— Бунт! Ваше величество, бунт! Не пущу! Бунт! Ваше величество, бунт!
Ему одним махом зажали рот, всунули кляп. Он вырывался. Князь Яшвиль палашом ударил его по голове. Хлынула кровь. Лейб-гусар упал на ковер. Но через миг он очнулся, вскочил и бросился в противоположную сторону, через Белую залу, на ходу вырвал кляп изо рта... Его крики замерли где-то вдали...
Беннигсен дал команду немедля обнажить палаши. Аргамаков отпер дверь в спальную комнату. Там, глубже, оказалась вторая. Но она была заперта изнутри. И как будто засовом. Аргамаков раздраженно, с яростью постучал.
— Ваше величество, соизвольте открыть. В замке пожар. Ваше величество.
Никакого ответа.
— Он бежал, — проворчал Николай Зубов. — Услышал крик дежурного и бежал.
— Нет, бежать ему некуда. Здесь есть еще одна только дверь — потайная, на лестницу, — вот она, тут, справа меж входными дверями. И она заперта. Сюда из опочивальни он проникнуть не мог.
— Эта дверь вниз ведет, в апартаменты Гагариной, любовницы императора, и ниже, в спальню Кутайсова.
— Да чего размышлять?! — обозлился Зубов. — Если бы государь в самом деле успел бежать по этому ходу, дверь в его опочивальне не была бы заперта изнутри.
— Но ведь там есть еще одна дверь, с той стороны опочивальни, в покои императрицы!
— Э-э-э!.. чего вспомнили! Та дверь наглухо забита давно, почти замурована... Ваше величество! Ваше величество!
Полное молчание было ответом.
Тогда Николай Зубов, стиснув зубы, весь подобравшись, из всей силы налег на двери могучим плечом. Послышался треск. Еще два натиска — засов поломался и обе створки дверей широко распахнулись.
Заговорщики ворвались по-прежнему скопом. И остановились, перейдя порог.
Темно. Тишина. Горит один ночник. Справа у стены кровать. Кровать пустая. В комнате — никого.
— L'oiseau s'est envolee, — разочарованно протянул князь Платон. — Птичка-то улетела.
— Некуда было ей улетать.
Все рассыпались, разбежались по обширной опочивальне, заглядывая в темные углы, под кровать... Длинные тени задвигались, заколебались на стенах, на потолке.
— А! — вырвался у Скарятина короткий испуганный возглас. Побледневший, дрожащий, он указывал рукою на ширму около камина, придвинутую почти вплотную к стене.
Внизу видны были... ноги.
Голые белые ноги в ночных изношенных туфлях. Ступни повернуты беспомощно, в каком-то косом направлении друг к другу. Казалось, они неживые.
Все замерли. Шевельнуться остерегались. Наконец кто-то, осмелев, осторожно потянул за краешек ширму... и медленно отодвинул ее.
Император Павел Петрович в длинной рубашке, в ночном колпаке стоял, прислонившись к стене, упираясь плечом в зало́м камина, вытянувшись во весь свой маленький рост и, видимо, стремясь вдавиться внутрь этой стены, раствориться в ней, сгинуть, исчезнуть... Голова была плотно вдвинута в угол между стеной и камином.
— Он не повесился?.. — еле слышно спросил сзади Николенька. Никто ему не ответил.
Быть может, он в столбняке?.. Глаза императора, вытаращенные, неподвижные, смотрели вперед, неизвестно на что. Громадные ноздри маленького вздернутого носа раздуты. Признаков дыхания не заметно. Маска... упырь...
Опять все замерли, ожидая. Долго, невыносимо долго длилось молчание. Князь Платон держал в дрожащих руках перо и акт отречения.
Наконец Скарятин поднял пустые ножны от палаша, медленно, не подходя, протянул их вперед и, видно боясь, легонько толкнул ими два раза в плечо государя. Тень от ножон повторила на стене те же движения.
В ответ — ни единого звука. Даже ресницы монарха не дрогнули.
У князя Платона выскользнуло из рук гусиное перо с золотым наконечником и упало.
И от этого слабого звука император вдруг передернулся. С визгом, отчаянным, раздирающим душу, сорвался с места и, низко склонившись вперед, бросился на заговорщиков, стремясь головой раздвинуть ряды.
— Уйдет, уйдет... уйдет... Лови!.. Лови!.. — Так кричат на охоте доезжачие при облаве на зверей. Тени запрыгали бешено, закувыркались по стенам. Кто-то опрокинул ночник, он упал и погас. Все погрузилось в полную темноту... слышалось только беспорядочное топотание ног...
— Лови, лови, лови, лови, лови, лови...
Александр, стоявший у самой двери, быстро захлопнул ее и прислонился к ней спиною, расставив ноги для твердости.
— Николенька, держи дверь вместо меня. Я за свечою схожу.
Быстро шмыгнул в библиотеку, схватил одну из зажженных свечей и вернулся.
Императора тем временем отбросили обратно к стене. Он сжался, сгорбился, словно превратился в комочек, исподлобья разглядывая заговорщиков — одного за другим, одного за другим, словно старался запомнить.
— Ваше величество, довольно дурачиться! — деловито и властно сказал Беннигсен. — Князь Платон Александрович, сейчас не время дрожать. Прочтите ему манифест.
