– Какое наслажденье! – кричал Фанерный. – Счастье! Вы не можете себе представить, какое это блаженство, когда пуля пронзает твою грудь. А уж попадание в самое сердце – это вершина нашей жизни. Кого не простреливали – тому этого не понять. Прошу! Стреляйте ещё! В меня так давно никто не стрелял.
– Хватит, – сказал капитан. – Патроны надо беречь. А вот вы скажите мне, любезный, где тут у вас колодец?
– Колодец вон там, поправее. В нём кабан сидит! Эй, кабан! Вылезай, старая ты глупая мишень! Вылезай, здесь здорово стреляют! Кабаняро! Вываливай!
Недовольно и фанерно похрюкивая, из колодца поправее вылез здоровенный зелёный кабан, весь расчерченный белыми окружностями. Он повернулся к нам боком и вдруг помчался над траншеей, имитируя тараний бег.
– Стреляйте же! Стреляйте! – крикнул наш ромбический приятель. – Делайте опережение на три корпуса!
Капитан отвернулся и спрятал ствол в карман нагрудного жилета.
Лоцман Кацман вдруг засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла чёрточку в фамилии Петров-Лодкин.
Первая половинка фамилии – а именно Петров – подлетела в небо, а вторая половинка – Лодкин – ухватила Петрова за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде «Хрен голландский».
Кабан развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец.
– Хреновенько стреляют, – хрюкал он из колодца фанерным голосом.
– Да, братцы, – сказал наш ромбический друг на общей ноге, – огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, – закричал он в сторону колодца, – бегал бы помедленней! Носишься, будто тебя ошпарили!
– Эй, кабан, – крикнул Пахомыч, – у тебя там в колодце вода-то есть?
– Откуда? – ворчал кабан. – Какая вода? Придумали ещё! Дробью попасть не могут.
– Эх, лоцман-лоцман, – хмурился капитан, – к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять?
– А я в кабана и не целился, – неожиданно заявил Кацман, – я в чёрточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в чёрточку фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта чёрточка давно меня раздражала.
– Благодарите судьбу, что вы попали не в мою чёрточку, – сказал Суер-Выер.
Между тем петровлодкинская чёрточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте.
– Эй ты, дефис! – орал матрос, лишенный чёрточки. – На место!
– Мне и тут хорошо, – нагло отвечал дефис, – а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой – Петров. Полетаю лучше, как чайка.
– Хватит валять дурака, – решительно сказал Суер. – Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор.
Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею.
– Вот теперь неплохо, – хрюкнул он. – Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна – пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно.
С дождями натекло.
На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать всё новые фанерные фигуры.
Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и башибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы, чёрт знает что!
Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять.
– Некогда, братцы! – кричал Пахомыч. – Воду надо таскать!
Пока мы таскали воду, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей:
– Не волнуйтесь, ребята! Они ещё постреляют, когда воды наберут.
– Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! – уверял и Пахомыч.
– Вы уж жахните, пожалуйста, – просил Фанерный, – не подводите меня.
Между тем вся эта фанерная пинакотека тихо скулила и жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки.
Перепрыгивая рвы и траншеи, мы с капитаном обошли этот трагический ряд мишеней.
Я чувствовал, что капитан очень жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью.
Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры.
– Пальните в меня, братцы! – просил душман. Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце.
А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову.
Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей.
От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влёт бекасинником.
Стая тарелочек перепугала петровлодкинский дефис.
В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на своё место.
Глава XXIV. Остров Уникорн
– А остров Уникорн, друзья, – рассказывал Суер-Выер, – открыт ещё в пятом веке до новой эры капитаном Ктессом. Но сейчас это открытие считается недействительным, потому что эра – новая.
– Новая? – удивился лоцман Кацман. – С чего это она такая уж новая?
Капитан неожиданно закашлялся. Он явно не знал, что сказать. Прищурившись, внутренним своим взглядом рассматривал он нашу новую эру, но ничего такого уж особо нового в ней, кажется, не находил.
– Ладно тебе, – толкнул лоцмана старпом, выручая капитана, – сказано тебе: новая, значит – новая, сиди и помалкивай.
– По большому счёту э… – продолжал Суер. – По большому счёту э… надо бы снова открыть этот остров.
– Ну давайте откроем, сэр, – сказал Пахомыч, – чего тянуть? Плевали мы на эру…
Остров Уникорн сам открылся нам издалека.
Подобный многоэтажному торту, лежал он среди океанских гладей, и, как марципаны, то там то сям торчали и блистали розовые везувии, а вместо сливочных роз пышно вздымались пальмы.
