до обобщения, до образа-символа, была она, Татьяничева. Да, настоящая высота, настоящая легенда — это прежде всего дело, которому ты отдаешь весь пламень души! Да, настоящая гора Магнитная — это гора дел, которые свершаются на ее глазах и которые еще предстоит свершить!
Несмотря на ученическую перечислительность и неистребимое в юности желание в каждом стихотворении охватить всю тему, желание, чаще всего порождающее вместо емкости образа скороговорку, в стихотворении уже чувствуется будущая Татьяничева — немногословная, глубокая, философичная.
Судьба была благосклонна к Людмиле Татьяничевой. Во время отдыха в Крыму молодая уральская поэтесса познакомилась с Мариэттой Шагинян. Известная писательница, автор многих книг, человек обширнейших знаний и огромной интуиции, Шагинян приняла участие в делах и заботах своей юной подруги.
Недавно внучка М. С. Шагинян Е. В. Шагинян-Темчина, разбирая обширнейший архив писательницы, вручила мне несколько писем Л. К. Татьяничевой. Среди них и вот это, от 18 декабря 1940 года:
«Дорогая Мариэтта Сергеевна!
Прошлой весной в своем письме Вы сделали ряд замечаний по моим стихам и дали мне несколько ценных советов.
В дальнейшей работе над стихами я старалась как можно лучше и полнее воспользоваться Вашими указаниями: разнообразила тематику, старалась показать местный колорит, рассказать о своем крае и т. д. Самой мне трудно судить о том, насколько мне это удается, и я очень прошу Вас, дорогая Мариэтта Сергеевна, просмотреть хотя бы несколько новых моих стихов и высказать о них свое мнение, которое будет для меня очень авторитетно.
Пишу я сейчас довольно много, а главное, систематически.
Вы правы, когда говорили, что непрерывность в работе очень положительно сказывается на результатах. О качестве стихов говорить пока не имею оснований, но количество их значительно выросло.
Вчера видела заведующую магнитогорской библиотекой. Она мне рассказала, что, будучи в Москве, видела Вас. Очень рада, что Вы чувствуете себя хорошо и бодро. Были ли Вы нынче в Коктебеле? У меня сохранилась о нем самая светлая память. Но быть там вряд ли придется — врачи не разрешат. Впрочем, я к ним совсем перестала обращаться.
Мариэтта Сергеевна, посоветуйте мне, куда и к кому следует обратиться в отношении поездки на курсы-конференцию, о которой так много пишет «Литературная газета». Наша местная литературная организация в этом направлении ничего не может сделать. А мне так хотелось бы принять участие в работе творческой конференции, побыть на семинарах у крупных писателей и поэтов. Извините, что я причиняю Вам беспокойство и отнимаю дорогое время, но, право, мне больше не к кому обратиться.
К письму приложены стихи «Магнитогорский ветер», «Весна», «Унылый нрав? Какая клевета!», «Красивыми возлюбленных зовут…», «Детство». Эти стихи, помеченные ноябрем 1940 года, вскоре подвергнутся основательной творческой переработке. Несомненно, она сделана под влиянием хирургически точных замечаний литературного наставника — М. С. Шагинян.
У каждого поэта — свой предел высоты, свой обзор жизненных пространств, своя траектория и дистанция полета. Но каждый проходит свой путь, у каждого на этом пути свои шипы, свои тернии, свои звезды.
На судьбу и мироощущение поэта, как омывающие грозы, как закаливающие горны высокого огня, конечно же, более всего влияют поворотные моменты истории, решающие этапы народных судеб.
Для Татьяничевой тем рубежом, перешагнуть который в старом качестве она уже не могла, явилась война. Всей душой, всей цельной, устремленной натурой она в эти годы общенародного испытания вдруг осознала могучую силу слова, невозможность для себя тратить его, как прежде, торопливо, всуе. В июле 1941 года Людмила Татьяничева вступила в партию.
Оружием слова она, молодой коммунист, должна служить Родине там, куда направит ее партия.
Есть среди стихов той поры становления несколько удивительно точных по своей немногословной образной силе стихотворений: «Письмо» (1942), «В твоих косах степной ковыль», «Город Н.», «Ярославна» (1943), «Когда войдешь ты в комнату мою…» (1944). Не случайно их поэтесса включила в двухтомник избранных стихов (1976).
Вот стихотворение «Город Н.». Оно начинается едва ли не с пейзажной зарисовки. Спокойно, умиротворенно, суховато:
Есть город безымянный на Урале.
Он на скале, где беркута гнездо.
К нему ползут по сдвоенной спирали
Тяжелые улиты поездов…
Эта деловитая сухость готова как будто и вовсе смениться умиротворенностью, идиллией:
Он здесь стоит с неисчислимых лет.
Янтарным медом налитые соты,
Дома и ночью излучают свет.
Преданьями здесь улицы мощены,
Брусникой пахнет от сосновых стен…
Но следует отточие, и мирные краски отступают перед суровой правдой военных забот: поезда-улиты везут из горного городка «чугун, железо, месть». Как точно в список продукции, которая нужна фронту, нужна делу обороны, поставлено это слово — месть! Как точно безымянный городок сравнен в финале стихотворения с грозным дзотом!
