и вопросы.
В основе его замешательства лежит предположение, что он может прийти к «истине» путем эмпирических методов. Эта абсурдная идея подменяет подлинное познание того, что есть истина. К этой идее он пришел в результате обобщения некоторых законов, которые «работают» в пределах коротких временных промежутков или в небольшом масштабе.
Он исходит из допущения, что может сам, без помощи прийти к истине, поэтому он вынужден приписывать себе обладание определенным качеством. Качество это, по сути, выражается для него в том, что индивидуальный человек имеет какую-то трансцендентную важность, и эта идея, будучи сама по себе лишь гипотезой, быстро превращается в веру. Уже одно использование этого допущения исключает содержащуюся в нем истину. Оно способствует развитию в человеке себялюбия, эгоизма и отсутствия гибкости. Первоначально, обладая ценностью и все еще сохраняя свое значение в некоторых областях, концепция эта была возведена на пьедестал и названа «Человеческим Достоинством», «Независимостью человеческого Интеллекта» и тому подобное. Получив такие имена, она заняла свое место среди других «священных» концепций, которые, работают они или нет, не принято даже подвергать сомнению. В них не принято сомневаться и в том случае, когда их неуклюжее применение создает для человека опасность и отдает его во власть механизма обусловливания. Механизм обусловливания представляет собой один из инструментов самогипноза или самоусыпления.
С незапамятных времен существовали люди, которые находились вне этой порочной системы, по крайней мере, в достаточной степени, чтобы осознать, что у человека есть назначение, и понять, в чем состоит его назначение и как оно может реализоваться.
Длинная цепь преемственности учителей в различных странах, а также меняющиеся по необходимости акценты в Учении обеспечивали этой Традиции выживание, практическое использование ее методологии и передачу ее последующим поколениям. Дабы уберечься от враждебности, которая свойственна спящим, все это делалось по большей части с соблюдением мер предосторожности. Там же, где необходимость превозмогала предосторожность, возникали кризисные ситуации и даже хуже того.
Один из наших великих учителей, живший в XII веке, мастер Санаи, говорил об этом сне, о том, что человек сам отдается во власть сна; что ему необходимо выйти из этого порочного круга; что нет никакого контакта между софистами, болтунами и теми, кто понимает ситуацию; что у людей отсутствует понимание того, что является тщетным; что мышление спящего перевернуто с ног на голову; что автоматизм и простые привычки очень опасны.
В своей изумительной книге «Окруженный Стеной Сад Истины» он говорит:
«Человечество спит — люди этого мира погрузились в сон, обеспокоенные лишь бесполезным, живя в сфере беспорядка. И даже религия не поднимется над всем этим, будучи простой привычкой и обычаем, а не набожностью. Такая «вера» глупа. Не болтай перед Людьми Пути. Лучше сожги себя в пламени стыда, ведь горящее раскаяние помогает избежать зла. Ты стоишь вверх ногами по отношению к Реальности, и потому твоя «мудрость» и «вера» также перевернуты с ног на голову. Человек не должен сам себе плести сеть. Лев разрывает в клочки клетку «самого себя».
Привычка и автоматизм, такие полезные на определенном жизненном этапе и столь существенные в определенном контексте, становятся для человека клеткой. Это мешает познанию истины, не позволяет видеть вещи в их истинном свете. Связав себя своими собственными веревками, человек спит и ведет себя или думает, что ведет себя, так, как если бы он бодрствовал и не был связан, а это еще больше его одурманивает. Но у человека есть судьба — эволюционное назначение. Концепция, посредством которой возможно подойти к этому вопросу, передавалась людям через действующие школы (тарикаты) нашей традиции. Великий учитель Руми, ученик Санаи, приглашает человека увидеть себя частью эволюционной системы. Это только аналогия, стандартная в мышлении нашей Традиции и как таковая не предназначенная для того, чтобы ее воспринимали как универсальную истину. Выражаясь иными словами, аналогия используется лишь для того, чтобы пролить свет на ситуацию. Она не претендует и не способна выразить ее полностью.
Человек, согласно Руми и другим учителям, имеет эволюционное назначение, он развился в результате последовательных волн усилия. На каждой стадии он изменялся: от минерала к растению, от растения к животному. И на каждой стадии в своем развитии он достигал следующего этапа бытия и нового уровня питания, попадал в иную окружающею среду. Из-за необходимости адаптироваться в новых условиях он забыл о том усилии, которое было ему необходимо на ранних стадиях развития. На каждой стадии после того, как он осознавал эволюционную необходимость, ему требовалась новая формулировка [Учения].
Увеличение необходимости проявляется как побуждение двигаться дальше, вперед, наверх — «прочь от того, чем человек является». Те, кто не развивает в себе в правильной форме этого осознания, остаются «минералами», «растениями», «животными».
