Наконец решили провести занятие по стрельбе из винтовки. Опять Сухэ оказался первым. Глаз у него был меткий, руки не дрожали, как у других новобранцев.
— Ловкий! — восхищался командир эскадрона.
С тех пор кличка «Ловкий» — «Гоймин» — пристала к Сухэ. А он сам думал лишь об одном: только бы перевели в строевую часть! Правда, на складе ему выдали и хантаз и шапку цирика, но о переводе его в строевые и не думали. Ведь никто не умел так ловко, как Сухэ, колоть дрова и разжигать огонь в очаге.
Но была еще одна сторона жизни Сухэ, о которой никто не догадывался. Он часто бывал в Урге и всегда возвращался с новостями. А потом вечерами делился этими новостями с цириками. То, что творилось в мире, было намного значительнее тусклого, однообразного прозябания в Худжирбулане. Здесь жизнь, казалось, остановилась. На Монголию будто бы никто не собирался нападать. Он слишком живо интересовался всем, что творится в мире: известия в Ургу привозили караванщики, беглые из Китая, из Барги и Внутренней Монголии.
Однажды Сухэ встретил знакомого караванщика, побывавшего недавно в Харбине; и тот, оглядываясь по сторонам, вытащил из-за пазухи потертый газетный листок.
— «Монголын сонин бичиг», — прочитал Сухэ. — «Монгольская газета».
Эту газету Сухэ сохранил у себя и по вечерам пересказывал ее содержание своим товарищам по службе. Газета издавалась в Харбине. Да и не могла такая газета издаваться в Урге! В ней высмеивался «солнечно-светлый» богдо-гэгэн, говорилось о том, что следовало бы отделить церковь от государства, так как со времени восшествия Джебдзундамбы на ханский престол вся государственная власть, по сути, отдана в руки высшего духовенства, которое творит суд и расправу и притесняет даже князей.
Сухэ как бы взглянул со стороны на все то, что делается сейчас в Монголии. Корреспонденты, писавшие в газету, знали все подробности ургинской и худонской жизни, и Сухэ догадывался, что эти корреспонденты находятся где-то здесь, неподалеку.
Газета… Измятый, потертый листок бумаги казался неведомым чудом. Газету — вот что нужно Монголии! Свою газету, такую, чтобы в нее можно было бы писать обо всем: и о том, как князья обдирают до последней нитки аратов, и о действиях достойного Аюши, и о том, как плоха и небоеспособна армия «солнечно-светлого».
Газету Сухэ носил у самого сердца: она не должна была попадаться на глаза начальству. В ней говорилось и о положении в России, и о революции в Китае, и о незнаемых, но грозных странах: Америке, Англии, Франции. И обо всем этом было напечатано монгольскими буквами, теми самыми, которые напоминают стебель колючего растения. Правдивое колючее слово…
Нужно будет наведаться к дядюшке Жамьяну и передать ему самый красивый хадак — ведь это он сделал — босоногого мальчишку Сухэ зрячим.
А в мире творились большие дела.
Это был 1912 год. Правительство богдо-гэгэна, придя к власти, добивалось включения в состав созданного им государства Барги и Внутренней Монголии. Оно искало поддержки у царской России. В случае если бы Россия не захотела оказать помощи, феодалы готовы были искать ее у любого другого государства, хотя бы у Японии.
А в Китае революция разрасталась все больше и больше. Еще раньше провинции Шаньдун, Шанси, Гуаньси объявили о своей независимости от пекинского правительства. В Кантоне была провозглашена Кантонская республика. В самом Пекине две дивизии правительственных войск вышли на улицы с требованием конституции. Династия была напугана до крайней степени и решила срочным порядком назначить премьер-министром ранее опального Юань Ши-кая. Династия надеялась, что Юань Ши-кай использует свои связи с либералами и оторвет их от дальнейшего сотрудничества с революционерами. Либералы Юга действительно видели в Юань Ши-кае единомышленника и готовы были пойти на переговоры с ним. Империалистические державы в это время внимательно следили за событиями в Китае. Они высадили свои десанты в Ханькоу, Нанкине, Шанхае, Кантоне и в других портах. Иностранные дипломаты, стремясь погасить революцию, сыграли свою роль в организации мирных переговоров между восставшим Югом и Юань Ши-каем.
24 декабря 1911 года в Шанхай прибыл из-за границы Сунь Ят-сен. К этому времени революционное правительство из Учана уже переехало в Нанкин, который был объявлен столицей Китайской республики. В Нанкине на конференции представителей всех сбросивших власть маньчжуров южных провинций Сунь Ят-сен был избран первым временным президентом Китайской республики. Однако положение молодой республики было непрочным. Империалистические державы, грозя интервенцией, настойчиво требовали установления «мира и порядка» в Китае и настаивали на соглашении Юга с Севером.
12 февраля 1912 года произошло историческое для Китая событие: монархия была сметена революцией. В этот день, по совету Юань Ши-кая, мать-регентша Лун Ю, спасая малолетнего императора Пу И, обнародовала указ об отречении Дайцинской династии. В нем было сказано, что сам богдыхан будто бы решил «даровать» народу республику.
Юань Ши-кай, притворившись сторонником республики, тотчас же сообщил обо всем Сунь Ят-сену в Нанкин. Сунь Ят-сен, считая, что главное — это установление республики, отказался от своего президентского поста в пользу Юань Ши-кая. Этот свой шаг Сунь Ят-сен позже осудил как ошибочный.
