Схватив ружьё, он отошёл от костра. Он шёл быстро, спокойно и уверенно и шёл прямо на меня. Я бы мог отойти в сторону, успел бы, но я не отошёл.
Я встал на задние лапы, выпрямился. Он увидел меня и должен был сейчас стрелять. А яблоко-то своё он всё-таки успел сгрызть. Глупо это – таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить.
Закинув за плечо ружьё, я отошёл от костра.
Я шёл прямо к скрипящей сосне и вдруг увидел Сухолапого. Кажется, я заметил его первым.
Нет, не багровой в сумерках была его голова. Мне она показалась тёмно-зелёной, а глаза светлыми. Жёлтенькие, что ли?
Сухолапый вздрогнул и поднялся на дыбы.
Я тут же оборотился к нему спиной и пошёл к скрипящей осине. Было всего несколько шагов. Раз, два, три, четыре… я дошагал до осины. Я не знал, остановиться мне или нет.
Я остановился. Тронул осину рукой. Нет, не скрипит. Привалился к ней плечом, и слабо, слабо скрипнула где-то наверху её макушка.
От осины я пошёл дальше к опалённым буграм. Я не оглядывался.
Сумерки всё тянулись, когда я оказался на кишемской тропе, и, только когда вышел из леса, в поле настигла меня ночь.
Я уже перешёл поле, когда услыхал далёкий осиновый скрип.
Глупо это – таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить.
Четвёртый венец
Рассказ из дневника
– Сумасшедший идёт, надо дверь запереть, – сказала Алёна, но дверь запереть не успела, и сумасшедший вошёл в дом.
Он был в болотных броднях-сапогах, в свитере, в шапке с помпоном.
По морозу, по промозглости, которая была на улице, по ветру, дующему с Онего, – сумасшедший должен быть пронзён и смертельно болен насквозь. И рваный свитер, и шапка, и помпон – всё было мокро на нём и обледенело. Лицо – фиолетовое, белое и синее. Он, естественно, дрожал.
Минуя Алёну, окостеневшую у печки, он направился прямо ко мне.
Я сидел у стола и рылся в своих бумагах. Делая строгий вид, что я безумно занят, я тем не менее встал, протянул ему руку и сказал:
– Юра.
– Женька, – ответил сумасшедший и сжал мне ладонь.
Я сел на место. Сумасшедший стоял передо мной у стола. Разговор надо было как-то продолжать.
– Ну ты чего, замёрз, что ли? – сказал я.
– Да нет… разве это мороз? Вот через месяц начнётся.
– Ты бы хоть плащ надел какой, а то, ей-богу… пневмония… тоже, знаешь…
– Плащ у меня есть там, в одном месте. – И сумасшедший кивнул за окно. – Да я мороза не боюсь. Я на медведя с ножом. Вот с этим! Восемь медведей взял. У меня и ружьё есть там. – И он снова кивнул за окно, но в какое-то другое место. – А вот пуль мало. Так что я с ножом.
– Ну что ж, – сказал я. – Нож – это верное.
Женька протянул мне нож – широкий и мутный какой-то тесак. Алёна тревожно глядела от печки. Я потрогал пальцем лезвие и отдал нож сумасшедшему.
– Убери и никому не показывай, – сказал я.
Женька послушно кивнул, сунул тесак куда-то под свитер. Алёна облегчённо вздохнула.
– Рассказывай, парень, – сказал я.
– Чего рассказывать?
– Как чего? Рыбу-то ловишь или нет?
– Какая сейчас рыба – ветер да волна. Хариус только берёт на кораблик.
– Ладно тебе, ей-богу, врать. Медведи – ладно, а насчёт хариуса не ври, не люблю.
– Как же… Восемь штук вчера поймал на кораблик…
– Ладно, не ври, – сказал я, вставая. – Ты зачем пришёл?
– За солью.
– Отсыпь ему, Алён.
Алёна ворча отошла от печки, отсыпала из пачки соли – не на засол, на пропитание. Положила кулёк на стол. Сумасшедший схватил соль и сунул за пазуху. Плохо свёрнутый кулёк за пазухой должен был неминуемо развернуться. Но это было не моё дело. Просил соли – получил.
– Юрка, – сказал сумасшедший, – мне спичек.
Под медвежье какое-то и неудовлетворительное ворчанье Алёны я дал сумасшедшему спичек, хлеба, чая, сахару, пачку сигарет.
– Слушай, – сказал сумасшедший. – Хочешь я тебе кораблик принесу? Сам будешь хариуса ловить. Завтра принесу. Знаешь, такой кораблик, бежит по волнам, а к нему мушки приделаны. Хариус на них хорошо берёт. Завтра принесу… Слушай, а что бы немного вина? А?
Алёна у печки напряглась. Лицо её окаменело. Она внимательно глядела на меня, ожидая, что я скажу.
– Алён, – сказал я, – Женька верно говорит, а что ж вина?
– Какого вина?
– Ну, сама знаешь какого.
– Вина! – прикрикнула вдруг Алёна. – Какого вина?!
– Ну, того. Какое ты спрятала.
Алёна хлопнула дверью, яростно протопала по крыльцу и вылетела на улицу. В доме стало тихо. Я потёр лоб и сел за стол.
– Ладно, Женька, – сказал я. – Меня здесь не понимают… Иди…
Прижимая к груди собственную пазуху, за которой находились спички, соль, чай, сахар, хлеб и сигареты, сумасшедший попятился к выходу.
– Завтра будет кораблик, – бормотал он.
– Завтра меня не будет дома. Приходи послезавтра.
