Дворянство было освобождено от службы только для того, чтобы в обществе появился огромный слой людей, чьей каждодневной обязанностью будет производство духовных ценностей (искусства, философии, науки…). А это, в свою очередь, возникло из понимания, что духовное служение, служение науке, искусствам, просвещению дает государству больше, чем служение военное!!! С точки зрения стратегической безопасности и увеличения суверенности, лучше, чтобы в стране было больше философов, художников, поэтов, архитекторов, литераторов, религиозных деятелей и проч., чем военных, потому что все они обеспечивают духовное лидерство страны и ее духовный суверенитет, они делают страну любимой другими, а не страшной, как это делают военные.
Сто лет ― достаточный срок, чтобы подвести итоги и сказать, смогли ли мы догнать и перегнать Европу. И вот Петр Чаадаев в «Философических письмах» диагнозит: Россия, дескать, ничем себя не проявила, и уже, похоже, не проявит, она призвана явить миру урок бесполезности. Россия всего лишь окраина Европы, ее бездарная ученица. Проект Петра утонул в подражательстве и низкопоклонстве перед Европой. У нас может быть и лучшие в мире балерины, но не мы создали балет, у нас может быть и отличные художники, но не мы создали живопись. Да что там виды искусств, мы не создали даже стилей! У нас могли быть шедевры романтизма и классицизма, но не мы создали романтизм или классицизм как стили. Россия не породила ни одного философа уровня Платона и ни одного ученого уровня Ньютона, вопреки пророчествам Ломоносова. Наверное, это и невозможно было вообще. Грубо говоря: ты можешь проигрывать или выигрывать в футбол, но в обоих случаях ты играешь в футбол, а не в лапту, и это льет воду на мельницу Англии, «раскручивает» Англию, которая футбол породила. И так во всем. Безумнейшее и головокружительное упоения Европой дало только первенство в светской жизни ― таких роскошных балов и салонов, как в Петербурге, не было нигде! Оказывается обеспечение «материального базиса», материальной независимости, наличие свободного времени, освобождение от нужды не только недостаточное условие для духовного творчества, но и вовсе не необходимое. А, возможно, даже и вредное. Выращенный на всем готовом, воспитанный французским гувернером, барчук, как дрессированная обезьяна, мог только имитировать и симулировать некий привнесенный усредненный образец «культурного европейца». Набор необходимых качеств был незатейлив, чтобы пройти тест на культурность и европейскость надо было… «по-французски изъясняться совершенно и писать, легко мазурку танцевать и кланяться непринужденно…чего ж вам больше?» (Пушкин). Зато сколько пафоса, чванства, высокомерия по отношению к холопу, не овладевшему культурной нормой, сколько презрения к «Ваньке»!
Уже поход Наполеона привел нашу проевропейскую элиту в смятение: она не могла понять, как Европа может вообще напасть на Россию? Ведь мы, по сути, такие же, как и они, состоим в одних и тех же масонских обществах, посещаем одни и те же салоны, танцуем одни и те же мазурки... После победы над объединенной Европой (а у Наполеона служили все), он стал воплощением всего Запада, а мы его победили. Никто не задался вопросом: как это вообще было возможно? Каким духом?
Парадоксально, но слова Чаадаева о России как самой бездарной и никчемной стране были написаны после победы над Наполеоном, который был воплощением Европы, гением европейского духа, человеком, которому Европа покорилась и служила как в духовном так и военном смысле.
Поэтому, когда Чаадаев отправил свои письмена на рецензию Пушкину, тот их просто потерял…Существует довольно смешная переписка в которой Чаадаев просит Пушкина вернуть рукописи, а тот игнорирует просьбы… Впрочем, потом Пушкин все же отозвался в том духе, что не знает ни одной страны с более интересной историей, чем российская и ни в коей мере не желал бы переменить отечество. Пушкина привыкли рассматривать как веселого поэта, а саму поэзию родом развлечения. Но на самом деле, не бывает великих поэтов, которые при этом не были бы великими мыслителями.
Пушкин не считал, что проект Петра не удался. Напротив, и он, и его молодые друзья, и те же декабристы есть те самые плоды дворянской вольности, то самое поколение творцов, которое не просто учиться у европейцев, но и превосходит их. В наших школьных учебниках вот уже полтора столетия пишут форменную клевету на поколение Пушкина вообще, и на декабристов в частности. Их представляют какими-то западниками и чуть ли не социалистами. На самом деле, движение декабристов было реакцией на буздумную либеральную и прозападную масонскую политику Александра Первого. Другое дело, что сама форма их выступления была якобинской... Но когда Николай Первый прочел стихи Кондратия Рылеева, он высказал сожаление, что казнил истинного патриота и большого поэта. Да вы посмотрите на название рылеевских поэм: «Иван Сусанин», «Вещий Олег», «Смерть Ермака», «Мстислав Удалый», «Державин»… Вы можете поверить, что это пишет западник, какой-нибудь Евтушенко или Шендерович того времени? Наоборот, на лицо творец новых национальных мифов, певец русской истории. Пушкин был из этого же поколения. Он отнюдь не западник, но и не представитель славянофильства, которое появилось как альтернатива западничеству. Славянофилы, отвергая западническую миссию России, не создавали ни какой новой, не изобретали, а просто брали ее из допетровских времен: «Россия, Святая Русь ― страна истинного православия, носительница настоящей веры, в этом были уверены наши далекие предки, и неудачные эксперименты по заигрыванию с Европой, начавшиеся с Петра это еще раз подтвердили».
