Сам я, опять-таки, задаюсь вопросом: не было ли у Фалькенхайна и другой части — части, запрятанной глубоко в нем самом и причастной тем силам, которых он в полной мере мог никогда не осознавать, — силам, которых никто из нас не может осознавать в полной мере — которые натолкнули его на мысль создать кровокачку, и при этом он знал (назовем это знание бессознательным), что этот его насос будет погибелью мира, что это, так сказать, будет воплощенная смерть, и что смерть эта скосит под корень француза и немца, коровку, букашку, травинку — короче, выкосит саму жизнь.
Один военный стратег, которого мне довелось знавать, однажды заметил, что я столько читал и думал про Первую мировую и, в частности, про Верден, что стал «неуравновешенным», — так он выразился. «Далековато вы забрели от области своих компетенций», — так он мне заявил. Усугубляя ситуацию, я поведал своему военно-стратегическому приятелю, что впервые размышления о Первой мировой посетили меня, когда я увидел картину с изображением всего сущего. Так вышло, что нарисовал эту картину Франц Марк. Нарисовал он ее в 1913-м, за год до начала Первой мировой. «Судьба животных» — под таким названием известна эта картина.
На первый взгляд эта картина — произведение раннего европейского абстракционизма. Ее вдоль и поперек простреливают росчерки цветных линий. В самом деле, полотно — настоящая выжимка из всяких там авангардных направлений в искусстве, которые щедро плодились тогда в Европе. В живописи Марка есть следы музыкально-лирических абстракций Кандинского. Еще можно разглядеть более резкую абстракцию Робера и Сони Делоне и, так сказать, холодность кубофутуризма. Очевидно влияние русского конструктивизма, протосупрематизма, итальянского футуризма. Все эти «-измы» европейской живописи начала XX века на картине Марка тут как тут.
При ближайшем рассмотрении, однако же, картина — не совсем абстрактная. Стоит глазам привыкнуть к тому, чтобы вообще смотреть на эту работу, как видишь животных. Отсюда и название картины. Полотно вдоль и поперек рассечено линиями чистого цвета, но все это художническое дело происходит не в вакууме. Это дело происходит где-то и, что еще важнее, — с кем-то. Оно происходит, так скажем, с животными. И то, что происходит с животными — оно нехорошее.
Что судьба животных на картине Франца Марка складывается не очень удачно, мы знаем из росчерков цвета, которые безошибочно передают идею насилия. Животные (особенно синеватый олень, который посередине снизу) испытывают некую сильную муку. Этот застывший синий олень чуть приподнял переднюю левую ногу от земли, голова и шея у него запрокинуты до предела. Животное будто заходится в крике. Будто его пронзило одним из простреливающих центр картины желто-оранжевых цветовых стержней.
Приносят ли этого оленя в жертву? Но кто приносит оленя в жертву — и ради чего?
III. Выясняется, что солдат и художник Франц Марк еще и очень любил жизнерадостно-игривых коровок и вдобавок не был пацифистом. Короче говоря, выясняется, что в голове Франца Марка жизнерадостные коровки как-то уживались с войной
Картина «Судьба животных» поражает еще сильнее, если принять во внимание, что менее чем за три года до того, как написать «Судьбу животных», Франц Марк написал «Желтую корову». «Желтая корова» изображает одну из самых жизнерадостно-беззаботных коров, каких видывал мир. Пресловутая желтая корова, иначе и не скажешь, резвится — притом, что взрослым коровам такие занятия обычно даются с трудом. Но вот тем не менее у Марка желтая корова резвится. Желтая корова вскидывает задние ноги и вприпляску скачет себе по просторам. На заднем плане картины есть еще пара красных коров, и эти коровы хотя и не резвятся вприпляску, но тоже мирно и жизнерадостно пасутся на склоне.
Почему эта желтая корова у Франца Марка такая довольная? Наверняка и не скажешь. Сама корова никак свое поведение не объясняет. Хотя именно коровам резвиться несвойственно, другие животные в природе иногда таким занимаются. Понаблюдайте хоть сколько-нибудь за животными, погруженными в свои обыденные дела, — и увидите, что иногда на них внезапно что-то находит и они резвятся. Да, как правило эти резвящиеся животные — молодняк. Однако же не всегда. Похоже, что все животные — животные вообще любых видов и возрастов — подвержены внезапным проявлениям бессмысленной радости.
В прежние эпохи наподобие той, когда родился Франц Марк (а он родился в 1880 году), для людей из всех слоев общества близкое общение с животными — по крайней мере с теми одомашненными животными, каких можно встретить на ферме, — было гораздо привычней. Францу Марку частенько доводилось бродить где-нибудь в сельской местности, наблюдая за поведением коров, овец, козлов, оленей и другой живности. Непосредственно перед 1911 годом, когда Марк написал свою «Желтую корову», он проводил порядочно времени в деревне и поведение животных было очень ему интересно. Лето 1905-го Марк провел в блужданиях по Баварским Альпам. Там он видел животных и начал их зарисовывать. Особенно его тогда занимали овцы. В 1908 году Марк сделал пастельный рисунок с двумя оленями. В 1909-м закончил картину маслом «Большой пейзаж I». Картина изображает нескольких лошадей, сгрудившихся в правом нижнем краю полотна. Лошади тогда завораживали Марка как-то особо.
