Мама, мама,
Мать-сыра земля…
Этот самобытный цикл из четырех дополняющих и развивающих друг друга стихотворений заканчивается апофеозом родной земли, патетическим обращением к ней:
Мать-земля,
Матерей наших мать!
Друг у друга нас не отнять!
Отшагав неторной тропой,
Мы не прахом готовимся стать,
А потомков бескрайней судьбой
И тобой, золотая,
Тобой!
Поэтически сильно и ярко.
Думается, личные обстоятельства жизни поэтессы, — прежде всего ее раннее сиротство, — способствовали разработке в стихах этой темы. Но лишь уроки советской поэзии, лишь осмысление поисков своих предшественников, их эксперименты в художественном раскрытии традиционного символа любви и верности подсказали Людмиле Татьяничевой более глубинный, социально-обобщенный образ.
Ее мать — человек новых взглядов, новых убеждений, новой классовой и идейной ориентации. Ее героиня, не теряя традиционных примет, житейских, земных черт, тем не менее выросла до символа матери-Родины. Такой матери может присниться, что «она — сама Россия, мать ста миллионов сыновей», эта мать может пройти по полю боя, окликая «поименно сыновей, что не придут домой», эта мать может положить в изголовье им, погибшим, Вечность.
6. «НЕВЕСТЫ, НЕ СТАРШИЕ ЖЕНАМИ…»
О матерях, проклинающих войну, как самое противоестественное явление в жизни, писали Ольга Берггольц и Галина Николаева, Вера Инбер и Майя Румянцева… Сегодня эта тема остается ведущей у поэтесс-фронтовичек Юлии Друниной и Нины Новосельновой…
Это понятно. Все матери земли призваны дарить жизнь новым поколениям, и для каждой ее дитя, как бы ни сложилась его судьба, — частица собственной души, неизбывная боль и забота сердца. А война — пожиратель жизней, война — страшный Молох для всего живого.
Татьяничева со страстью и последовательностью клеймила войну за вдов, за матерей, не дождавшихся сыновей, за невест, не ставших женами…
Всякий раз тема, захватывающая поэтессу, проходит у нее в стихах как бы несколько стадий: от всплеска эмоций, которому поэтический аскетизм, традиционная сдержанность Татьяничевой ставят «берега», до глубокого, выстраданного каждой строкой, внешне холодного и рационального, а внутренне бушующего чувства. Будь то озарение любви, смятенность незаслуженной обиды, опустошительность горечи, разрушительная сила негодования.
Пожалуй, впервые тема вдов пришла в ее творчество с попыткой осмыслить горе беженцев. Рассмотрим одно из первых стихотворений, посвященное этой теме, — «В твоих косах степной ковыль» (1944).
В твоих косах степной ковыль.
Он расцвел сединой не в срок.
На ногах заскорузла пыль
Бесконечных военных дорог.
Экспозиция стихотворения, как всегда, коротка, краски приглушены.
Мир казался тебе нелюдим.
Ты, не глядя, вошла в мой дом.
Прижимался к пустой груди
Твой ребенок голодным ртом.
Все обидным казалось тут…
Невысказанное, но от этого не менее сильное, иссушающее горе копится, нарастает — и вот он, взрыв:
Ты спросила:
— Как могут сметь
Эти скверы стоять в цвету,
Эти девушки песни петь,
Если всюду война и смерть?!
После знакомства с уровнем поэтической техники, которого Татьяничева достигла к шестидесятым годам, мы можем сказать, что строчка («Все обидным казалось тут») инертна; что речь беженки неоправданно усложнена длинным периодом, более того, несколько косноязычна («Как могут сметь эти скверы стоять»); что концовка стихотворения (…Твои волосы дышат легко. Ты мой город зовешь своим. Над сердитой Урал-рекой мы, как сестры, с тобой стоим.) снимает драматизм положения, снимает боль, когда эта боль стихотворению нужна. Поэтесса еще не всегда умела безжалостно убирать, отсекать лишнее, чтобы мысль и образ не распылялись по мелочам, по частностям. Но сейчас мы говорим не о технике, а о теме, что вошла в сердце поэтессы, как в судьбу лирической героини вошла беженка, одна из первых вдов.
Затем появятся стихи «У могилы неизвестного солдата» (1957) — стихи о той же юной женщине с седыми волосами, которая пришла на могилу неизвестного солдата, убрала ее цветами и, присев в изголовье, пела «горестные, вдовьи» песни.
Память о погибших… Она может быть и живой, и одухотворенной. Она может руководить действиями и поступками живых, тех, кто помнит, тех, кто продолжает дело, тех, кто осуществляет мечты и планы ушедших, кто растит их детей…
Память — это животворное чувство, в нем страдание и надежда, в нем боль и вера, в нем прошлое и будущее. Она как связующее звено между поколениями и веками. Размышляя об этом, Людмила Татьяничева пишет лаконичное, строгое и емкое стихотворение «Минные поля» (1958), которое можно с полным правом назвать философской миниатюрой. Минные поля воспоминаний незримо лежат в сердцах ветеранов. Недоступные самым искусным саперам, они в одночасье «взрываются» от неосторожного слова, намека, даже от чужой бестактной радости. Двенадцать строк — и целая гуманистическая программа.
