После того как молодые ребята из моей редакции сходили на Майдан, я спросил: «А что вы там делали?» Они говорят: «А там было прикольно. Там раздавали бутерброды, презервативы в палатках и так далее».
Штрафовать геев за пропаганду гомосексуализма среди подростков – мало. Им нужно запретить донорство крови, спермы, а их сердца в случае автомобильной катастрофы зарывать в землю или сжигать, как непригодные для продолжения чьей-либо жизни.
Дмитрий Киселев, ведущий программы «Вести недели», генеральный директор МИА «Россия сегодня»
– Это была провокация. О чем, собственно, здесь шла речь? Мои слова интерпретируются, как будто бы я предлагаю ловить геев, из живых вырезать сердца и тут же сжигать их зажигалкой. Но это была совершенно другая история. Я просто рассказал о существующей практике в Соединенных Штатах Америки, где геям запрещено донорство пожизненно. Это не наша практика, потому что геям в России это не запрещено.
На сайте FDA (Food and Drug Administration) – это американский Роспотребнадзор, только круче, – в разделе «Часто задаваемые вопросы» есть фраза: «Является ли дискриминацией запрет геям донорства?» И там же ответ: «Не является, потому что государство не может брать на себя риск заражения кого-то СПИДом, даже столь маленький». В России, наверное, было бы целесообразно взять за образец эту норму США и Европы, сжигая сердца. Но у нас только недоброжелательная интерпретация: «вот он – гомофоб» и так далее.
Потом я предложил даже в программе «Вести недели» дополнить российский Гражданский кодекс новой версией отношений, такой как «гражданский союз», чтобы отобрать эту тему у геев либо лесбиянок, вынуть секс из этого. Пионером так называемых «европейских ценностей» стала Скандинавия. Я эту тему знаю хорошо.
Я изучал норвежский, исландский, датский и шведский языки. Окончил скандинавскую кафедру Ленинградского университета в 1978 году. И перевел ряд художественных произведений с этих языков. Даже перевел роман от безысходного чувства. Дело в том, что когда я окончил университет, то из-за некоторого количества разводов меня никуда не брали на работу вообще. Потому что в Советском Союзе это считалось практически криминальным.
И единственное поприще, которое я мог себе найти, – это перевод с исландского языка. За полгода я перевел этот роман. Потом меня взяли на время декретного срока кого-то на временную работу в скандинавскую редакцию иновещания Гостелерадио СССР. Но для этого мне нужно было перевести рассказы с исландского, чтобы подтвердить знание языка. И скандинависты-ветераны оценили глубину перевода, потому что исландский тогда не изучался нигде. Был только один маленький исландско-русский словарь, учебника не было, как и ни одного живого исландца в СССР. Исландский язык не преподавали в нашем университете – я выучил его сверх программы.
Потом в сюжетах про украинский Майдан я часто ссылался на реалии и сюжеты скандинавских мифов.
Тем временем у Майдана другая мечта. Мне лично она напоминает Валхаллу. Валхалла в скандинавском эпосе – небесный чертог, куда возносились павшие в бою храбрые воины. По-простому – рай. Но какое оно, счастье в Валхалле? Очень просто. Там вечная рубка, непрерывная сеча. По ходу битвы герои Валхаллы пьют мед, который сочится из козы Хейдрун, что стоит тут же под крышей чертога. А потом вновь битва, по-язычески безудержная. Вот оно, прекрасное. Чем не образ Майдана?
Дмитрий Киселев, ведущий программы «Вести недели», генеральный директор МИА «Россия сегодня»
– И перевод этих исландских рассказов дал мне пропуск к постоянной работе на иновещании. Я продолжал изучать язык и даже вел программу у микрофона. Я хотел знать, что они вообще внутри себя говорят, чем живут. Я хотел слушать норвежское радио для норвежцев на норвежском языке. Это была хорошая языковая практика. И в то же время их радио нам давало информационный повод для наших тем.
Была скандинавская редакция иновещания Гостелерадио СССР, которая вполне себе спокойно жила, катилась по накатанной колее. Появляется Дима Киселев и не то чтобы в эту колею не становится, он вроде бы даже и становится, и в то же время как-то так на все это сбоку поглядывает. И выясняется, что есть у него свои совсем другие горизонты. Вот, например, у нас были «перехваты». Слушали норвежское радио – чем они там дышат? Перехваты в основном делались на «больших» языках – английском, французском, немецком. И на основании этой информации писали так называемую «контру» – контрпропаганду. Появляется Дмитрий Константинович в ярком пиджаке в крупную клетку, ходит по коридорам на Пятницкой, поглядывает на все это со стороны и начинает с того, что ему нужны перехваты на норвежском языке. Это была революция для скандинавского отдела. Он умел писать уже тогда коротко, емко, образно и очень точно по мысли. То, что Маша добавила ему специальной подготовки, очень чувствуется, но это к лучшему.
