Вот что это такое: судьба или постоянная победа над несчастной судьбой других? Она могла бы выбрать какой-нибудь путь попроще, могла стать монахиней, как многие другие: писать иконы, вышивать (она умела вышивать) покровцы на святые сосуды или на что-то еще, – в церкви очень много всякого рукоделия, много тихой работы. Она выбрала не тихий, а самый отчаянный путь. Вот это и есть христианство. Вот так прославилась мать Мария Скобцова или Кузьмина-Караваева по второму мужу.
И еще один пример. Довольно молодой и талантливый врач работает хирургом и довольно быстро становится достаточно известным профессором в области гнойной хирургии. В это время уже происходит революция, но врачи нужны всегда. Вы, может быть, знаете, что после революции Ленин собрал на большой пароход всех философов того времени и вывез их за территорию Советской России – убирайтесь, куда хотите, философы тогда были не нужны. Кого-то расстреливали, кого-то отправляли в лагеря, но врачи нужны всегда, представителей этой специальности редко сажают в тюрьму даже при самых неблагоприятных режимах. Поэтому Валентину Феликсовичу Войн-Висенецкому было в общем довольно просто. Но в какой-то момент он начал очень остро чувствовать присутствие Божье в своей жизни, потом случается беда – умирает его жена, оставив двух детей. Тогда он решает стать монахом. Принимает монашество, потом становится священником, а потом патриарх Тихон благословляет его на епископское служение.
Став епископом, он продолжает оставаться хирургом и профессором, но, конечно же, его очень быстро сажают в тюрьму, потому что в России в это время насаждается государственный атеизм. Он попадает в тюрьму как епископ, но как хирург он все-таки нужен, часто его берут из тюрьмы, везут в баню и после этого ставят за операционный стол, чтобы после удачно сделанной операции обратно отправить в тюрьму. Потом его высылают все дальше и дальше в Сибирь, все севернее и севернее, в Заполярье. Везде, где бы он ни оказывался, он продолжает служить как епископ и работать как хирург, и тут оказывается, что его специальность совершенно необходима, потому что гнойная хирургия во время войны – это самая важная медицинская специальность. И он, Валентин Феликсович Войн-Висенецкий, в то время уже ставший епископом Лукой, ставится во главе нескольких фронтовых госпиталей, по 18 часов в день делает операции, выходит из операционной, чтобы поспать 2-3 часа, едет утром служить литургию в соборе, проповедует, после службы на ходу перекусывает, съедая 2 куска хлеба с чаем, и едет в свой госпиталь и становится за операционный стол.
После войны все-таки ввиду его особых заслуг перед медициной и ввиду того, что по его книжке «Очерки гнойной хирургии» учатся все без исключения медики СССР (он за нее получил даже Сталинскую премию), его в общем не преследуют. Его назначают епископом, сначала в Тамбов, в потом в Симферополь, но он слепнет, жизнь была трудной, он начинает слепнуть очень быстро. И вот, став абсолютно слепым, он продолжает консультировать как хирург: к нему привозят больных, он их на ощупь осматривает и молодым хирургам дает указания, как оперировать, и продолжает служить как епископ. К нему даже посылают больных, потому что говорят: «Если владыка Лука поймет, в чем тут дело, тогда, может быть, будет возможность прооперировать, если он ничего не скажет, я боюсь». В Симферополе на него смотрят как на живого святого, верующие и неверующие, и, когда дело касается архиепископа Луки, никто не думает, верит он в Бога или нет. А каком неверии в Бога может идти речь, когда он верит в Луку, а Лука верит в Бога. Город видит в нем человека, на которого можно во всем и полностью положиться.
Это уже почти наш современник: он умер в 1963 году. Здесь та же парадигма, образец поведения: человек выбирает не легкий, а максимально тяжелый путь. Человек, казалось бы, обрекает себя на неуспех, потому что, пока он был в Советской России просто профессором гнойной хирургии, он мог прожить блестящую жизнь. Такие специалисты всегда нужны, большие врачи даже в Советской России – это элита, их редко сажают. Все медики такого ранга имели хорошие дачи, хорошие квартиры, имели возможность покупать картины, скульптуры. (У меня был такой знакомый врач этого поколения, нельзя сказать, что он был каким-то стяжателем или требовал со своих пациентов чего-то невозможного. При этом он дома собрал великолепную коллекцию картин, статуй, мрамора, бронзы). То есть быть крупным врачом в советском обществе было безопасно, во-первых, и престижно, во-вторых, это значило принадлежать к какому-то высшему слою тогдашнего общества. Но он отвергает этот путь, он становится монахом, священником, епископом, он попадает в тюрьму и дальше кочует из тюрьмы в тюрьму, из лагеря в лагерь, по Сибири вплоть до Заполярья, он выбирает чудовищно трудный путь и в конце концов побеждает. Побеждает не в том смысле, что становится знаменитостью, а в том смысле, что он максимально реализуется, максимально реализует себя ради других. Мне приходилось видеть людей, которые были им прооперированы, которые были у него на медицинской консультации: для них это самое сильное впечатление в жизни было – встреча с архиепископом Лукой, второго такого человека найти невозможно. Тысячи людей были им возвращены к жизни, тысячи людей были выведены им из жизненных тупиков. Таким образом, христианин реализует себя не в том, что достигает личного успеха, а в том, что он делает что-то для людей вокруг себя.
