и социальные — это останется с ней навсегда. И она с охотой будет выступать с яркими публицистическими статьями, заметками, очерками.
Свою работу в газете, возможность много видеть и знать, встречаться с десятками людей, вмешиваться в происходящее вокруг, не откладывая это на потом, свойственную подлинным журналистам привычку отвечать за все она назовет позже бесценным подарком судьбы.
2. «ЧТО РАБОЧИЕ СКАЖУТ?»
«Удивительно, — вспоминала она, — всего ничего, год после окончания семилетки, работала я токарем на вагоностроительном заводе имени Воеводина, но этот год сослужил мне неоценимую службу. Я не терялась в рабочей среде. Я успела ее почувствовать и полюбить».
Люди труда… Они сразу шагнули в ее стихи, прямодушные, скромные, открытые. Она рассказывала о том, как в сорок третьем стал «магнитогорцем и бригадным сыном» дорогобычский паренек, которого осиротила война («Иван Черныш»); как боевой капитан вернулся после победы в родной цех и не узнал его — так изменилось производство («Снова в цехе»); как волновался в райкоме партии знатный бригадир строителей («Афанасия Белова принимают в партию»)…{23}
Вновь и вновь она возвращалась к героям, которых ей раскрывал Урал, к тем, кто обживал суровый край мудро и домовито, на века. И в стихи пришли образы, сравнения, метафоры — ее, татьяничевские. Она перешагнула пору вглядывания в жизнь, в людей, вступила в пору духовных открытий, когда поэт в состоянии поделиться выношенным в душе, как идеалом, так и отвергнутым ценой собственных заблуждений, ошибок, раскаяний.
Учась у Ярослава Смелякова, признанного лидера и ревнителя рабочей темы, она вовремя осознала: стихам мало констатировать пусть даже редкий, уникальный факт, им нужна многослойность, многоплановость, и ее произведения, раскрывающие характеры тружеников Урала, приобретают драгоценные черты мастерской огранки.
Стихи «Сталевар» (1941), «Каслинское литье» (1946), «Прославлены умельцы-камнерезы…» (1947), «Чеканщик» (1949), «Башенный кран» (1949), «Первенец» (1950) — это и дочерняя дань краю, который стал второй родиной, уральцам, принявшим ее в свою трудовую семью; это и признание в любви к тому, что составляет существо их жизни, — к работе, в которой они подобны богам.
Но — и в этом тоже Татьяничева! — она никогда не будет любоваться мастерством ради мастерства. Нельзя тратить талант на пустые затеи, — утверждает она. Все, что создают человеческие руки, должно быть нужным людям. Когда она встречается с забвением или попранием этой извечной народной морали, непременно бросает в лицо мастеру горькие, беспощадные слова:
Жаль трудов мне
Бессонных,
Жаль впустую потраченных сил:
Этих кружев мудреных
Никто никогда не носил.
Не украсил божницы,
Ни окон,
Ни стен,
Ни стола…
Для чего ж, кружевница,
Ты свои кружева
Плела?
Труд, душа труженика, азарт работы, горение в деле, мастерство, что сродни самому высокому искусству — все это никогда не было для Татьяничевой отвлеченными понятиями, а было сердцевиной, сутью жизни. Стоит только сравнить решения темы труженика и труда в разных стихах, чтобы понять это. Возьмем для наглядности стихи «Лилия» (1960), «Надежное слово» (1960) и «Старый ученый» (1970).
«Лилия» — лирическая зарисовка о рабочем, едущем в трамвае, по всей вероятности, в ночную смену, о цветке в его руке, дающем основание поэтессе, — и нам вместе с ней, — размышлять о том, что «ни возраст, ни вседневная забота не затенили глаз его…», что душа рабочего не отвыкла от красоты, что она остается чуткой и нежной.
В стихотворении «Надежное слово», решенном в совершенно ином ключе, поэтесса пробует рассказать своеобразную притчу о происхождении слова «труд», ставя это слово рядом со словами: Мать, Правда, Народ, Россия.
А в третьем стихотворении воссоздан по-своему счастливый и по-своему горький путь творческих исканий. Он воссоздан зримо, с настроением. Вызревает в мозгу ученого мысль —
И синью полнится
Огромность
Земли, небес и лунных скал.
Природа обретает стройность
И соразмерность всех начал.
Труд токаря и сталевара, ученого и поэта, часового мастера и лесоруба, по убеждению и поэтическому утверждению Людмилы Татьяничевой, одинаково нужен и одинаково дорог стране, людям, народу. Дело чести каждого — это девиз и лозунг ее стихов — сделать его творческим, добиться в нем высшей степени мастерства. Человек должен гордиться своей работой, греть и радовать людское сердце должна она.
