себя любящим, желающим и мыслящим существом, не испытывая при этом бесконечной радости. В силу сознания человек относится к себе, как к объекту; сознание не раздельно с сознающим себя существом, иначе это существо не могло бы сознавать себя. Поэтому нельзя несовершенством сознавать совершенство, нельзя чувство чувствовать ограниченным, и мышлению ставить пределы.
Сознание — это самоосуществление, самоутверждение, это любовь к себе самому, наслаждение собственным совершенством. Сознание есть отличительный признак совершенного существа. Доказательством этого служит тщеславие. Человек смотрит в зеркало и испытывает удовольствие, созерцая свою фигуру. Это удовольствие является необходимым, непроизвольным следствием совершенства и красоты человека. Красивая форма довольна собой и естественно радуется этому, она отражается в себе самой. Тщеславен только тот, кто восхищается своей личной красотой, а не человеческой красотой вообще. Человеческой наружностью нельзя не восхищаться, в мире нет ничего более прекрасного и величественного. Каждый человек любит и должен любить себя и свое бытие. Бытие есть благо. «Все, говорит Бэкон, что достойно бытия, достойно и знания». Все существующее ценно, знаменательно и поэтому утверждает себя. Сознание — это высшая форма самоутверждения, — совершенство, счастье, благо.
Всякое ограничение разума и вообще человеческой сущности вытекает из обмана, из заблуждения. Разумеется, человек может и даже должен считать себя существом ограниченным — этим он отличается от животного; но он может сознавать свою конечность, свою ограниченность только в том случае, если его объектом является бесконечность рода, независимо от того, будет ли то объект чувства, совести или мыслящего сознания. Если человек приписывает свою ограниченность целому роду, то он заблуждается. Непосредственное отождествление себя с родом объясняется заблуждением, которое тесно связано с любовью к покою, леностью, тщеславием и эгоизмом. Ограниченность, которую я приписываю исключительно себе, обескураживает, смущает и беспокоит меня. Чтобы освободиться от чувства стыда и беспокойства, я приписываю свою личную ограниченность человеческому существу вообще; что непонятно для меня непонятно и для других, чего же мне смущаться? Это не моя вина; это зависит не от моего рассудка, а от ограниченности рассудка рода. Но это смешное и преступное заблуждение. На свойства человеческой натуры, на сущность рода, т. е. на абсолютную сущность индивида нельзя смотреть как на нечто конечное, ограниченное. Каждое существо довлеет самому себе. Ни одно существо не может отрицать себя. т. е. свою сущность и считать себя ограниченным. Напротив, каждое существо бесконечно само по себе и заключает в себе своего Бога, свою высшую сущность. Всякая ограниченность того или иного существа заметна только для существа другого, высшего рода. Жизнь насекомых несравненно короче жизни животных, но эта кратковременная жизнь кажется им самим не менее длинной, чем долголетняя жизнь — животным. Листик, по которому ползет гусеница, представляется ей необъятным, неограниченным миром.
Человек становится тем, чем он есть, благодаря своему таланту, состоянию, богатству, украшениям. Как же можно считать свое бытие небытием, свое богатство нищетой, свой талант бездарностью? Если бы растения обладали зрением, вкусом и рассудком, то каждое из них считало бы свой цветок наиболее прекрасным. ибо рассудок цветка, его вкус не простирался бы дальше его производительной способности. Высшее проявление этой способности казалось бы растению величайшим произведением в мире. Рассудок, вкус не могут отрицать того, что утверждается самим существом, иначе этот рассудок принадлежал бы не данному, а какому-нибудь иному существу. Рассудок измеряет вещи меркой существа. Если существо ограничено, то чувство и рассудок также ограничены. Но ограниченный рассудок не есть граница в глазах ограниченного существа; такое существо вполне счастливо и довольно своим рассудком, оно считает его дивной, божественной силой, а ограниченный рассудок ценит и восхваляет в свою очередь то ограниченное существо, которому он принадлежит. Оба как нельзя более подходят друг к другу и потому друг другом довольны. Рассудок — это кругозор данного существа. Наше существо не простирается за пределы нашего зрения, и наоборот. Зрение животного не простирается дальше его потребностей, а его существо — дальше этих потребностей. И поскольку обширна твоя сущность, постольку неограниченно твое самочувствие, постольку ты — бог. Разлад между рассудком и существом, между силой мыслительной и силой производительной в человеческом сознании, является, с одной стороны, разладом личным, не имеющим общего значения, с другой только кажущимся. Поэт, признающий, что его плохие стихи плохи, менее ограничен в своем познании и, следовательно, в своем существе, чем тот, который считает хорошими свои плохие стихи.