Так что это: судьба или нет? Я бы повторил свой основной тезис – это жизненный путь вопреки, христианин живет вопреки трудностям, вопреки тому, что выбирает заведомо проигрышную дорогу, и побеждает не в том смысле, что в конце жизни имеет дачу, квартиру, машину и возможность два раза в год ездить на курорт, а в каком-то другом смысле, побеждает в том, что чувствует, умирая, что ему все-таки не совсем стыдно. Может быть помните у Чехова есть замечательный образ в рассказе «В овраге»: там полицейский Анисин говорит своей мачехе: «Когда меня венчали, то совесть у меня внутри где-то забилась. Знаете, бывает, когда яйцо возьмешь из-под курицы, в нем цыпленок бьется. Так и совесть во мне забилась как невылупившийся еще из яйца цыпленок». Когда жизни нашей приходит конец, совесть, как цыпленок, в нас внутри бьется. Христианину, если он прожил такую жизнь, как мать Мария или архиепископ Лука, не так стыдно умирать, как иногда бывает стыдно умирать нам. Вот где критерий христианской жизни – стыдно умирать или нестыдно, сделал я что-то, что нестыдно Богу принести, или только собрал всякие вещи, по поводу которых могу сказать: это сделал плохо, этого не сделал, это сделал очень плохо, кому-то не помог, кого-то обидел, кого-то оскорбил, кого-то оттолкнул и т. д., – что оставил за собой? То, что и они, сегодняшние наши два героя, или оставил за собой выжженное поле, как очень часто оставляют за собой люди.
Знаете, начинаешь говорить с нашими сегодняшними бомжами, спрашиваешь: «Как же ты дошел до такой жизни?». В основном они все были в тюрьме, причем за очень незначительные преступления (в основном кража с производства, кто-то украл ткань, кто-то детали, килограмм гвоздей) и довольно небольшие сроки получили. Потом вышли, опять что-то украли, снова попали в тюрьму. За плечами остается выжженное поле, потому что пьянствовали, били детей, кого-то из детей избили до того, что тот разболелся, мучили матерей, жен. Ушел в тюрьму, мать умерла, семья распалась, дети непонятно где, он непонятно где, у женщин, которые прошли через тюрьму, еще страшнее судьбы всегда. Вот говоришь им: «Ну что же ты не моешься, ходишь грязный, ходишь вонючий, живешь, как свинья, не найдешь какое-нибудь место (можно найти в Подмосковье, в других городах возможность работать и жить)?» Нет, не хотят. Почему? Потому что настолько давит то, что было в прошлом, настолько мрачные воспоминания у них о том, что было, что уже вырваться из них они не хотят, мол, я все равно такая дрянь, такой мерзавец, мне уже не встать и не хочу вставать. Вот это жизнь наоборот по сравнению с жизнями матери Марии и архиепископа Луки, жизнь, когда за спиной остаются порушенные судьбы родителей, жен и детей или мужей. (Одна женщина такая ко мне иногда приходит, она раза три за какие-то мелочи сидела в тюрьме, выйдя из тюрьмы, она обокрала собственную дочь, потом сбежала, где ее только ни избивали, где ее только ни насиловали, что с ней только ни случалось за ее многострадальную жизнь, каких только бед она ни пережила и каких только гадостей она ни наделала. Подняться ей нет никаких сил, она сама говорит: «Не знаю, как умирать буду, стыдно за все». Я ей говорю, – давай подниматься все-таки, пока тебе всего 58 лет, еще есть время, есть возможность подняться, – нет, уже не могу, то есть это другой вариант человеческой жизни).
Христианство оценивает жизнь в конце по тому, стыдно за то, что было, или не стыдно за то, что было. Но для этого нужна совесть, чтобы этот невылупившийся цыпленок бился в наших руках, как сказано у Чехова. Таким образом, то место, которое играет в античном миросозерцании судьба, в христианском миросозерцании, наверное, играет совесть, это основополагающее понятие, как в железобетонных конструкциях есть какие-то несущие стальные балки. Вот, пожалуй, что я вам хотел сказать, теперь давайте ваши вопросы.
Вопрос. – Вы говорите, что нет судьбы, а есть жизненный путь. Для вас не важна зависимость человека от чего-то того, что есть вне его? Вы рассказывали, что человек почувствовал, что Бог ему что-то говорит. Это разве не судьба?
– Почему судьба была так страшна для греков? И иногда страшна нам? Потому что мы ее боимся. Если мы полистаем Библию, то увидим, что слово, которое чаще всего повторяется в Священном Писании, это слово «не бойся». Если христианин хоть сколько-нибудь Бога чувствует, он не боится того, что мы называем «судьбой», поэтому он выходит победителем ее. Другое дело, что, конечно, мы попадаем в какие-то ситуации. Каждый из нас в какой-то момент жизни Бога чувствует – верующий, неверующий – чувствует какое-то прикосновение к Богу. Только одни как-то на это ответили, а другие просто приняли к сведению, иногда детям просто рассказывают: «Вот я тоже что-то такое видел». У меня был знакомый, уже старик, профессор, ученый, он говорил: «Ты знаешь, я в юности был очень верующим человеком, на службе иногда стоял, так Бога чувствовал». Я говорю: «Ну, а что же потом?». – «А потом как-то интерес к этому потерял». То есть человек почувствовал что-то, а потому это ушло, он не ответил, «потерял интерес», как он выражался, я думаю, что это не интерес, он потерял какую-то чуткость. Почему? Я думаю потому, что не ответил в какой-то момент на призыв, который шел. Откуда? Как хотите: от Бога или из глубины своего «я». Шел призыв, а он на него не ответил, в результате потерял Бога. В жизни он был довольно талантливым: не только писал свои формулы, студентов учил, он неплохо играл на рояле, но так играл, что начинал, например, какой-то этюд Шопена и не мог закончить. С детьми своими поссорился, внуков терпеть не мог, был фантастически капризным человеком, жена была страдалицей. Я думаю, что это все от того, что в какой-то момент он сломался, не ответил на этот призыв