Не прошло и пяти дней, как появилась пелопоннесская эскадра и нанесла поражение соединенным силам керкирян и афинян. Страшась вражеского нападения на самый город, демократы вернули заключенных с острова в храм Геры, откуда прежде вывезли их, пообещав личную неприкосновенность, а с остальными олигархами вступили в переговоры и некоторых даже убедили взойти на боевые корабли для защиты города от пелопоннесцев. Но положение снова переменилось: приплыли еще шестьдесят афинских судов — и спартанская эскадра поспешно бежала. Тут демократы принялись убивать всех противников подряд, начав с тех, кого сами же только что вооружили и посадили на корабли. Часть находившихся в храме Геры они уговорили выйти и подчиниться решению суда — и всех казнили, приговорив к смертной казни. Тогда остальные (а их было большинство) умертвили друг друга или покончили с собою прямо в святилище. Семь дней продолжалось побоище. Убивали всех, кто сочувствовал олигархам или хотя бы казался сочувствующим. Многие при этом пали жертвою личных врагов или даже просто должников, желавших избавиться от долга. Всеобщая ненависть была так слепа и безумна, что „отец убивал сына, молящихся отрывали от святынь, убивали подле алтарей“.
Именно в ярости междоусобиц заключается причина особенной жестокости, которою отмечена эта война.
Выше уже упоминалось, что на одиннадцатом году войны афиняне и лакедемоняне заключили союзный договор сроком на пятьдесят лет, обязавшись помогать друг другу в случае вражеского нападения или восстания рабов. Этот мир зовется „Никиевым“ — по имени афинского политика и полководца, который энергично содействовал его заключению, а предыдущие годы называют „Архидамовой войной“ — по имени спартанского царя, руководившего первыми вторжениями в Аттику. Переговоры начались четырьмя годами раньше, летом 425 года, при следующих обстоятельствах. Афиняне захватили Пилос на юго-западном берегу Пелопоннесского полуострова, примерно в 70 километрах от Спарты, — в ту пору необитаемую гавань, очень богатую лесом и строительным камнем. И захват гавани, и укрепление ее были скорее делом случая, чем дальновидного расчета, но спартанцы страшно встревожились и стянули к возведенному на скорую руку укреплению флот из шестидесяти судов и сухопутное войско. Начальник афинского гарнизона Демосфен поспешно послал за помощью к своим, стоявшим неподалеку с тридцатью пятью боевыми судами. Лакедемоняне надеялись отбить у врага Пилос прежде, чем подоспеют на помощь эти корабли, но, на всякий случай, позаботились запереть вход в гавань, отделявшуюся от моря островком Сфактерия; этот островок, густо заросший лесом и необитаемый, перегораживал горло залива, оставляя лишь два очень узких коридора по обоим краям. В каждом из коридоров спартанцы предполагали поместить плотно сдвинутые корабли, носами к открытому морю и неприятелю, а сам остров заняли отрядом тяжеловооруженных пехотинцев — гоплитов, выбранных по жребию из всех подразделений, потому что караульная служба на бесплодном, лишенном воды клочке земли была обязанностью не из приятных; состав гарнизона регулярно менялся.
Демосфен, в свою очередь, готовился отразить вражескую атаку. Людей у него было мало, а судов — еще меньше, всего три. Вытянув их на берег и поставив как можно ближе к укреплению, он обнес корабли палисадом, гребцов же вооружил щитами, сплетенными из ивы: настоящего вооружения не хватало.
Вооружение афинских гоплитов подразделялось на оборонительное и наступательное. К первому принадлежали металлический шлем с нащечниками и наносником, а иногда и с пластиной, прикрывавшей затылок; панцирь, состоявший обычно из двух выгнутых по форме груди и спины бронзовых пластин и доходивший только до пояса (иногда панцирь изготовляли из кожи или даже льняной ткани с нашитыми сверху металлическими бляшками), и круглый бронзовый (или бычьей кожи) щит диаметром около 90 см; щиты были выпукло-вогнутые, центр наружной, выпуклой поверхности украшали каким-либо символическим изображением, чаще всего — головой мифического чудовища Горгоны, чей взгляд обращал все живое в камень. Ноги воина были совсем открыты, потому что поножи, защищавшие голень, к концу V века почти исчезли из употребления. Наступательное оружие гоплита — двухметровое копье с ясеневым древком и металлическим наконечником (им никогда не действовали как метательным снарядом, но только как пикою), обоюдоострый меч длиною около 60 см и короткий кинжал.
Тяжелая пехота была основой сухопутного войска. При вступлении в войну Афины располагали 13 000 гоплитов; ими командовали десять таксиархов, т. е. начальников строя, которых выбирал народ в Собрании; строи делились на лохи, начальников которых, лохагов, назначали таксиархи.
Легкая пехота была сравнительно малочисленна и сколько-нибудь значительной роли в тактических замыслах и решениях не играла. Главное ее отличие от гоплитов — отсутствие оборонительного вооружения, не считая лишь маленького щита. В составе легкой пехоты были отряды пращников, лучников и метателей дротиков.
