэйтон-Хилла и улыбнулся.
— Да что вы, сэр Перси, вы же знаете, что на такие вопросы я не отвечаю.
— Мы все равно будем действовать с учетом ваших рекомендаций, Том, а не ваших личных ощущений.
— Мне кажется, что Кельно виновен. Только вот не знаю в чем, — сказал Том Баннистер.
Посольство Польши
Портленд-Плейс, 47
Лондон
15 января 1949 г.
Государственному секретарю
Сэр,
Посол Польши выражает глубокое уважение государственному секретарю по иностранным делам Его величества и имеет честь изложить ему позицию правительства Польши по делу доктора Адама Кельно. Правительство Польши считает, что:
Вне всякого сомнения установлено, что доктор Кельно, в настоящее время находящийся в Великобритании, в Брикстонской тюрьме, работал хирургом в концентрационном лагере «Ядвига» и подозревается в совершении военных преступлений.
Доктор Кельно включен в список военных преступников комиссией ООН по военным преступлениям, а также правительствами Чехословакии, Нидерландов и Польши.
Правительство Польши представило правительству Его Величества все необходимые обоснования своего требования о его выдаче. Дальнейшие доказательства будут согласно установленному порядку представлены польскому суду.
Правительство Его Величества в силу существующего договора обязано выполнять требования о выдаче военных преступников.
Кроме того, общественное мнение Польши возмущено противозаконным затягиванием рассмотрения этого дела.
Ввиду этого, с целью раз и навсегда доказать необходимость выдачи доктора Кельно Польше, мы готовы предъявить жертву жестокого обращения со стороны доктора Кельно и, в соответствии с британскими законами, представить человека, который был зверски кастрирован доктором Кельно в порядке медицинского эксперимента.
6
На Боу-стрит, напротив знаменитого старинного театра «Ковент-Гарден», стоит серое каменное здание в классическом палладианском стиле — там помещается полицейский суд, самый известный из четырнадцати полицейских судов Лондона. В этот день вереница лимузинов с шоферами, выстроившаяся перед входом, свидетельствовала о том, что за закрытыми дверями обширного, сильно запущенного зала судебных заседаний, где вечно гуляли сквозняки, происходит нечто важное.
Среди тех, кто находился в зале суда, был Роберт Хайсмит, скрывавший волнение под напускной рассеянностью. Был всегда корректный Ричард Смидди, нервно кусавший нижнюю губу. Был полицейский судья мистер Гриффин. Был неутомимый преследователь Натан Гольдмарк. Был Джон Клэйтон-Хилл из Министерства внутренних дел. Были еще представители Скотленд-Ярда и стенограф.
И был там еще один человек — Томас Баннистер, Королевский советник, который выступал на этот раз, можно сказать, в роли Фомы неверующего.
— Начнем, господа? — произнес судья. Все кивнули. — Полисмен, вызовите доктора Флетчера.
В зал вошел ничем не примечательный на вид человек. Его усадили напротив судьи за дальним концом стола. Он сообщил стенографу свое имя и адрес. Судья Гриффин открыл заседание.
— Это заседание — в какой-то степени неофициальное, поэтому мы не будем слишком связывать себя правилами процедуры, если этого не потребует защита. Отметьте в протоколе, что мистер Гольдмарк и мистер Клэйтон-Хилл имеют право задавать вопросы. Итак, доктор Флетчер, вы зарегистрированы как практикующий врач?
— Да, сэр.
— Где вы работаете?
— Я главный врач тюрьмы Его Величества в Уормвуд-Скраббс и главный медицинский консультант Министерства внутренних дел.
— Освидетельствовали ли вы человека по имени Эли Янош?
— Да, вчера во второй половине дня.
Судья повернулся к секретарю:
— Для ясности: Эли Янош — венгр еврейского происхождения, в настоящее время живущий в Дании. По просьбе правительства Польши он добровольно согласился прибыть в Англию. Итак, доктор Флетчер, будьте так любезны сообщить нам результаты вашего освидетельствования, прежде всего в той части, которая касается состояния половых органов мистера Яноша.
— Этот бедняга — евнух, — сказал доктор Флетчер.
— Прошу эти слова вычеркнуть, — мгновенно среагировал Роберт Хайсмит. — Я считаю, что такие личные соображения и собственные умозаключения, как «бедняга», недопустимы.
— Но он же и в самом деле бедняга, разве нет, Хайсмит? — сказал Баннистер.
— Я попросил бы высокоученого судью проинформировать сидящего здесь моего высокоученого друга…
— Все это совершенно лишнее, господа, — произнес судья, и в голосе его вдруг прозвучал весь авторитет британского закона. — Мистер Хайсмит, мистер Баннистер, прошу вас немедленно прекратить.
— Хорошо, сэр.
— Извините, сэр.
— Продолжайте, пожалуйста, доктор Флетчер.
— Как в мошонке, так и в паховом канале у него отсутствуют яички.
— Имеются ли следы операции?
— Да. С обеих сторон, немного выше пахового канала — на мой взгляд, характерные следы, остающиеся после удаления яичек.
— Можете ли вы сообщить высокоученому судье, — сказал Баннистер, — сложилось ли у вас определенное мнение о том, была ли эта операция по удалению семенников проведена должным образом и вполне квалифицированно?