Никаких серпилий, к сожалению, видно не было. Вместо листьев с пальм свешивались запятые, а также буквы «икс» и «игрек».
– Запятых да игреков, пожалуй, не нанюхаешься, – задумчиво сказал Кацман.
– Иксы можно сварить и съесть, – пояснил Суер, – очень неплохое блюдо, напоминает телятину, а игреков можно и на зиму насушить. Старпом, готовьте вельбот!
– Почему не шлюпку, сэр?
– В чём дело? – удивился капитан. – В вельбот мы сможем погрузить значительно больше иксов и игреков, а запятые, кстати, годятся к бульону вместо лаврового листа.
Кроме вёсел, мы с собой в вельбот захватили ещё и грабли, чтоб удобней было сгребать запятые, когда они понападают с пальм.
Сойдя на берег, мы сразу принялись трясти пальмы.
Запятые посыпались охотно. Правда, одна запятая упала на голову лоцману, пробила шляпу и вырвала клок волос, а другая умудрилась прорваться за шиворот старпому.
Она корябалась под тельняшкой и щипалась.
Пахомыч с проклятьем вырвал её, шмякнул об камень и растоптал. Иксы и игреки отрывались с трудом, их приходилось срубать корабельными топорами, но всё-таки мы набрали целую тачку этих латинских знаков.
Впрочем, совсем недолго мы так баловались и прохлаждались с иксами и запятыми. Ненавязчивый, но всё нарастающий гром и топот послышались вдали.
– Скорее в вельбот! – крикнул капитан. – К чёрту лишние запятые! Бросайте их! Бежим! Бежим! Это – Уникорн!
Немыслимый глухой рёв послышался за скалами, и мы увидели вдруг острую пику. Она вылезала из-за скалы и нарастала, нарастала, постепенно утолщаясь.
– Чёрт подери! – кричал капитан. – Я не думал, что он ещё жив! Капитан Ктесс видел его в пятом веке до нашей эры! А сейчас эра-то новая!
– Навались! Навались! – командовал Суер. – Левая – загребай! Правая – табань! Подальше от берега, а то он достанет нас! Достанет!
Матросы наваливались изо всех сил, а пика, толстенная, как сосновое бревно, и острая, как сапожное шило, всё вываливала из-за скалы.
Наконец дьявольский вывал прекратился, и мы увидели, что это не пика, а огромный рог, приделанный ко лбу мускулистого существа с бёдрами оленя, хребтиной буйвола, холкой харрабанды, рёбрами зебры, жабрами жаббры, умбрами кобры и шкундрами шоколандры. У него были густые вепри, ноздри и брежни.
– Это он! – кричал капитан. – Это – Уникорн! О Боже правый! Какой у него страшный корн! Какой рог! Какой церос!
Да, друзья, это был Уникорн, или так называемый Моноцерос, которого русские подполковники чаще всего называют Единорогом.
Разъярённый отсутствием многих запятых, он подскакал к берегу и стал тыкать своим рогом в наш хорошо осмолённый вельбот.
Слава Создателю, что мы успели уже далеко отвалить от берега, и страшный бивень полосовал нейтральные воды, подкидывая в воздух акул и осьминогов.
Глава XXV. Дротики и кортики
– Да, это – единственный выход, – говорил сэр Суер-Выер, расхаживая по палубе взад и вперёд. – Единственный.
Мы никак не могли понять, что творится с нашим капитаном, и жарили свои запятые.
Их, оказывается, очень даже легко жарить.
Получается вкуснее, чем грибы.
Только масло нужно особое. Мы жарили на масле, которое накачали на острове масляных пчёл. Тамошние пчелы откладывают в соты первоклассное подсолнечное масло. Забавно, что подсолнухи на острове не растут, и пчёлы собирают масло прямо с облаков. Правда, с особых облаков, с тех, что называются – кумулюсы.
А боцман Чугайло от этих жареных запятых вообще с ума посходил.
У него как-то в голове не укладывалось, что знаки препинания можно жарить. А когда уложилось, он нанизал запятых, как шашлык, на шампур, натолок иксов и игреков.
– А это, – говорит, – у меня будет сухой соус. Развёл мангал и стал прокаливать запятые. Вонь стояла ужасная, а боцман ел, обливаясь потом. Кошмарный, скажу вам, тип был наш боцман Чугайло.
– Да! Это – единственный выход! – окончательно и твёрдо произнёс Суер-Выер, стукнул кулаком по бочке с порохом и подошёл к каюте мадам Френкель.
– Мадам! – сдержанно сказал он в закрытое дверью пространство. – Поверьте, это – единственный выход!