— Я был в одной колонне с вами.
— Как?.. В партии Зубова?
— В партии так называемой Зубова. А вы меня не заметили?.. Да где там, в эдакой суматохе!..
Беннигсен увидел наконец того, кого дожидался: в воротах появился граф Пален во главе второй огромной колонны задержавшихся в городе заговорщиков. Стремительной, энергичной походкой граф подошел к Беннигсену и коротко спросил по-немецки:
— Fertig?
— Aus.
— Der Leichman ist kalt?
— Noch nicht ganz. Aber bald[1].
Непонятный возглас нечто вроде вздоха облегчения — вырвался из груди графа Палена. И затем властным голосом он начал распоряжаться. Приказал в апартаментах, соседних со спальной, расставить новые, свои караулы. И прежде всех остальных в комнате угловой, между покоями государя и государыни. Двери там наглухо заколочены? Все равно. Особый караул у выхода из апартаментов вдовствующей монархини!.. Не впускать, не выпускать ни-ко-го! даже высочайших особ.
— Ротмистр Бороздин!.. Примите дежурство при его высочестве цесаревиче Александре Павловиче, а ныне — императоре всероссийском.
Граф Пален направился в замок, Бороздин вслед за ним.
— Мы на мгновение поднимемся наверх, к телу покойного, а затем я проследую... к новому императору!
— Ах, да, еще кое-что. — Граф Пален на пороге чуть задержался и сообщил Беннигсену, опять-таки по-немецки, что им уже вызван медик Виллие, хирург Семеновского полка. Пусть осмотрит покойного, начнет приводить тело в порядок. А кстати... пусть... на всякий случай... пусть перережет артерии...
Беннигсен и Пален ушли. Огонь-Догановский саркастически ухмыльнулся:
— До чего любопытно, Плещеев: два остзейца на помощь англичанина призывают... Ведь медик Виллие — англичанин, друг лорда Витворта. А известно ли вам, почему граф Пален со своим подкреплением прибыл в замок так поздно?
— Заблудился, видимо, в Летнем саду, — с иронией ответил Александр.
— Ну уж не-ет. Если бы оказалось, что наша первая колонна — колонна Зубова — потерпела провал и вся арестована, как он стал бы после прибытия действовать?
— Ясно. Вторично предложил бы императору отречение.
— Ха! Вы это серьезно? Чудак. Тогда граф Пален выступил бы в роли спасителя трона. Раскрыл бы Павлу Петровичу имена всех заговорщиков. И мы с вами встретились бы не в подъезде этого замка, а... в Шлиссельбурге, Кексгольме... или в Сибири.
— А почему, Василий Семенович, я все-таки никак не могу вас припомнить в числе заговорщиков?
— Сейчас объясню. В спальню царя первоначально зашли человек двенадцать — четырнадцать. А при подобных обстоятельствах память человеческая способна удержать персонажей восемь-девять от силы. Например, кто вспоминается мне? Беннигсен, двое Зубовых, Аргамаков, князь Яшвиль, кажется, еще Иван Григорьевич Вяземский, как будто Скарятин. Остальные забыты. Даже сегодня забыты. Бороздин помнит других и тоже не всех. Так же Зубов, и Беннигсен, и другие. Ведь списков-то не составлено. А коль они и были составлены кем-либо, так уже уничтожены. А такой, как Беннигсен или Зубов, ни вас, ни меня не только по фамилии, но и в лицо не знает, не ведает, и ведать не хочет, и не захочет. Гм... а вам досадно, что на золотых страницах истории не будет записано вашего имени? Не стоит ни сетовать, ни роптать: чем скорее вас позабудут, тем спокойнее ваша жизнь потечет... как бы там ни сложились дальнейшие судьбы России. Будьте философом. До свиданья.
«Ох, этот прохвост! — подумал Александр. — До чего же ловок, хитер. Шулер первой марки и в картах и в жизни».
Александр хотел было разыскать Долгорукого среди группы, приведенной графом Паленом, но... предпочел вернуться скорее домой: там Анна Ивановна его заждалась.
Вышел на площадь перед дворцом. Взглянул на Фонтанку. На той стороне, в доме Вадковского, во втором этаже, светился огонь в окне маленькой залы. Ну конечно, Анюта не спит — ожидает...
Шел мимо конной фигуры Петра. Величественный монумент продолжал с тем же бронзовым равнодушием взирать на все, что происходит вокруг.
И только высеченная на постаменте лаконичная надпись кричала своей вопиющей нескромностью:
ПРАДЕДУ
ПРАВНУК
Солнце!.. Какое волшебное, сверкающее солнце! Весна... весна наступила.
Александр вскочил с постели и подбежал к занавешенному легким муслином окну. Весь плац перед замком запружен войсками. Войска стоят и за рвом. Солдаты в строю и без строя. Мосты через рвы непривычно опущены, по ним свободно расхаживают офицеры, солдаты, даже партикулярные... Все залито солнцем, все выглядит посвежевшим, и сам бронзовый Петр на могучем коне отсюда, издали, уже не кажется таким равнодушно-величественным, как накануне.
Тимошка, сияющий, как медный самовар, поздравил с новым царем.
— Благовесть... — буркнул и застеснялся.
— Нет, Тимошка, не благовесть, нет. Временная передышка. Благовести придется еще ожидать.