Пушкин придерживался некоей третьей линии. Во-первых, он как было сказано выше, не считал прежнюю российскую историю бессмысленной, как западники. Но он и не считал возможным вернуться в допетровские времена, потому что, де, петровский, европейский, проект оказался неудачным. По Пушкину, петровский проект оказался выполненным и перевыполненным: Петр хотел, чтобы Россия стала первой в Европе ― она ей стала, ведь Европа сама не представляла из себя уже ничего больше, чем балы, салоны, развлечения и тот же милитаризм, получивший законченное выражение у Фридриха Прусского и Наполеона. Что касается лозунгов «Свобода, равенство и братство», ― столь пленительных когда-то, то весь мир имел возможность увидеть, чем это все закончилось. Вершина всей европейской культуры ― немецкая классическая философия, которая в свою очередь достигла кульминации в Гегеле, его устами же заявила, что Наполеон ― это воплощение абсолютного духа на Земле, и дальнейшая история человечества вообще закончена. Но Россия-то победила Наполеона! Россия победила высшее порождение Европы! Победила саму Европу в ее высшем проявлении! Победила того, кого вся Европа считала гением и кому поклонилась! Что это должно означать? Это означает, что мы не должны следовать за европейским духом не потому, что мы «другие», или не потому что этот европейский дух такой великий и нам за ним не угнаться, а потому, что мы попросту превзошли его. Проект Петра закончен не в связи с неудачей, а в связи с его исчерпанностью. Мы превзошли Европу не потому, что стали просвещеннее или свободнее ее, просто она сама себя исчерпала, не дождавшись, пока Россия ее превзойдет. Стремиться за Европой теперь бессмысленно просто потому, что Европа уже кончилась, осталась в прошлом, она умирает, катиться в бездну, зачем же бежать за ней или впереди нее?…
Россия как бы осталась одна в чистом поле, без некоего поводыря и идеала впереди, с невозможностью вернуться назад. Ей нужно было породить свою миссию из себя самой, без оглядки на свое прошлое, без оглядки по сторонам. Ей нужно было решиться стать самостоятельной, решиться стать взрослой. Ей нужно было сделать шаг, который бы выделил ее из всех, и благодаря которому уже другие пошли бы за ней, как за лидером. Геополитические предпосылки были налицо. В это время и так в мире без согласия России «ни одна пушка не стреляла». Оставалось решить только духовно-творческую задачу.
Победа над Наполеоном не военное событие, и даже не геополитическое, это культурно-историческое событие, победа более высокого духа над более низким. Могут возразить, что Пушкин писал о чем угодно, но не о Наполеоне и победе над французами, и дескать, для его творчества эта тема маргинальна… Нет, собственно, эта победа создала Пушкина, как такого. Известно, например, что Александра Сергеевича был брат Лев, который по общему признанию, был гораздо одареннее. Но дар брата не реализовался, потому что на его молодость не выпало великого исторического события, которое бы пронизывало и увлекало, делая неразделимыми собственную судьбу поэта и историческую судьбу России. Пушкин понимал, что победа была одержана благодаря народу и вопреки элите. Собственно, величие Пушкина в том и состоит, что он, воспитанный в деревне простыми русскими людьми понял, что там, в народе, источник роста и силы государства, его потенции, его духовной мощи, а «в свете» только мертвая форма. Он «лиру посвятил народу своему». И за это он и был убит светом. Именно убит, причем сознательно. Интрига против Пушкина ― не банальная ревность, а геополитический конфликт, если угодно, схватка в информационной войне, которую затеяли связанные с европейскими дворами противники России (Нессельроде и Ко). В начале 19 века в Европе уже начало утверждаться мнение о том, что народный дух является источником позднейших успехов элиты. В конце 18 века ученая Европа перешла с латыни на языки народные. Этого требования всецело придерживались романтики. Поэтому русофобы уже делали четкую ставку на недопущение свободного развития творческих сил в России. Россия должна была оставаться вечной ученицей Европы. Никаких собственных гениев в ней появляться не должно. Убийство Пушкина в расцвете лет было сознательной акцией, последствия которой несоизмеримо более тяжкие, чем военное поражение в каком-нибудь региональном конфликте. Пушкин не написал главных своих произведений, а если бы это случилось, то он был бы отнюдь не главным российским поэтом, как сейчас, он мог бы стать и «Платоном и Невтоном» в одном лице, поэтом, чье всемирное историческое значение превзошло бы значение и Гомера, и Шекспира. Пушкин прошел либеральную и романтическую стадии творчества, как раз перед самым убийством он стал зрелым консерватором, чрезвычайно сблизился с «реакционным» царем Николаем Первым и претендовал на роль его главного советника. Поскольку Пушкин, по слову Аполлона Григорьева это «наше все», то получилось, что «наше все» прервалось на самом интересном месте, оно застряло в вечной молодости, чуть дойдя до зрелости. Поскольку Пушкин это наша культурная матрица, то все, что штамповалось потом с этой матрицы, так же оказалось недоросшим, недоделанным, прерванным на полуслове вечно молодым и вечно пьяным. Эта матрица начала штамповать либералов и социалистов в таком количестве, что уже через полвека они переп