Легкие пехотинцы набирались из наиболее бедных граждан (и, может быть, отчасти из чужеземцев-метеков). Напротив, в коннице служили лишь самые состоятельные среди афинян, потому что купить и содержать коня и выучиться верховой езде будущий всадник должен был на собственные средства. Вооружение конников состояло из двух дротиков и изогнутого — наподобие сабли — меча. Ни панциря, ни шлема, ни даже щита коннику не полагалось, да и тело лошади ничем не было защищено. Искусство верховой езды было намного сложнее, чем ныне, потому что ни седла, ни стремян древние не знали. Численность афинской конницы во время Пелопоннесской войны — всего 1000 человек. Командовал ею гиппарх, т. е. начальник конников, которого, как и таксиархов, выбирал народ. Всадники отличались не только зажиточностью, но и знатным происхождением, а потому с пренебрежением поглядывали не только на пехотинцев, но и на демократическое государство; они охотно подражали спартанским модам (например, носили длинные волосы) и вообще взирали на Спарту с уважением и одобрением — были „лаконофилами“, как тогда говорили.
Воинская служба, которою каждый здоровый гражданин был обязан своему государству, длилась в Афинах 42 года: с 18 до 60. Первые два года юноши (эфебы) находились на казарменном положении — получали обязательную военную подготовку и несли караульную службу в пределах Аттики; мужчины в возрасте от двадцати до пятидесяти образовывали „запас первой категории“ и в любой час могли быть мобилизованы для заграничного похода; наконец, самые старшие, „ветераны“, призывались только для защиты собственно Аттики; вместе с эфебами и метеками они составляли своего рода „национальную гвардию“, или, скорее, „территориальное войско“. В начале Пелопоннесской войны общая численность афинской армии была около 30 000 человек...
Итак, Демосфен разместил большую часть своих людей внутри укрепления, чтобы отражать атаки с суши, а сам с шестьюдесятью гоплитами и десятком лучников спустился на берег, в единственном месте, где можно было ожидать высадки вражеского десанта. Приступ начался. Несмотря на многократное численное превосходство, лакедемоняне не имели успеха. Особенно позорной была неудача, постигшая штурм с моря: сорок три корабля, разбившись на группы (потому что все разом приблизиться не могли — очертания береговой линии не позволяли), беспрерывно, волна за волною, пытались сбить с позиции горстку афинян — и не могли. Командир одного из судов, Брасид, видел, что многие рулевые не решаются подойти к берегу, боясь расколоть свой корабль о камни; он закричал, что нечего щадить неприятеля из жалости к бревнам: пусть погибнут все корабли — только бы изгнать захватчиков! Своего рулевого он заставил причалить и сам бросился к сходням, но сойти на сушу не успел: весь израненный, он был отброшен назад и упал без чувств на носу, а его щит соскользнул с руки (левую руку воин продевал в специальную скобу на тыльной стороне щита) и свалился в воду. И хотя потеря щита считалась страшным бесчестием, героизм Брасида оказался для спартанцев единственной отрадою в этом проигранном сражении.
Основным типом военного корабля у греков была триера, т. е. судно с тремя рядами весел. Длина его — примерно 50 м, ширина — меньше 7 м, осадка — около 2 м, водоизмещение — около 250 т. Триеру строили из ели, только киль был дубовый; носовая его часть, совсем прямая, выступала далеко вперед, образуя подводный таран, нередко окованный железом, и силуэт носа, в отличие от новых времен, напоминал вогнутую дугу или рыло кабана; это сходство усугублялось парою громадных глаз, которые изображали по обеим сторонам корпуса. Сзади киль изгибался гусиной шеей, поднимаясь до уровня палубы. Корпус обильно смолили: постоянный эпитет для корабля — это „черный“. Единственную мачту ставили лишь тогда, когда хотели поднять парус, тоже единственный. Но ветер служил лишь вспомогательным двигателем: основным (а на виду у неприятеля и, тем более, во время битвы единственным) были весла. Команда гребцов насчитывала 170 человек: 62 в верхнем ряду (длина весла около трех метров, труд самый изнурительный) и по 54 в среднем и нижнем; гребцы нижнего ряда работали веслом 1,6 м длиною. Роль уключины исполняла ременная петля. И веслом, и петлею, и кожаной подушкою, предохранявшей ягодицы от потертостей и мозолей, гребец должен был обзавестись за собственный счет. При слаженной и сильной команде триера могла развивать скорость до 10 узлов (18,5 км/ч). Общая численность экипажа триеры — около 200 человек, включая командира (триерарха), рулевого (кормчего), младших офицеров и десяток „морских пехотинцев“ в тяжелом вооружении — защиту корабля на случай абордажного боя. В дальних экспедициях к этому десятку добавлялся отряд гоплитов — для боевых действий на берегу.
Должность триерарха требовала не столько умения в морском деле, сколько большого состояния, потому что триерарх получал от государства лишь корпус судна с мачтою, об оснащении же, ремонте, наборе экипажа, снабжении корабля всем необходимым, чтобы триера могла выйти в море в любой миг, заботился сам. Правда, жалование морякам платила казна, но триерархи очень часто щедро приплачивали от себя, и в первую очередь — кормчим, от искусства которых зависел успех битвы, потому что основою морской тактики была маневренность. Хороший кормчий умел расстроить боевую линию врага, а затем, прорвавшись внутрь неприятельской эскадры, врезаться тараном в борт противника. Умел он и превратить чужую триеру в беспомощную скорлупку: идя вдогонку параллельным курсом, гребцы разгоняли корабль, потом мгновенно убирали весла и кормчий проводил судно впритирку к вражескому борту, ломая носом весла.