В столовой ждала Анна Ивановна. Завтрак готов. А ночью как она волновалась! Встретила с белым, мертвым лицом и, лишь только узнала о свершившемся, вспыхнула вся... и опять побледнела... Долго-долго стояли они, глядя друг другу в глаза. Наконец она погладила мужа по жестким спутавшимся волосам.
— Теперь... теперь мы отомщены, Александр.
Захотелось выйти на воздух, на волю. А что, если выехать с Анютой верхом? О, нынче — нынче это возможно.
На Фонтанке к подъезду коноводы привели двух лошадей. И третью — для сопровождающего. Ветер танцевал под седлом, наскучив стоянкой в конюшне. Анна Ивановна в синей своей амазонке казалась мужу помолодевшей и такой красивой, изысканной!
Куда же?.. Ну конечно, сначала на Невскую першпективу.
Народу полным-полнехонько всюду. На перекрестках трудно проехать. Все веселые и счастливые, обнимаются, поздравляют знакомых и незнакомых. Кричат с одной стороны улицы на другую.
Идет толстячок, и вокруг толпа собралась, хохочут: он — первый, кто отважился запретную круглую шляпу надеть. А вон петиметр с видом победителя выступает, распахнув крылатку, в крамольном фраке и в сапогах с отворотами. Офицер без буклей и без косы, в свободной прическе. Все чаще слышались запрещенные выкрики кучеров: «Пади-и‑и! Пади‑и!» Экипажи мчались с недозволенной быстротой. Начали появляться заповедные русские упряжки с форейторами, ямщики в национальной одежде.
Справа, из Третьего летнего сада, на Невскую першпективу выехала наперерез, тоже верхом, группа офицеров. Среди них — Пьер Долгорукий! Как заговорщик, назначенный графом Паленом в последнюю группу, он не участвовал в самом «происшествии». Тем не менее на протяжении ночи ему не удалось заснуть ни на минуту. Был он, однако, свеж и юн, как обычно. Весело подгарцевал к Анне Ивановне и громко поздравил с праздником воскрешения из мертвых. Втроем двинулись шагом вдоль Невской. Пьер рассказывал о «порхающих новостях».
Когда войскам объявили, что государь скончался от апоплексического удара, далеко не все солдаты согласились кричать «ура» новому императору. Дворцовая гвардия ответила дружными возгласами, но в рядах пехотного караула среди батальона преображенцев вместо «ура» — молчание и заглушенный ропот. Начальство опешило.
Граф Пален тем временем побывал в покоях цесаревича, по существу уже императора. Застал его одетым, в слезах, чуть ли не в обмороке — новый царь уже знал о кончине отца. Еле пролепетал, что отказывается от российского трона. Граф Пален крепко взял его за руку, встряхнул, как щенка. Силой заставил подняться: «Будет ребячиться! Идите же царствовать! Покажитесь войскам!» — и вывел его на балкон, чуть ли не поддерживая под мышки. Молодого красавца, залитого слезами, семеновцы встретили громкими криками: «Ура! императору Александру — ура!» К ним присоединились измайловцы. Но преображенцы мрачно молчали.
Тотчас новому императору была подана карета, и он переехал в Зимний дворец; за ним последовали все придворные, собравшиеся к тому времени в замке. Вдовствующая императрица осталась в Михайловском.
Преображенцев начали уговаривать. Перед стоящим во фрунт полком поставили аналой, Евангелие, крест. Священник, генералы Тормасов, Уваров речи говорили, увещевали. Молчание. В чем дело? Не хотят другого царя? Быть может, никакого царя не хотят? Начальство стало тревожиться.
Наконец один из рядовых, Григорий Иванов, правофланговый, по секрету признался своему ротному командиру:
— Ваше высокоблагородие, видели вы императора Павла Петровича взаправду умершим? Нет?.. Ну, так, не чудно ль: что тут приключится, коли мы присягнули бы, а старый-то царь вдруг оказался бы в здравии?
Пришлось нескольких солдат отрядить во дворец, показать тело умершего, хотя его только-только начали «убирать», а верней, перекрашивать: лейб-медик Роджерсон, Виллие и русские хирурги, врачи, художники, скульпторы трудились над лицом, чтобы пригладить, замазать, закрасить следы избиения. И когда преображенцы вернулись к полку, то ротный командир спросил рядового Григория Иванова, удалось ли ему увидеть покойника. Вправду он умер?
— Так точно, ваше высокоблагородие. Крепко умер.
— Согласен ты теперь присягать царю Александру?
— Так точно... хотя чем новый царь лучше покойного? Да, впрочем, все одно: что ни поп, то и батька.
При этих словах, с тонким юмором переданных Долгоруким, Плещеев вздрогнул невольно.
— Вы знаете, любимые друзья, — сказал он взволнованно, — солдат грубовато-простонародною поговоркой выразил мои давние мысли. И я не одинок. Всмотритесь в толпу — ликуют дворяне, чиновники. А на лицах разночинного люда тревога, сомнения... Да, я не шутя беспокоюсь за будущее: как-то еще придется нам дышать при новом царе?..
— Не знаю, — уклончиво, чуть-чуть высокомерно ответил Пьер. — Во всяком случае, для начала, Тайная экспедиция уже упраздняется. Готов указ о помиловании заключенных, пятнадцатого марта его обнародуют.