Следовательно, мысля о бесконечном, ты утверждаешь бесконечность мыслительной способности: чувствуя бесконечное, утверждаешь бесконечность чувствования. Объектом разума является разум, объектом чувства — чувство. Если ты не понимаешь и не чувствуешь музыки, то самая лучшая музыкальная пьеса произведет на тебя такое же впечатление, как шум ветра или журчание ручья. Почему же звуки музыки влияют на тебя. Потому, что ты слышишь в них голос твоего сердца. Чувство обращается непосредственно к чувству и понятно только чувству, ибо объектом чувства является чувство. Музыка монолог чувства. Философский диалог есть в сущности не что иное, как монолог разума; мысль обращается только к мысли. Блеск кристаллов пленяет наши чувства, но наш разум интересуется только кристалломией. Разум служит объектом только разума.
Поэтому все то, что имеет в смысле трансцендентного умозрения и религии лишь значение второстепенного, субъективного или человеческого, средства, органа, имеет в смысле истины значение, первоначального существенного, объективного. Так, например, если чувство существенное орудие религии, то следовательно, сущность Бога есть не что иное, как сущность чувства. Истинный, но скрытый смысл слов: «Чувство есть орган божественный» заключается в том, что чувство есть самое благородное и возвышенное, т. е. божественное в человеке. Ты не мог бы постигать божественное чувством, если бы чувство не было божественного происхождения.
Божественное познается только посредством божественного. Бог познается только посредством его самого. Божественная сущность, постигаемая чувством, есть не что иное, как очарованная и восхищенная собой сущность чувства, восторженное, блаженное в себе чувство.
Там, где чувство становится орудием бесконечного, субъективной сущностью религии, объект последней теряет свою объективную ценность. С тех пор, как чувство сделалось главной основой религии, люди стали равнодушны к внутреннему содержанию христианства. Если чувство и приписывает объекту некоторую ценность, то это делается только ради самого чувства. Объект чувства ставится безразличным, потому что чувство становится субъективной сущностью религии, становится в тоже время и объективной СУЩНОСТЬЮ, XОТЯ ЭТО И НЕ признается непосредственно. Непосредственно, говорю я, потому что косвенное признание этого факта заключается в том, что чувство, как таковое, объявляется религиозным, чем уничтожается всякое различие между специфически религиозными и нерелигиозными чувствами — естественное следствие взгляда на чувство, как только на орган божественный. Ты считаешь чувство органом бесконечной, божественной сущности признается абсолютным, божественным? Если чувство возвышенно и религиозно, т. е. священно, божественно само по себе, то разве оно не заключает своего бога в себе самом?
Тем не менее, если ты хочешь определить объект чувства и в то же время правильно истолковать свое чувство, не прибегая к помощи рассудка, ты должен провести грань между своими личными чувствами и общей сущностью чувства, отделить эту сущность от посторонних, оскверняющих влияний, которые не чужды всякому индивидуальному чувству. Таким образом ты увидишь, что сущностью бесконечного является природа чувства. Следовательно Бога можно определить только так: Бог есть чистое, неограниченное, свободное чувство. Всякий иной Бог навязан твоему чувству извне. Чувство атеистично в смысле ортодоксальной веры, которая связывает религию с внешним объектом; чувство отрицает объективного бога, оно есть Бог само для себя. Отрицание чувства равносильно, с точки зрения чувства, отрицанию Бога. Ты слишком робок и ограничен, чтобы открыто признаться в том, что втайне утверждается твоим чувством. Связанный внешними условностями, проникнутый обыденным эмпиризмом, неспособный постигнуть величие чувства, ты боишься атеизма и поэтому допускаешь раздвоение чувства, измышляешь отдельное от чувства объективное существо и неизбежно возвращаешься к прежним вопросам и сомнениям: существует ли Бог, или нет? Вопросы и сомнения немыслимы там, где сущностью религии признается чувство. Искреннее чувство — это отдельная, независящая от тебя сила, действующая в тебе, над тобой, чувство объективное само по себе, это — твоя личная сущность, к которой ты относишься как к посторонней сущности, короче это твой Бог. Зачем же ты создаешь помимо этой сущности еще другую, объективную сущность, вне твоего чувства?
Впрочем, я взял чувство только в виде примера. Те же доводы можно привести по отношению ко всякой другой силе, способности, реальности и деятельности, — дело, разумеется, не в названии, одним словом, ко всякому существенному органу того или другого объекта. Все, что имеет значение сущности в смысле субъективном, имеет значение сущности и в смысле объективном. Человек никогда не может освободиться от своей истинной сущности. Он может представить себе при помощи фантазии существо другого, высшего рода, но не может абстрагировать себя от своего рода, от своей сущности. Поэтому он наделяет этих высших существ такими положительными качествами, которые вытекают из его собственной сущности, и в его определениях отражается он сам. Мы допускаем, что на других планетах пашей солнечной системы есть мыслящие существа помимо человека, но предполагая это, мы не изменяем своего миросозерцания, а лишь обогащаем его и притом не качественно, а количественно. Ибо, если другим планетам свойственны те же законы движения, что и нашей, то, следовательно, им свойственны и те же самые законы чувствования и мышления. Мы не допускаем, что другие планеты населены иными существами, чем мы; мы полагаем, что там живут существа, более или менее подобные нам.