Президентом Китая стал Юань Ши-кай. Его поддерживали капиталисты всей Европы и Америки. В. И. Ленин писал, что деятели, подобные Юань Шикаю, «более всего способны к измене: вчера они боялись богдыхана, раболепствовали перед ним; потом, — когда увидали силу, когда почувствовали победу революционной демократии, — они изменили богдыхану, а завтра будут предавать демократов ради сделки с каким-нибудь старым или новым «конституционным» богдыханом».
Дальнейшие события показали, насколько справедливыми были эти слова.
Китайская революция закончилась, так и не развернувшись во всю силу. Она не принесла китайскому народу ни свободы, ни облегчения его тяжелого положения.
Русское правительство вступило в переговоры с Юань Ши-каем по монгольскому вопросу. Оно отстаивало для Монголии более или менее широкую автономию в составе Китая и официальное признание особых прав России, без согласия которой китайское правительство не должно было там ничего предпринимать.
Юань Ши-кай решительно отказался признать отделение Внешней Монголии от Китая. Он убеждал богдо-гэгэна и князей добровольно отказаться от объявленной ими независимости и вернуться в состав Китая.
Такова была обстановка в то время. Глупо было надеяться, что Юань Ши-кай добровольно пойдет на уступки. Нужно было ждать новых столкновений. И Сухэ понимал, что кровопролитные бои с врагами близки. Благодушию князьков и чиновников он больше не удивлялся. Этим людям не было никакого дела до отечества и защиты его независимости. Да и вообще они не задумывались ни о чем.
— Хама угэй! (Все равно!) — говорили они.
Но ум Сухэ был обострен до крайности. Двести лет ждали бедняки свободы, настоящей свободы. А где она? А разве сам Сухэ и его отец Дамдин не ждали свободы, не жили надеждами на лучшее будущее? Каждый поворот в истории всегда отражается прежде всего на народе, на бедняках. Приходят и уходят ханы, а богатеи и нойоны продолжают драть три шкуры с арата. Зачем богачу Джамьяндоною революция? Разве она нужна богдо-гэгэну и его свите? Давно ли клокотал мятежный Китай, а теперь на престол сел новый богдыхан — Юань, притворившийся революционером. Неужели все так и будет из года в год, из века в век? Откуда ждать избавления? Белый царь задушил революцию бедняков в России, Юань Ши-кай пробрался к власти обманом и тоже задушил революцию. Черна земля, черно небо, и нет надежды на близкий рассвет.
А почему «не ты, ловкий и сильный? Или ты ждешь, пока придет мудрый богатырь со сверкающим щитом, новый Амурсана или Гэсэр, и освободит всех обездоленных?..
Но подобная мысль вызвала лишь горькую усмешку. Как он был одинок и затерян в этом Худжирбулане, ничтожнейший сын бедняка, даже не настоящий солдат, а всего лишь истопник, носящий хантаз и шапку цирика. Кто пойдет за ним? Затерянный, никому неведомый, едва-едва овладевший грамотой. Мир был слишком огромен, а монгольский народ слишком малочислен, чтобы можно было надеяться на победу.
Странные мысли приходили в голову Сухэ. Испокон веков бедняки жили в рабстве и нужде. Было ли когда-нибудь такое, чтобы они сами распоряжались собой? К кому бы он ни обращался с подобным вопросом, все горько улыбались, покачивали головами и отвечали:
— Не сносить тебе головы, Сухэ. Не было такого да и не может быть. Разве богач даст себя побить?
Но внутренний голос твердил: «Если не было, то будет!»
В детстве Сухэ однажды схватился с сынком зажиточного арата… Сынок сделал подножку и повалил Сухэ. Он побеждал Сухэ каждый раз, всюду выслеживал, подкарауливал и опрокидывал наземь. Но Сухэ не избегал этих встреч и всегда первым бросался на врага.
— Опять тебе Дамба нос расквасил? — ворчал Дамдин.
«Завтра повалю его!» — думал Сухэ. И в конце концов ему удалось побороть Дамбу, хотя тот был и старше и сильнее. Это был малозначащий урок, но запомнился он навсегда. На военных занятиях он понял и другое: победить можно не только силой, но и умом. Мудрость была скрыта в книгах. Книги попадались редко, но Сухэ с жадностью их прочитывал. Дело было даже не в прочитанном: книги заставляли думать.
Успехи Сухэ во время военных занятий были настолько очевидны, что их отметил даже командир полка.
— Настоящий цирик! — сказал он.
И в тот же день Сухэ был переведен в строевую часть. Теперь он мог с полным правом носить хан-таз и высокую шапку — он стал строевым бойцом.
«Нужно будет поделиться этой радостной новостью с Янжимой и ее отцом», — подумал Сухэ и направился к низенькой юрте, стоявшей у подножья голой сопки.
…Весна. В просторы Монголии ворвалась весна. Сперва дули ветры, было голо и неуютно вокруг. А потом степь зацвела. Она только издали казалась бархатисто-зеленой. Когда же кони Сухэ и Янжимы спустились в лощину, в глазах у всадников зарябило от обилия цветов: красных, желтых, синих, фиолетовых, белых. Кони шагали по морю цветов. Где-то в солнечной вышине заливался жаворонок, даль была прозрачна; и там, где небо сходится с землей, синели сопки… Неподалеку виднелись юрты стойбища, кучи аргала. Оттуда доносились голоса людей, лай собак, мычание коров. И совсем иг