Урал военных лет был не только кузницей страны, не только воплощением героического рабочего тыла, «опорного края державы», ее «броневым щитом». Он был во многом и литературной Меккой. Как в 30-е годы на Магнитку, чтобы воплотить в романах, повестях образ социалистической индустрии, рождающейся в муках борьбы с технической отсталостью, так в 40-е спецкорами центральных газет и журналов сюда ехали известные стране литераторы, чтобы создать портреты гвардейцев тыла.
В Свердловск приехали работать Ольга Форш, Илья Садофьев, Мариэтта Шагинян, в Пермь — Юрий Тынянов и Вера Панова, в Миасс — Федор Панферов и Антонина Коптяева…
Опорой и поддержкой крепнущему таланту Людмилы Татьяничевой было само присутствие М. С. Шагинян на Урале.
Привязанность к своему литературному наставнику была столь велика, что в 1942—1943 годы в Свердловск, на гостиничный номер («Урал», № 155), ушло множество писем, газетных вырезок со стихами. Привожу одно из таких писем, помеченное 27 ноября 1942 года.
«Дорогая моя Мариэтта Сергеевна!
Только-только обрела дар речи. Целый месяц болел мой сынишка, и я не знала покоя от хлопот и тревоги.
У него мучительная трудноизлечимая болезнь с мудреным названием хрониосепсис. Весь в нарывах, в ползучих язвах, которые болят нестерпимо.
Сейчас ко мне прибыло подкрепление в лице тетки. Я, кажется, снова смогу взяться за работу. Хочется заняться стихами всерьез, основательно.
Присланное Вами письмо фронтовика будет помещено в заводской газете. Оно подготовлено к печати и терпеливо ждет своей очереди…
Послала Вам целый ворох № газеты «МР» («Магнитогорский рабочий», — Л. Х.). Если она Вас заинтересует, можно будет высылать постоянно.
В Магнитке холодно и вьюжно. (…)
У нас обосновался театр сатиры — кусок театральной Москвы. Успех — огромный.
Простите, дорогая моя, за бессвязное письмо. Я, видимо, все-таки очень устала за эти недели.
Будьте здоровы.
Крепко целую Вас.
В маленький, выгоревший от времени, серый конвертик, на котором две пятнадцатикопеечных марки (красноармеец с винтовкой на правом плече и шинельной скаткой за спиной), вложены стихи — вырезка из местной газеты. Судя по номеру (11 ноября 1942 года, № 267) — из областной. Стихотворение называется «Русское село»:
Спалили немцы русское село.
Крестами черными торчали трубы.
Как будто ураганом грубым
Здесь все живое начисто смело.
Лишенные приюта и угла,
Средь пепелищ бродили молча люди,
И канонада близкая орудий
Их устрашить, казалось, не могла (…)[2]
А затем, по этому же адресу, в конце 1943 года ушла маленькая бандероль. В ней был сборничек, склеенный из разрезанных и аккуратно наклеенных на странички газетного «срыва», гранок, — будущая первая татьяничевская книжка «Верность».
Татьяничевой очень хотелось, чтоб Мариэтта Сергеевна глянула на будущий сборник строгими глазами мастера, подсказала, на той ли она дороге стоит, о том ли и так ли пишет.
Шагинян горячо одобрила татьяничевские стихи, рекомендовала многое из сборничка московским газетам и журналам.
Между Шагинян и Татьяничевой, несмотря на значительную разницу в возрастах, установились по-настоящему глубокие отношения товарищества и взаимной поддержки. Посланная в те же годы в командировку в Новосибирск, М. С. Шагинян простудилась и захворала тяжким воспалением легких. Не было тогда «в больнице ни нужных лекарств, ни нужного питания». Секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев всех поднял на ноги, и вылечили Шагинян общими усилиями. Но писательница, где только могла, подчеркивала:
«Татьяничева из Магнитогорска прислала плитку пористого шоколада, тогда дававшегося только военным летчикам…»{14}.
Магнитогорск военных лет…
Он жил суровой, напряженной жизнью. Ушли на фронт многие литбригадовцы. Людмила Татьяничева понимала, что друзья и единомышленники, сражающиеся с фашистской нечистью, ждут от нее стихов, наполненных гневом и болью, презрением к вероломству врага и несокрушимой верой в победу. И она их создала, такие стихи. Это прежде всего циклы «Ярославна», «Тебе, товарищ!» — ядро и основа ее книги.
Людмилу Татьяничеву подстерегала опасность. После утрат детства и ранней юности, она, наконец, обрела ласковый и теплый семейный очаг, любящего мужа, рос первенец… Сделай она судьбу лирической героини зеркальным отражением собственной жизни, сделай стихи лишь дневником самопознания, и мы бы вряд ли встретились с этим большим и отзывчивым ко всем бедам и тревогам века сердцем.