Главный символ художественного движения Der Blaue Reiter, с которым будет сильнее всего ассоциироваться Франц Марк, — наездник на синей лошади. Этот символ придумал Кандинский для обложки одноименного альманаха, который вышел в 1912 году. Но обычно синих лошадей рисовал не Кандинский, а Марк. Собственно, у многих Der Blaue Reiter наверняка ассоциируется с изображением синей лошади, нарисованной в 1911 году Марком (название картины — «Синяя лошадь I»), хотя верхом на этой лошади никто не сидит и обложку ни одного из выпусков Der Blaue Reiter она собой не украшала.
Короче, к 1910 году творчество Марка было посвящено в основном лошадям, хотя и прочих животных (в том числе оленей, коров, собак и лисиц) он тоже рисовал и писал вплоть до самой кончины. Года примерно с 1905-го и вплоть до его кончины в 1916-м увлеченность Марка животными лишь нарастала. Можно сказать, что вся непродолжительная карьера Франца Марка в роли художника — приблизительно десять лет с 1905-го по 1916-й — была посвящена животным. Марк был художником-анималистом.
Наблюдая за животными на лоне природы, Марк, должно быть, отметил, сколь внезапно те начинают резвиться. На них будто находит какое-то безумие. Они просто вертятся и прыгают. Или кружатся. Или подскакивают ввысь. Можно подумать — что-то неладно. Но стоит понаблюдать еще малость, и становится ясно, что ничего неладного нет. Животное счастливо. Счастливее всех счастливых. Животное ощущает всплеск такой радости, для которой у нас, может статься, и слова-то подходящего нет. Может, его лучше всего передать французским словом jouissance. Смысл преодоления границ объединяется в нем с неуловимо-сексуальным, как бы оргиастичным характером радости, которая охватывает зарезвившееся животное.
Именно эту составляющую jouissance, если уж называть это так, и передает «Желтая корова», которая вприпрыжку резвится себе на просторе. Потом, спустя каких-нибудь пару лет, Марк нарисует «Судьбу животных». Вскоре после этого он погибнет — его, как и многих других, убьют в битве под французским городишком Верден.
Такое развитие в творчестве Марка, который сперва рисовал животных в их покое и радости, а потом рисовал животных в их ужасной судьбе, очевиднее всего интерпретировать так: животные — аллегория положения дел в Европе, которое все ухудшалось и ухудшалось, — а потом разразилась Первая мировая. Судьба животных — это судьба Европы. И судьба эта очень скверная.
Некая доля истины в этой очевидной трактовке есть. Но едва ли это вся истина. Едва ли Франц Марк рисовал картины, которые все сводятся к ощущению, что «война — это плохо» или что Европа вляпалась в катастрофу. Потому что Марк так не чувствовал. Или, можно сказать, Марк не был уверен, что чувствует насчет войны в целом или насчет той конкретной войны, которая в конце концов стоила ему жизни. В Первой мировой, по ощущениям Марка, имелся некий глубинный смысл. Было 6 сентября 1914 года, Франц Марк проживал еще только первые недели повседневной солдатской рутины Великой войны, — и уже намекал на эти глубинные смыслы. В тот день, 6 сентября, он писал Марии про обмены артиллерийскими залпами, которые наблюдал за прошедшую неделю: «В этих артиллерийских баталиях есть нечто впечатляющее и мистическое».
Можно представить, что вот он, Марк, у подножья Вогез: артиллерия обменивается залпами, а он смотрит на взрывы по ту, затем по другую сторону. От реальной опасности он был в те дни далеко и мог наблюдать за происходящим с какой-никакой отрешенностью (нам, впрочем, от этой Марковой завороженности артиллерийским огнем как-то не по себе — мы-то ведь знаем, что один из таких обстрелов менее чем через два года будет стоить ему жизни). В первые дни войны артиллерийские обстрелы казались ему, должно быть, чем-то вроде стихии. В них было что-то в высшей степени грандиозное — как в оглушительной буре, обрушивающей на мир шум и свет. Громадная вселенская свистопляска — в ее рукотворном изводе.
22 сентября Марк пишет Марии такие строки: «Около полудня с удовольствием прокатился; в Вогезах есть нечто прелестное и мирное, порой уже и не веришь, что эта ужасающая война — всерьез, пока вновь не увидишь ее собственными глазами!» Обратите внимание на восклицательный знак. Марк называет войну «ужасающей». Но слово «ужасающая» он говорит не полностью в дурном смысле. Война — ужасающая, но она ужасающая в том же плане, в каком ужасает вообще все серьезное. Марк не говорит об этом в таких выражениях, но мог бы использовать древнегреческое прилагательное denos. Если что-нибудь denos — то оно громадное, пугающее и могуче-ошеломляющее. Марк тянулся к тому, что открыл для себя в Великой войне как