Умение раскрыть рабочую тему было и осталось для Татьяничевой мерилом литературного дарования. Не случайно после одного из критических выпадов, — дескать, сколько можно писать об одном и том же? — она откликнулась стихотворением, которое так и назвала «Рабочая тема» (1975).
Для меня
Рабочая тема —
Не дымы из разверстых труб.
Это теплое
Детское темя
Возле добрых отцовских губ.
Жестких,
В трещинках и ожогах, —
Потому-то и нет
Их нежней…
Это песни.
И в ритмах их строгих
Оправдание жизни
Моей{24}.
Ничего не скажешь. Достойный ответ. И главное — по существу.
Разноплановое, самобытное решение Татьяничевой темы труда, создание ярких образов людей, для которых работа — истинное счастье, не могло не обратить на себя внимание литературной общественности, критики, широкого круга читателей.
Выступая на III съезде писателей России с докладом о поэзии, секретарь правления СП РСФСР Василий Дмитриевич Федоров отметил, что поэтам Урала в разработке темы труда в лирике принадлежит особо почетное место, а Людмила Татьяничева доказала «своими талантливыми стихами, что для нас рабочая тема не узкая, а широкая — до проблемы счастья на земле»{25}.
3. «НЕЖНОСТЬ К РУСОЙ ЗЕМЛЕ…»
Она любила свой «синий Урал» и всю необъятную Россию открыто и нежно. Родная природа для нее была не географической картой, не обособленным, живущим по своим законам миром, а ранимым, остро чувствующим спутником, частицей ее души.
Жизнелюб, оптимист, Татьяничева стремилась отыскать, подметить в природе радостные тона, светлые краски. Удивительно это умение поэтессы найти в самом унылом, грустном пейзаже ту греющую живинку, которая безошибочно трогает в человеческой душе ее добрые, жизнетворные струны. Сколько грустных картин, к примеру, написали поэты о предзимнем, опустевшем лесе, о горьком одиночестве, которое навевает он, пустынный, оголенный. А Татьяничева смотрит на него светло и заботливо, как на приуставшего пожилого человека:
Предзимний лес
Суров, как старость.
Но в нем не сумрачно ничуть.
Опали листья,
И осталась
Стволов бесхитростная суть.
Простота, доверительность интонаций, скупой, однако тщательно отобранный зрительный ряд, предметность — все в стихотворении служит созданию, сотворению бодрого, живого настроения.
Да, да, соглашается поэтесса, с этим нельзя спорить: летом многое лес искусно прячет от глаз, и «держит в секрете» и узлистые шрамы, и кривые ветви, и дупла… Зато в предзимье:
…Идя тропой блескучей,
Увидим четко,
Сквозь мороз,
И выправку
Дубов могучих,
И красоту
Нагих берез…
Поэтесса все в природе любит, все, происходящее в ней, объясняет житейски просто, с той мудрой народной усмешкой, после которой неловко сердиться, к примеру, на снег, который «жжет глаза и гасит смех», который «раняще колюч».
А ведь он добрым
Быть хотел,
Но, встретясь с ветром
Жгучим,
Он до того оледенел,
Что сделался
Колючим.
Увидеть и воспеть то, мимо чего трудно пройти равнодушно, — дикие скалы, могучие леса, бушующий прибой, экзотические растения, — может любой художник. Но увидеть прекрасное, доброе, жизнестойкое в самых неприметных, самых неказистых вещах может лишь особо чуткая, особо отзывчивая душа. В безрадостных владениях солончаковой пустыни ее «растрогали до слез» неприхотливые растенья: «горькуша, ситник, солерос…» Но мало отыскать, мало приметить эти неприхотливые растенья, надо быть истинным поэтом, чтобы сказать о них те единственные слова, которые вдруг заставляют мысленно провести многомерные ассоциации. Слова, которые вдруг поднимают эту непритязательную зарисовку об одиноких пустынных обитателях до философского обобщения:
Они, судьбу свою приемля,
Ей не оказывают честь,
А просто
Любят эту землю
Такой, какая ни на есть.
Стихотворение могло закончиться сейчас, на этом, и было бы стихотворением, в котором многое сказано, несмотря на весьма скромный объем. Но поэтесса находит еще один ударный поворот. Она не может согласиться с пассивной ролью, которую отвела своим счастливо найденным «героям». Всем своим творчеством она утверждает любовь активную, действующую. Скромные обитатели солончаков не просто любят свою землю, они
Ее щадят,
Оберегают
И не дают ей пустовать…
Ведь родину не выбирают,
Как сын
Не выбирает мать.
Где-то в верховьях Оби, в редких лесах земли мансийцев, она встречает обыкновенный колокольчик-барбулен и вдохновенно рассказывает о чувствах верности и преданности отчему краю, которые разбудил серебристо-нежный звон колокольчика («Барбулен», 1976).