— Александр! Смотри: в замке на втором этаже, а точней — в бельэтаже, как он называется, угол здания закруглен. На углу окно. Здесь — закругленная комната. Она разделяет покои царицы от спальни монарха. Чуть левей по фасаду, обращенному к Первому летнему саду и к протяженности Мойки, — апартаменты царицы. А правей по фасаду, обращенному к нам, то есть супротив Третьего летнего сада, вдоль рва водяного, недавно прорытого, — комнаты государя. Отсчитай два окна вправо, не считая закругляющегося на углу, — там спальня его.
— Слабенький свет, как будто сквозь тюлевые занавески сквозит. Иль это кажется?
— Нет. Так и есть. Ночничок. А еще правей два окна — императорский кабинет. Кабинет-библиотека. Далее — Белый зал. Мы там будем сегодня... через час.
— Да, обязаны быть! — У Александра екнуло сердце. — Гм... Отречение... А если он не согласится?
— «On ne fait pas d'omelette, sans casser des oeufs», как сказал за ужином граф Пален. — Да‑а... Не разбивши яиц, не приготовишь яичницы.
В Третьем летнем саду братья Зубовы, выступавшие спереди, остановились. Видимо, решили подождать отстававших. Луна заиграла веселыми искрами на бесчисленных, осыпанных бриллиантами орденах светлейшего князя Платона, бывшего фаворита. Он, прикидываясь, будто совершенно спокоен, лениво достал табакерку, понюхал... Прищурив глаза, закинул красивую голову, понюхал вторично и вытер нос легким тонким платком.
Николай, старший брат Зубова, огромный, плечистый, превосходящий всех ростом, следуя примеру Платона, тоже достал табакерку, массивную, с инкрустацией. На редкость злое лицо у него. Волка напоминает. Челюсть вперед выдвигается.
На луну медленно наползало темное облако. Траурной фатой покрывались деревья. Аллея, уходящая вперед, к Манежу и к Невскому, как бы указывала двумя параллельными стрелками путь в неизведанность. Но ров, налитый до краев не замерзшей за ночь водою, покрытый матовой плесенью, пока еще освещен. И тут Александр заметил около самого рва одиноко застывшую, худую, прямую, как свеча, фигуру военного. Он стоял спиною ко всем, опираясь на эфес палаша. Словно памятник на католическом кладбище. Статуя Командора в Дон-Жуане Моцарта.
— Кто это? — спросил он у Бороздина.
— Генерал Беннигсен, — почему-то шепотом ответил Николенька. — Недавно вызван графом Паленом из глухой лифляндской усадьбы, из ссылки. Взбешен многолетней опалой. Мстить приехал.
Потемки заволокли плотным туманом весь сад, ров, аллею, насупленную громадину замка. Тишина. Только позади, на мосту, раздавались шаги подходившего батальона преображенцев.
Над самою головой Александра послышался шорох — большая черная птица взлетела из старого гнезда и, словно призрак, понеслась направо, в глубину лесистого парка. И немедля таким же трепетанием крыльев, шероховатым, шушукающим, отозвалась еще одна птица и тоже безмолвно пронеслась над растерявшимися заговорщиками. Через мгновение встрепенулось множество галок, ворон или грачей — кто их тут, в темноте, разберет? — и вот уже сплошное хлопанье крыльев, и косматая, ворсистая шабарша, и... первое карканье! У‑у! какое пошло гоготание, грай, птичий хохот зловещий! испуганный и пугающий...
Отчаянное многоголосое шурканье, граянье охватило весь парк. Стаями поднимались черные птицы с насиженных гнезд и, поднятые одним всполошившимся вожаком, в паническом страхе помчались неизвестно куда... Такого несметного скопища воронья офицеры, солдаты не помнили даже после самых кровавых сражений, когда поле брани бывало сплошь завалено трупами, привлекавшими хищников.
Александр оторопел. Все вокруг пришли в замешательство еще больше, чем он. На лицах — робость, смущение. Некоторые офицеры треуголки снимали, крестились: «Ох, не к добру!»
Тогда, словно ничего и не произошло, подошел к заговорщикам Беннигсен.
— Отставшие подтянулись как будто? — негромко спросил непонятно кого. — Тогда тронемся дальше. Скоро час пополуночи.
«А этот не на волка, а скорее на борзую похож, — померещилось Александру, — такой же сухощавый, на тонких ногах, с острою мордой гончей ищейки».
Двинулись по аллее все так же впереди — по направлению к Манежу и Невскому. Предстоял длинный обход территории замка — вдоль по рву. Кое-кто намеренно отставал. Были даже такие, которые не скрываясь поворачивали обратно и уходили. Замок оставался налево, отодвигаясь все больше назад. Окно, в котором брезжил отсвет ночника, давно исчезло из виду. Позади — карканье возвращающегося воронья.
— Тебе не страшно, Николенька?
— Нет еще.
Темень усугублялась елями, пихтами, обступившими сплошной стеною аллею. Ров казался безмерной длины. Спереди кто-то засветил потайный фонарь, бросавший усеченный круг скупого света вниз, на обледеневшую землю. Переговаривались шепотом.
— А если... если... Павел не захочет... подписать отречение?.. — вдруг обратился Александр к Бороздину.