— Sire! Вы арестованы... — Князь Зубов, вместо того, чтобы читать, начал сбивчиво говорить выспреннюю речь по-французски. — Мы пришли предложить вам от престола отречься и назначить преемником старшего сына-наследника. Неприкосновенность вашей личности обеспечена. Почетное содержание до конца ваших дней гарантируется государством. Сопротивление бесполезно. Прочтите манифест отречения и подпишите. Покоритесь судьбе.
Павел Петрович неожиданно выпрямился, пытаясь принять царственный облик.
— Я!.. Вы меня?.. Я... законный монарх... помазанник божий!.. — Рука стала подниматься вверх по-пророчески, и тень на стене повторяла все эти движения. — Кто смеет?.. Великий магистр, протектор Мальтийского ордена... Трон, священный алтарь... Я и бог... бог и я...
В Белой зале, а вернее — еще где-то дальше, послышались возбужденные голоса, топот ног, бряцание ружей. Зубов вздрогнул и в панике бросился к выходу. С ним — несколько других заговорщиков.
Но их опередил Беннигсен: двумя прыжками преодолел он расстояние до дверей и, сменив Александра, встал перед ними с обнаженным палашом, властный, жестокий, как Командор, пришедший за душой Дон Жуана.
— Ни с места! — сказал еле слышно. — Зарублю каждого, кто осмелится отступать. Презренные трусы!
И запер двери на ключ.
— Господа! — воскликнул, вдруг разъярившись, Николай Зубов. — Так от безумца вы никогда не добьетесь разумного. Вот каким языком надо с ним разговаривать! — И, зажав в кулаке свою массивную табакерку, Зубов наотмашь ударил ею по виску императора.
Тот пошатнулся, хотел удержаться за письменный стол, вцепился судорожными пальцами в решеточку из слоновой кости. Но она поломалась. Осколки точеного белого парапета с вазочками посыпались на паркет. А вслед за ними рухнул и сам император.
Во входные двери кто-то осатанело стучал. Вокруг Павла, пытавшегося снова встать на ноги, сгрудились заговорщики.
— Шарф! — кричал чей-то голос. — Шарф! Дайте шарф.
Скарятин начал поспешно снимать с себя шарф. Аргамаков бросился к кровати государя, где висели два шарфа. Три серебристых змеи взвились в воздухе, и одна из них опутала шею Павла Петровича. В двери продолжали стучать.
— Воздуху! Воздуху! — кричал Павел Петрович, успевший просунуть руку между шарфом и шеей.
Ах, как он кричал! Как невыносимо кричал!.. Александру хотелось уши заткнуть.
— Тиран! — вне себя, орал в бешенстве Яшвиль. — Зверь! Ты со мною как зверь поступал! палкой ударил меня! так получай по заслугам!
Аргамаков у двери окликнул стучавших и, убедившись, что это его же отставшая группа, заблудившаяся в сложных переходах дворца, отпер ее. Новые заговорщики второй стаей волков ворвались в опочивальню. Свалка превратилась в побоище. Александр видел, что кто-то вскочил ногами Павлу Петровичу на живот... Немыслимо! нестерпимо! Он убежал в библиотеку. Следом за ним Бороздин.
— Николенька, я больше не могу... Это малодушие, вероятно. Но все-таки... я партикулярный, а не военный... Мне простительно.
— Ну уж, не-ет, этот животный крик для каждого невыносим.
Подняв над головами два зажженных канделябра, они направились через Белую залу в сторону церкви.
В дверях Белой залы стоял часовой. Увидев их, задрожал, побледнел и отвел трусливо глаза. Пропустил без опроса.
От сырости замка во всех апартаментах навис густой туман. В молочной пелене утопали углы. Двери открывались и закрывались сами собою от сквозняков, и хлопанье этих дверей жутко отдавалось по всем коридорам дворца.
Два истопника пробирались в сторону спальни. Увидя Бороздина и Плещеева, испугались и повернули обратно.
Ветер задувал огни канделябров. Воск закапал одежду. Спустились по лестнице и — заблудились.
Наконец вышли во двор. Вздохнули полною грудью. За воротами, на плацу, действительно были войска. Все оцеплено.
— Анна Ивановна, наверное, истомилась, — сказал Александр. — Чего доброго, вышла. Где-нибудь вокруг рвов бродить начала. Как бы патрули ее не забрали...
— Ну, скоро конец. Но смотри!..
Вдоль стен бесшумно прокрадывалась массивная фигура с большой головой на коротеньких ножках, в туфлях ночных и шинели поверх архалука. Шмыгнула к воротам.
— Ф-фу! крысу напомнила...
— Да ведь это — Кутайсов!.. Удирает... с тонущего корабля. Пойдем поможем его задержать.
Но опоздали: патруль его уже пропустил.
— Что ни говори, граф, обер-шталмейстер, а сколько знаков отличия, русских, иностранных, и все в бриллиантах. Ордена на свой архалук, должно быть, надел.
Из главного подъезда дворца вышел генерал Беннигсен. Встал на верхней высокой ступеньке подъезда. Осмотрелся вокруг. Взглянул на часы.
В окнах дворца постепенно зажигались огни. Стали понемногу выходить заговорщики. Один из них подошел к Александру:
— Не узнаете, Плещеев?.. Огонь-Догановский.
— Василий Семенович! Я думал, вы в Шлиссельбурге...
— Меня отпустили недавно. Екатерина Николаевна Потемкина отхлопотала.
— И в заговоре вы принимали участие?