Как много нужно приложить стараний,
Как надо нам друг другом дорожить,
Чтоб обезболить боль воспоминаний
И память о погибших сохранить.
Но это, так сказать, программа для всех. Для счастливых и несчастных, для обездоленных войной и тех немногих, кто безболезненно прошел через горнило. Ведь были и такие! А как же все-таки со вдовами? С теми, кто бы и хотел забыть, да не может. И поэтесса снова и снова возвращается к теме, появляются стихи «Этой ночью» (1962), «Верность» (1963) и другие. Неисчерпанность разговора для нее вне всякого сомнения, и она ищет, ищет неустанно новые повороты, новые акценты.
В ее стихи возвращается образ той, для кого погибший — единственный, на всю жизнь. Той, которая способна измерить шагами всю страну, только бы повидать могилу любимого, только бы положить к солдатскому обелиску букет огненных маков.
Поистине запас душевной щедрости, готовность к сопереживанию, к участию, которым обладает поэтесса для воплощения этой темы, неистощим. По точному замечанию Александра Михайлова, он «не выплескивается ни в бурном клокотании чувств, ни в повышенной экспрессии поэтического образа», а передается читателю «исподволь, незаметно, ненавязчиво, из стихотворения в стихотворение»{28}.
И эта настойчивость, эта последовательность, эта верность теме приносят в свою очередь удачу. Ту радость, то творческое удовлетворение, что и осознается не сразу. Такой удачей, достойно увенчавшей, по крайней мере, на этом этапе, «вдовью» тему, можно назвать стихотворение «Невесты, не ставшие женами…» (1964)
Невесты,
Не ставшие женами,
В войну потерявшие милых,
Смотрят глазами бездонными
На сверстниц своих счастливых.
Весной,
Ночами медовыми,
Зябко кутают плечи.
Их не сравню со вдовами:
Вдовам трудней,
Но… легче!
Труднее — остались дети.
Легче — у них ведь дети!
Тоску материнство лечит.
Вдовам трудней
И легче!
Я видел это стихотворение переписанным в тетрадки пожилых женщин, слышал его с подмостков сельских клубов. Его вновь и вновь просят напечатать читатели журналов и газет.
Проникновенное чувство, проникновенные строки…
А тема по-прежнему не уходит из сердца, зреет для нового качественного рывка. Что поделаешь, если этот рывок оплачивается единственной платой — прожитым, передуманным, прочувствованным, тысячекратно примеренным к себе? Прошло пятнадцать лет — и вот Татьяничева сурово судит бездумный эгоизм молодости, позволявший ей и таким, как она, в военные годы писать о женщине-сталеваре, мастере скоростных плавок, «с восторгом юным», писать, не предполагая, что безжалостный огонь мартена своим ярым дыханием может погасить в ее героине «женственность и материнства силы».
А ей бы легче у родной
Могилы
Стоять в слезах,
Прижав к груди ладонь.
Ни холмика…
Ни детской русой прядки,
Ни песенки,
Услышанной во сне!
. . . . . . . . . . .
Сказала мне
С достоинством солдатки:
— Детей я потеряла
На войне!
Каким же многоликим и каким неисчерпаемо горьким предстает перед нами порожденное войной вдовство! Какой силой ненависти к тем, кто мешает мирному труду народа, кто вновь грозит покою страны, наполняются сердца, хотя в стихах нет прямых призывов беречь мир, нет патетики и лозунгов.
Иной ракурс, иной подход, а все о той же незаживающей ране, все о той же незатухающей боли.
7. «ЛЮБОВЬ — ЭТО ТАЙНА И ЧУДО…»
К поэтам литбригады «Буксир» на страницы журнала «За Магнитострой литературы» она пришла с лирическими стихами, в которых светились неуступчивыи характер, искреннее, горячее чувство и, конечно же, наивность юности:
Уходи, как от огня,
Долго не раздумывай.
Ведь характер у меня
Трудновоспитуемый.
Как взрывчатка-динамит,
Он во мне взрывается.
— Да! — немилому твердит.
— Нет! — тому, кто нравится…
Трудная, горячая, неустроенная молодость водила ее пером в те минуты, когда сердце захлестывали неясные, волнующие чувства. Восемнадцатилетняя поэтесса пыталась взглянуть на себя со стороны, пыталась нарисовать образ ровесницы. Сколько их тогда явилось по призыву комсомола на легендарную стройку с деревянными сундучками в руках, с рюкзаками за плечами! С той искренностью и горячностью чувств, которые нередко уходят с годами. А пока ты молод — все тебе по плечу.