Сумаcшедший вышел на улицу. В окошко я видел, как идёт он вдоль покосившейся изгороди к озеру. Ветер был жуткий, и сумасшедший кренился под его порывами, поворачивался к ветру плечом.
Дверь хлопнула. Вошла Алёна.
– Теперь он к нам повадится, – сказала она.
Алёна осуждала меня, и я не знал, как ей возразить.
Вечером вернулся с охоты Вадим. Сели ужинать.
Ветер выл за окном, мелкий снег с мелким дождём хлестал в стекло.
– Теперь-то сумасшедший к нам повадится, – говорила Алёна, выставляя на стол то самое, о чём я намекал ей совсем недавно.
– Неужели это так? – сказал Вадим. – Неужели ты бы выпил с ним наш последний припас?
– Ну уж не знаю. Во-первых, Алёна никогда бы в жизни сумасшедшему вина не поставила. А если бы и поставила – немножко можно.
Выл за окном ветер. Лампочка над нашим крыльцом болталась и скрипела, и видно было через стекло, как мечутся электрические сполохи, как высвечивают подбитую снегом землю и изгородь с висящими на ней изжёванными ветром тряпками, как пытаются пробить черноту, досветить до близкого леса, и действительно неприятно было знать, что в черноте этой, в промозглости и сырости бродит где-то около дома сумасшедший. Манят его освещённые наши окна и тёплый ужин.
– С ножом на медведя – это он, конечно, врёт, – усмехнувшись, сказал Вадим, – и насчёт хариуса врёт, и никакого кораблика он тебе не принесёт. А завтра снова придёт чего-нибудь просить. Так что с сумасшедшими дружбу лучше не водить.
– Позволь, – сказал я. – А в чём заключается его сумасшествие?
– Да как же, – ответил Вадим. – Дело ясное.
Откуда появился здесь, на берегах Онежского озера, Женька – неизвестно. То ли приехал он из Медвежьегорска, то ли из Кондопоги. Кому-то он вроде рассказывал, что дочка его вышла замуж, а муж-то Женьку из дому прогнал. Вот он и приехал сюда строить себе избушку. Жить негде. История хоть и не совсем обычная, но житейская, и состава сумасшествия в ней пока не было.
Было одно – избушку он начал рубить, не получив никакого согласия и не спросив ни у кого разрешения. Это, конечно, некоторое помешательство, но не полное же сумасшествие. Места глухие. В тайге, на берегах озёр, не одна стоит охотничья избушка без особых на то разрешений и согласий.
Избушку свою Женька начал рубить неподалёку от берега озера, в лесу. Но это был ещё не настоящий, не матёрый лес. Это была узкая прибрежная полоса, что отделяла озеро от шоссе на Великую Губу. Признать такую избушку за охотничью было невозможно. По всем охотничьим идеям, по всем промысловым статьям рубить избушку в таком месте – полное сумасшествие. С одной стороны – шоссе, с другой – озеро, настоящей дичи нет. За глухарём или за куницей идти далеко.
Рубить избушку Женька начал в августе, а в конце сентября объявились к нему лесники. Стали составлять протокол. Женька упал на землю, скорчился и выпустил пену:
– Рублю домик… зять выгнал… с ножом на медведя…
Лесники отступились.
Приехала милиция в малом составе. Опять были слёзы, крики и пена. Милиция в малом составе отступилась – глухие всё-таки места.
– Не вижу состава сумасшествия, – сказал я. – Корчи и пена – ерунда. Прикинулся перед властями.
– Бог с ней, с пеной, – сказал Вадим. – Но скажи, какой охотник будет рубить избушку в таком месте? А ты видел, как она срублена? Там у него между брёвнами такие щели – кулак можно просунуть.
– Холод, ветер, – добавила Алёна. – А он в свитере драном.
– Не вижу в драном свитере состава сумасшествия, – сказал я.
На другой день отправились мы с Вадимом на Хрыли.
Веселят меня эти слова – «отправились на Хрыли». Что-то есть дурацкое в этих самых «Хрылях».
А между тем Хрыли – это глухое лесное озеро, на берегу которого и жил, наверно, когда-то некоторый хрыль.
С красной скалы, нависшей над озером, ловили мы на Хрылях чёрных и горбатых окуней.
– Приходил твой друг, – сообщила Алена, когда мы вернулись домой.
– Какой друг?
– Сумасшедший. Взял ещё хлеба и соли.
– Кораблик принёс?
– Ничего не принёс. Сидел всё, ждал тебя на крыльце.
День уже шёл под вечер, уже закат распластался над озером. Я взял ружьё и пошёл глянуть на избушку, которую рубил сумасшедший.
Подходя к лесу, я вдруг заприметил Женьку. Он шёл впереди меня шагов за сорок. Как-то получилось, что меня заслонили кусты, когда он оглянулся.
Осмотревшись тревожно, не заметив меня, он вдруг наклонился и спрятал что-то под ольховый куст, закидал пожухшими ветками. Выпрямился, огляделся, опять не заметил меня и ушёл по тропе в лес.
Я подождал немного и пошёл следом.
Под ольховый куст не заглянув, я вошёл в лес и, метров пройдя с полторы сотни, увидел сруб в три венца. Начат был венец четвёртый.
Внутри сруба, облокотясь на бревно, стоял Женька в свитере и помпоне.
– Ну ты и хвощ, – сказал я с некоторой приветливостью. – А где ж обещанный кораблик?
– Да вот же он, – стал извиняться Женька, достал из-под бревна кораблик с рваными крючками, перепутанными мушками.