— Что ж... Вспомним, что полковник Бибиков у Талызина говорил... Ун-ич-то-же-ние. Уничтожение всей царской фамилии... ибо и с наследниками... будет не легче...
Острым углом ров резко сворачивал влево. Замедлили ход. Повернули. Новый Баженовский павильон остался, таким образом, справа. В середине южного рва, не доходя до подъемного моста, остановились. Сгрудились тесно. Был дан сигнал соблюдать полнейшую тишину. Только звякали шпоры. Сзади гвардейцы выстроились четкими колоннами по четыре человека в ряду.
Впереди конспираторов вдруг вырос худой, взбудораженный, дерзкий полковник гренадерского лейб-батальона Преображенского полка Аргамаков. Как плац-адъютант нового замка, он обязан немедленно доносить императору лично обо всех экстраординарных городских происшествиях, о пожарах, о наводнениях и потому имел свободный вход. Мгновенно подскочил к воротам, прикрывавшим доступ к подъемному мосту, и властно постучал. В темноте гулко-тревожно отозвался стук о железо.
С той стороны рва, из будки, послышался оклик: «Кто идет?» Аргамаков назвал себя и произнес пароль. Тогда донесся скрип лебедок, лязг цепей — мост опускался. Шаги по мосту — это часовой молча шагал с той стороны рва к входным воротам, чтобы их отпереть. На подмостках виден был отсвет его ручного фонаря. Засов отодвинут, ворота раскрыты, и мигом изменился темп. Тесной, локоть о локоть, толпой, как было предписано, хлынули заговорщики по мосту через ров. Все начали действовать исступленно-стремительно. Зубов следил, пока гвардейцы обезоруживали часового и четырех постовых, затыкали им рот. Повели с собой, поставив глубоко в середину рядов — всё без единого звука.
Ворота позади оставлены незапертыми, но с новой надежной охраной: подкрепление графа Палена должно сейчас подойти.
Теперь необходимо действовать, действовать, действовать, пока во дворце никто еще ничего не заметил и не поднял тревоги.
Впереди — огромная площадь, раскинувшаяся перед замком, с конным памятником посредине. Величественно развернулся главный фасад. Великолепное зрелище! Вдали еле-еле заметен фонарь в парадных воротах дворца, ведущих во внутренний двор. Туда и надо идти. Нет, не идти, а бежать.
Все, однако, стоят, зачарованные, прикованные к месту. Александр заметил — ряды растаяли наполовину...
Наконец Аргамаков с потайным фонарем, следом Зубовы и за ними все остальные сорвались и ринулись через площадь — к замку, к замку, к его центральным воротам!
Не оглядываясь бежали мимо бронзового монумента Петра, созданного некогда выдающимся скульптором Растрелли-отцом. Холодная невозмутимость конной фигуры, равнодушное величие бронзы, мертвое молчание камня... И в противность нерушимому покою и царственной неподвижности — бешеная стремительность взбудораженных конспираторов.
Заговорщики через парадные ворота промчались во внутренний восьмиугольный двор, но там была необходима осторожность: в замке четыре парадных подъезда, два малых запасных, ведущих прямо в апартаменты. И здание внутри охранялось четырьмя караулами.
Аргамаков, знавший все охраны, все ворота и двери, все бесчисленные апартаменты и лабиринты нового замка, ринулся к малому запасному подъезду в глубине восьмиугольного двора. Как назло, снова вышла луна и все залила вокруг белесым сиянием. Засверкали бриллиантами ордена и регалии на парадных мундирах. Бежать приходилось, прижимаясь вплотную к стене. У Александра дух захватило.
В дверях подъезда швейцар. Заулыбался, закивал головой. Он из «своих». Пролетев через сквозной подъезд и вестибюль, Аргамаков быстро вывел товарищей через противоположные двери снова наружу, во второй тесный, треугольный внутренний дворик. Оттуда устремились опять во дворец через еле заметную дверь. Сразу — лестница, поднимающаяся по спирали, но внизу у лестницы другой часовой. Сопротивляться не стал и оружие тотчас сложил.
Лестница винтовая, ступени крутые. Конспираторы — их осталось теперь, увы, человек двенадцать — четырнадцать — поднимаются с той же стремительностью. Но где ж остальные? Отстали? Или перетрусили?..
Александр торопился, стараясь поспеть за передовыми. Он задыхался и за спиною слышал тяжелое дыхание Бороздина. Как трудна эта лестница! А может быть, ему просто-напросто — страшно? Как все-таки хорошо, что Николенька рядом...
Кухонька, примыкающая непосредственно к библиотеке-кабинету монарха. После подъема сердце колотится так, как будто хочет разорвать оболочку... Библиотека, на окна которой Александр смотрел из аллеи Третьего верхнего сада. За массивною дверью — спальня монарха. На полу в библиотеке мертвым сном спят два лейб-гусара, дежурные... Один из них растянулся поперек дверей в опочивальню. Его не обойти. Во дворце тишина. Аргамаков разбудил часового, требуя ключ. Тот в сонном отупенье проснулся, заспанное лицо перекосилось испугом.
— Ну, мигом! Я плац-адъютант. Спешу доложить о пожаре.
Лейб-гусар дрожащими руками подал ключ, но в это мгновение другой дежурный сам проснулся, разом все понял и отчаянно закричал: