Однажды летом у Дейви на лапке выросла опухоль, и мы повезли его к ветеринару, чтобы удалить ее.
– Ему нужно сделать операцию, – сказал в машине папа.
Мама пошутила:
– Думаешь, ему на клюв наденут крошечную маску для анестезии?
Я представила Дейви в больничной рубашке, под седацией на крохотном операционном столе, где над ним нагнулись фигуры в масках с зубочистками и пинцетами. Он вернулся домой без опухоли, но рак уже проник внутрь его полых косточек.
Дейви всегда спал в моей комнате, но после операции мать перенесла его в свою, потому что я иногда забывала по утрам снимать с его клетки банное полотенце, оставляя его в обстановке вечной ночи. Ему внезапно потребовались вещи, которые я не могла дать, – лекарства и сочувствие. Я знала, что следует печалиться из-за больных косточек моей птички, однако они были невидимыми, поэтому никак не удавалось что-либо почувствовать. Как и мама, Дейви не выглядел больным. Он сохранил все свои яркие перышки и тот же испытующий взгляд кунжутных глазок. Он по-прежнему приземлялся на мою макушку, гадил и улетал, издавая звуки, напоминавшие тоненький свистящий смех.
Если рак невидим, это означало, что он может быть у кого угодно. Я представляла, как он переползает с одного человека на другого, как головные вши. В моем детском саду много говорили о вшах.
– Нет, – заверяла мать, – ты не можешь заразиться раком от Дейви или от меня. Это болезнь, которая живет внутри.
Однажды утром она вошла в мою комнату, держа что-то в руках, и откинула в сторону «принцессин» москитный балдахин, чтобы присесть на край кровати.
– Вчера вечером Дейви показался мне очень встревоженным, – заговорила она, – он летал по клетке. Поэтому я выпустила его и просто прижала к сердцу. Это, казалось, его успокоило. Так мы с ним просидели пару часов, а потом я перестала чувствовать его сердце напротив своего и поняла, что он умер.
Глядя на сверток в маминых руках, я почувствовала, что́ сейчас будет, и тело, напрягшись, этому воспротивилось. Я не хотела видеть. Я полузакрыла глаза, словно так мой взгляд пропустил бы только часть правды, однако мама откинула ткань, и он был там – между темными краями моих век, весь желто-зеленый и неподвижный.
– Можешь его потрогать, – произнесла она.
Очень медленно я выставила вперед один непослушный палец и погладила мягкие крапчатые перышки.
На Дейви смерть смотрелась какой-то древностью. Рептильные пленки закрыли оба ярких глаза, и я заметила – впервые за все время – чешуйчатые лапки и изогнутые когти. Он казался маленьким и чуточку чужим, как шестьдесят миллионов лет эволюции, спящие в тканевом коконе в руке мамы на моей кровати. Она долго сидела, позволив мне выплакаться, держа эту «окончательность» у себя на ладони.
Мы похоронили Дейви, проведя официальную церемонию на переднем дворе: вырыли могилку под живой изгородью и увенчали ее маленьким деревянным крестиком. Я рассыпала в раскоп побеги дафнии, выдернутые из кустов на заднем дворе, прежде чем мы опустили туда Дейви. Вокруг него расположились горками пшено и каракатица – все, что он любил. Я плакала, каждый произнес по нескольку слов, и все это время я чувствовала на себе взгляд матери.
Каждый раз за эти годы, когда у Дейви была линька, мама собирала выпавшие перышки со дна клетки и складывала их в прозрачную пластиковую коробку, где было много маленьких квадратных отделений, – такую же, как та, где она держала свои многочисленные таблетки. Там были длинные изящные маховые перья с кончиками, подрезанными под острым углом; пуховые грудные перышки, желтые, как лимонное масло; а в самом маленьком отделении ее любимые – крохотные перышки со щечек с маленькими голубыми веснушками. Она говорила, что, возможно, когда-нибудь использует их в каком-нибудь арт-проекте.
Мама не любила расставаться с вещами. Ящики и полочки шкафчиков в нашем доме были полны раковин и камешков, собранных во время долгих прогулок, старых писем, поздравительных открыток, фотографий, сложенных в обувные коробки. Даже оберточная бумага и пластиковые стаканчики от йогурта сохранялись и повторно использовались. Но по мере того, как прогрессировала болезнь, я начала видеть в ее бережливости новый смысл. В последующие годы я стала рассматривать каждый листок или цветок, который она подбирала и вкладывала между страницами книги, каждый отрез старой ленты, который она аккуратно скатывала в рулончик, каждую оторвавшуюся пуговицу, которую она бросала в свою корзинку для шитья, как доброе предзнаменование. Для меня каждая такая вещь символизировала ее веру в то, что у нее еще есть будущее.
Темой праздника по случаю моего пятилетия, первого из тех, что я помню, была «Алиса в Стране Чудес». До сих пор храню одно из огромных приглашений, которые мама сделала из плотной бумаги в форме серого цилиндра Безумного Шляпника. Вложенный внутрь список участников назначал каждому приглашенному определенную роль. Детям достались Чеширский Кот, Гусеница и Шалтай-Болтай, взрослые были колодой игральных карт, а я, разумеется, Алисой.
Родители привлекли на помощь бабушку Лиз, чтобы задрапировать переднюю веранду длинными полосами оберточной пищевой бумаги и разрисовать их так, чтобы они выглядели как вход в кроличью нору. Отец, игравший Белого Кролика, взял напрокат полный кроличий наряд в местном магазине карнавальных костюмов. Мама соорудила набор крокетных молотков-фламинго из пластиковых клюшек для гольфа, на которые натянула ярко-розовые нейлоновые колготки. Она приделала им круглые головы и мягкие тельца из стеганого ватина, соединенные длинными шеями. Напоследок снабдила стаю плюшевыми лапами и клювами и вытаращенными вращающимися глазами. Они лежали в полной готовности на задней веранде, рядом с набором шаров из пенополистирола, обернутых в ежиные иголки из искусственного меха. В день праздника я стояла на передней веранде в голубом платье и передничке, ожидая прихода гостей.
Все прибыли в гриме, с плюшевыми ушами и меховыми хвостами, мы собрались в столовой есть торт и пить молоко. Отец распечатал сценарий той сцены из диснеевского мультика, где Алиса попадает на безумное чаепитие, а мама соорудила гигантские карманные часы из картона и покрыла их золотой фольгой. В то время как Джейми (Мартовский Заяц) и подруга нашей матери Нэнси (Безумный Шляпник) читали свои реплики, мы изображали танец, в процессе которого гости намазывают часы Белого Кролика сливочным маслом, потом поливают чаем, потом мажут джемом. После этого мы играли в «крокей», стараясь закатить ежей с помощью фламинго в белые воротца, вкопанные в лужайку.
Мама оделась как кухарка Герцогини, водрузив на блестящие темные волосы высокий поварской колпак и повязав на талию белый фартук. Она прохаживалась между нами по заднему двору, время от времени выкрикивая: «Еще перца!» – и рассыпая всем на головы конфетти из гигантского шейкера, сделанного из пустой кофейной жестянки. В тот день ей исполнилось сорок два. Потом она говорила, что с нетерпением ждала, когда ей исполнится сорок. Она видела в этом новом десятилетии шанс отбросить прежние обиды и ожидания и начать более аутентичную главу жизни.
Моя память сохранила и отшлифовала день той вечеринки, сгладив острые углы. В тот день казалось возможным, что мамино лечение даст эффект. Она выглядела здоровой и сильной, стоя на черном настиле в белом колпаке и фартуке, обозревая результаты своих трудов. Она спланировала и осуществила мою именинную вечеринку так же, как управляла своими сложными лечебными процедурами и как делала все: скрупулезно, неустанно, в точных и мельчайших подробностях.
В другой раз они с отцом привлекли родственников и нарисовали ростовые изображения Дороти, Железного Дровосека, Страшилы и Трусливого Льва на огромных кусках картона, расставив их по дому для тематического праздника в честь Джейми по «Волшебнику страны Оз». Для него на вечеринку «Черепашки-ниндзя» изготовили и раздали всем участникам тканевые маски ниндзя, а отец в костюме Шредера разыграл сцену похищения нашей кузины Джесси. Для моей вечеринки «Под водой» мать много дней складывала косяк бумажных оригами-рыбок, чтобы они плавали сквозь водоросли из папиросной бумаги по потолку столовой. Среди всего ужаса маминой болезни праздники были той радостью, которую можно было ждать с нетерпением. Они стали походить на огромные деревенские фестивали. Друзья, родственники и соседи – все помогали воплотить эти зрелищные представления. В те недели, пока мать и отец готовили пышные зрелища, они казались счастливыми.
После каждого праздника родители не убирали украшения, и они накапливались, слой за слоем, пока дом не начал походить на музей детских фантазий. Больше десяти лет сцены из «Волшебника страны Оз» украшали стены. Рыбки продолжали плавать по потолку столовой. Огромные игральные карты стояли, прислоненные к перилам, точно пустые рыцарские доспехи, а почетный караул из ядрено-розовых фламинго, расставленных по передней прихожей, смотрел на нас выпученными глазами из-под утолщавшегося слоя пыли.
Родители, Питер и Кристина, встретились на вечеринке в Сан-Франциско в 1981 году и поженились два года спустя в том же городе. Он был бухгалтером-аудитором, она только окончила бизнес-школу. Отец за несколько лет до их знакомства уехал из Англии, но по-прежнему употреблял в речи типичные англицизмы. Он был красив, этакий гибрид Джеймса Дина и Хью Лори, с голубыми глазами и волосами оттенка клубничный блонд; и обе эти черты передал мне. Он всегда носил в кармане носовой платок и завязывал на нем узелки, чтобы напоминать себе о вещах, которые все равно забывал. Его полное имя было Питер Кингстон, однако моя мама называла его Питером Пэном.
Отец умел все превращать в игру. Самый маленький клочок поникшей травы перед церковью или банком был возможностью поиграть в «великого старого герцога Йорка» – мы маршировали строем вверх по холму, а потом так же строевым шагом спускались вниз. Он обожал сокращенные маршруты. Наш первый, бело-голубой дом стоял через улицу от начальной школы, которая каждый вечер запирала ограду детской площадки на замок. Отец взял кусачки по металлу, перекусил цепь, удерживавшую ворота, и повесил собственный замок рядом со школьным, чтобы его можно было открыть, когда нам хотелось там поиграть. Школа периодически заменяла цепь, и он покупал очередной новый замок. Несколько лет у меня был друг по имени Трэвис, чей дом стоял сразу за нашим. Отец выпилил прямоугольник из нашего заднего забора и приладил выпиленный кусок на петли с металлическим засовом. Потом пошел к дому Трэвиса и выпилил дыру и в его заборе. Проход, соединявший эти две дверцы, тянулся через небольшой промежуток м