Осознание основано на усилиях и факторах, которые могут быть представлены, хотя и в грубом приближении, как некая хрупкая и тонкая способность к различению, сочетающаяся с присутствием в человеке побуждения к движению вперед.
Это побуждение идти вперед, если оно не будет правильно выражено в терминах поистине последовательного прогресса, вызовет в человеке неудовлетворенность. Неудовлетворенность, таким образом, обусловлена в человеке тем, что он не нашел пути к реализации своей функции — идти вперед определенным путем. Основное побуждение может быть в нем очень сильным, поэтому он изобретает для себя различные суррогаты, которые, подобно наркотикам, дают ему временное успокоение и рождают в нем ощущение «реализации». Пытаясь в таком полусознательном состоянии объяснить свою ситуацию, он приходит к выводу, что это неестественное положение дел предназначено ему судьбой. После этого он реорганизует свое мышление, чтобы легче было поверить, что ему необходимы нерешительность, неуверенность, неопределенность, незавершенность, поскольку именно эти качества и подталкивают его к продолжению борьбы. И, конечно же, в этом он прав, но только если рассматривать незрелое использование грубого побуждения или устремления как выражение целого, в котором сосредоточено все реальное или потенциальное существо человека и весь человеческий опыт. На основе существования пустоты и того, как он ею пользуется, он предполагает, что понимает ее функцию. Источник света также может выделять тепло, но для слепого человека, кроме тепла, ничто не будет исходить из этого источника — он ведь ничего не знает о свете. Из-за своей неполноценности слепой может чувствовать себя в опасности, ему может быть неспокойно, но у него нет никакого представления о том, что значит «видеть», и поэтому он способен думать только в категориях «тепла».
Казалось бы, совершенно очевидно, что, мысля о «побуждении», как о силе, которая годится лишь для человеческого выживания, люди просто исходят из «внешней» диагностики, которая, вполне естественно, вытекает из предположения, что ничего больше человеку и не надо делать.
Но это не объективный факт.
Необходимо понять, что этот вывод не в состоянии объяснить даже такой феномен, как человеческая неугомонность, потому что, скорее всего, вывод вытекает из предположения, порождаемого тем, как эта неугомонность обычно используется человеком.
Развивая аналогию слепоты, позаимствованную у великого учителя Шабистари и других учителей, мы можем с нашей точки зрения увидеть нелогичность этой ситуации, что проявляется хотя бы в несовершенной фразеологии, которой располагает логика. Итак, давайте воспользуемся этой аналогией.
Предположим, что человек, обладающий зрением, пытается объяснить слепому, что такое цвет. Слепой говорит, что не может даже представить себе, что это такое, и просит продемонстрировать для него этот цвет. Он просит дать какое-то его описание или какую-то аналогию цвета. Видящий может сделать это одним из множества путей. Предположим, он ему скажет: «С помощью зрения ты сможешь уравновесить свои органы чувств. Тебе не понадобится больше твой слишком развитый слух, и он в результате ослабеет». Тут слепой, конечно же, прервет зрячего и скажет: «Ты хочешь лишить меня слуха?! Этого великого дара?! Чтобы мои враги могли подкрасться ко мне и я их не услышал? Да это же изменит весь мой мир! И отнюдь не к лучшему, скорее, наоборот».
Заметьте, даже если бы это было в наших силах — убедить слепого в том, что со зрением ему будет хорошо, и если бы перед нами стояла задача наделить его зрением до того, как он научится им эффективно пользоваться, то и в этом случае мы должны были бы хорошенько подумать, прежде чем браться за такое дело.
Конечно, вы можете развить аналогию «слепого», воспользовавшись интеллектуальной софистикой, попытаться состряпать какую-нибудь методу для решения или обхода проблемы слепого. Но результат или метод, к которому вы придете, нельзя будет перевести на язык, приемлемый для решения нашей реальной задачи, потому что эта аналогия служит всего лишь иллюстрацией и просто несоизмерима по масштабу с задачей человеческого развития, которую решаем мы.
Человек в периоды «застоя» научился, и это часто было вполне оправданно, полагаться на эмоции и интеллект. У него есть привычные образцы, и он, прежде чем даже согласиться что-либо исследовать, требует, чтобы это было представлено ему именно в таких категориях. «Объясните мне, — говорит он, ~ как может ваше «зрение» улучшить мой слух?» Это и есть то, что называется перевернутой с ног на голову или вывернутой наизнанку мудростью.
Гипертрофия интеллекта, или интеллектуализм как таковой, глубоко укоренившийся в человеке и «оправдываемый» с помощью приемов софистики, стал серьезным препятствием на пути человеческого развития. Используя выражение, получившее широкое распространение в Англии, мы можем сказать, что интеллект «не знает своего места».