– Я москвич. Но я хотел учить скандинавские языки и приехал в Ленинград. Только там в университете их преподавали. Пришел в приемную комиссию, сказал в достаточно развязной манере: «Где у вас принимают иногородних?» Они говорят: «Вот здесь».
Я в школе учился не очень хорошо, мягко говоря. У меня был какой-то протест, и поэтому средний балл в аттестате был три с половиной – очень низкий, ниже не бывает, но я готовился серьезно к экзаменам. Тогда школьный средний балл приплюсовывался к четырем университетским экзаменам. И я сдал все эти четыре экзамена на четыре пятерки, в том числе сочинение, что бывает очень редко. И я поступил. Но я на тот момент уже учился в медицинском училище на медбрата, получал общее среднее образование. У меня большая медицинская практика среднего уровня.
Я решил переехать из Москвы в Ленинград и поступить в ЛГУ, в том числе чтобы пожить отдельно от родителей. Они меня легко отпустили, потому что отец был военным. Он воевал. У него два ордена Красной Звезды, он генерал-майор, был военным инженером, потом преподавал в Военно-инженерной академии имени Куйбышева, заведовал кафедрой. Мама тоже окончила Московский инженерно-строительный институт, была инженером и преподавала.
И отец как-то раз пригласил меня в свою комнату и говорит: «Ты пойдешь в военное училище или в военную академию? Хочешь быть военным?» Я отвечаю: «Нет». Он говорит: «Ну, тогда иди».
Дальше я получил абсолютную свободу действий, но в то же время отсутствие какой-либо поддержки, блата. Я горжусь тем, что я абсолютно такой «self-made man». Со многими ошибками, но тем не менее я падал и поднимался.
За то, что я поднимался, я благодарен родителям – за некую природную энергию. И большую роль сыграла энергия семьи – мне кажется, что семейный корень очень важен.
Дед по маминой линии с Западной Украины, тот самый Несмачный, был царским офицером, инженером. Он работал и служил в армии Брусилова. И когда был знаменитый Брусиловский прорыв – дед наводил переправы и мосты. Отец по маминой линии был из дворянской семьи.
Родители отца изначально были из крестьянской среды. Потом они организовали, как сейчас скажут, мелкий бизнес. Но в годы советского террора эта многодетная семья не уцелела бы. Мой дед собрал своих детей и сказал: «Для того чтобы нам сохранить семью, мы должны разъехаться. Мы должны рассеяться по стране». Кто-то уехал в Челябинск, кто-то уехал в Чебоксары, кто-то уехал в Казань, кто-то остался в Тамбове, кто-то уехал в Москву. И каждый сам делал свою судьбу.
И мама так меня воспитала, что каждый человек – кузнец своего счастья, что я сейчас повторяю детям. И Маша поддерживает эту позицию.
В моей семье белые и красные примирились. И нам пора уже сделать это в масштабах страны. Я как-то раз сказал, что мечтаю о том времени, когда дата революции – седьмое ноября – будет отмечена неким парадом, где будут идти каппелевцы отдельно за белых, где будет идти конница Буденного отдельно за красных, где будет ехать Ленин на броневике. Такое некое театрализованное представление… Где будет царь-батюшка ехать в карете со своей семьей, где будут идти разные сословия России, классы. И мы посмотрим на это все и скажем: «Боже мой, да это мы, только сто лет назад». И мне кажется, что вот это как раз объединит и страну, и общество. И нам нужно уметь гордиться плюсами, дерзостью, романтикой нашей революции – так, как научились это делать французы со своими парадами 14 июля.
Что касается меня, если бы мне сегодняшнему пришлось написать письмо себе первокурснику, который только-только начинает свой путь, я бы сказал ему: «Держись. Сил тебе. Будь честен. Заботься о своей репутации – тебе это будет очень помогать. Эволюционируй, учись постоянно. Не бойся начинать новые поприща, испытывать себя. По силам и крест».
Владимир Меньшов
Я помню, Алексей Баталов иронично рассказывал мне, что снялся в первой интимной сцене советского кино. Это сцена в фильме «Москва слезам не верит». Но ладно Баталов, меня всегда поражало, как режиссер фильма Владимир Меньшов рискнул снять в этой сцене, да и в многих подобных таких же сценах свою жену Веру Алентову. Алентова и Меньшов недавно отметили свою золотую свадьбу. При этом из этих пятидесяти лет жизни вместе надо вычесть несколько лет, на которые они расходились. Как эти годы расставания отразились на его судьбе, судьбе человека, судьбе Владимира Меньшова?…
– Для меня до сих пор неразрешенная загадка, как мне в самом начале удалось завоевать Веру. Он была единственная, кто разглядел мое будущее. Поразительно, но Вера меня выбрала в друзья на первом же курсе во МХАТе, притом что я был абсолютно не аристократичный. Но она в меня поверила. Хотя у меня ничего не получалось. Я был едва ли не последним номером на курсе.