— Если угодно, я освобожу вам их сотню, — отвечал генерал-аншеф, задумался и добавил: — Двести! Триста! Четыреста! Так и быть, пятьсот! — прибавил он, смеясь.
В тот же день генерал-адъютант с приказом Суворова отправился догонять партии пленных, отошедших от Варшавы на двести верст.
Беспощадный в бою, Суворов совершенно иначе, великодушно и гуманно, вел себя с побежденным противником.
Результатом беседы со Станиславом Августом явилась договоренность о свободе для всех польских воинов с оставлением оружия у офицеров. Многочисленные отряды под начальством Домбровского, Мадалинского, Гедройца, Иосифа Понятовского и Каменецкого еще сражались. Слух о гуманности русских произвел большое впечатление: солдаты разбегались, восставали против своих генералов, сдавались казачьим отрядам. Суворов действовал безошибочно. 8 ноября он уже мог донести Румянцеву: «Виват великая Екатерина! Все кончено, сиятельнейший граф! Польша обезоружена». Конечно, человечность великого полководца в обращении с побежденными явила свои плоды. Но к этому добавлялась еще и природная простодушность Суворова, которому казалось, что «все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцов не любят. Нас обожают». Как и во многих других случаях, впечатлительный полководец принимал желаемое за действительное.
Кампания в Польше заставила умолкнуть всех завистников Суворова в Петербурге. На его донесение о покорении Варшавы Екатерина II отвечала тремя словами: «Ура! фельдмаршал Суворов!» «Вы знаете, — писала она, — что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшаго, но вы сами произвели себя фельдмаршалом…» Ирония судьбы! Феноменальная измаильская виктория не дала Суворову ничего, напротив, ввергла в опалу; победа над польскими повстанцами принесла ему высшую награду, о которой он мог только мечтать. Племянник Алексей Горчаков привез полководцу драгоценный жезл стоимостью пятнадцать тысяч рублей.
Этот фельдмаршальский жезл, которого Суворов ожидал с суеверным волнением и не именовал в письмах иначе, как одной начальной буквой, был отнесен для освящения в церковь. Полководец пришел туда в солдатской куртке, без всяких знаков отличий, приказал расставить в линию несколько стульев и принялся перепрыгивать через них, приговаривая после каждого прыжка:
— Репнина обошел!.. Салтыкова обошел!.. Прозоровского обошел!..
Так пересчитал он всех генерал-аншефов, прежде бывших старше Суворова по списочному отвесу, а теперь обязанных сноситься с ним рапортами. Затем он велел убрать стулья, оделся в полную фельдмаршальскую форму и снова явился в церковь. В этот же день освящались и ордена Красного Орла и Большого Черного Орла, присланные Суворову прусским королем Фридрихом Вильгельмом II.
Он всеми силами старался умиротворить измученный польский край и не знал тайных помыслов Екатерины II и ее двора. Победа была достигнута им столь быстро и неожиданно, что в Петербурге просто не поспели с инструкциями. Постепенно в придворных кругах поползли слухи о том, что фельдмаршал так напортил и что вряд ли содеянное им можно исправить. Безбородко упрекал полководца в том, что тот «взял на себя вид слишком большой кротости». Другой государственный деятель высказался еще резче: «Все чувствуют ошибку Суворова, что он с Варшавы не взял большой контрибуции; но не хотят его в этом исправить, из смеха достойного уважения к тем обещаниям, какие он дал самым злейшим полякам о забвении всего прошедшего и о неприкосновенности ни к их лицам, ни к их имениям». Гуманный образ действий Суворова шел вразрез с захватническими планами правительств Российской империи, Пруссии и Австрии, которые за спиной фельдмаршала уже готовили новый раздел Польши.
Нет смысла перечислять все просьбы и ходатайства Александра Васильевича о поляках, участвовавших в восстании, их женах и семействах. Решение Екатерины II об уничтожении самостоятельности Польши и перемещении ее короля в Гродно должно было произвести на Суворова действие ушата холодной воды.
Скрепя сердце он вынужден был отказаться от некоторых своих обещаний, невозможных при новых инструкциях. Когда к фельдмаршалу явилась очередная польская депутация с ходатайством, он встретил ее, став посредине комнаты, прыгнул как можно выше и сказал:
— Императрица вот какая большая! — Затем присел на корточки: — А Суворов вот какой маленький!
Депутаты поняли и удалились.
Суворов, чей «стремглавной военной меч» принес быструю победу, был уже не нужен в польских краях. В октябре 1795 года Екатерина II милостивым рескриптом вызвала его в Петербург.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯНАУКА ПОБЕЖДАТЬ
Богатыри! неприятель от вас дрожит…
1
Прага и Варшава пропали в мглистой дали, и потянулась белая однообразная дорога. Зимний путь еще не установился. Суворов страдал в крытом экипаже от беспрерывных толчков на рытвинах и ухабах. Впереди скакал курьером один из его адъютантов, заботившийся о ночлеге и лошадях.
Адъютант Тищенко приготовил и прибрал теплую хату, но не догадался осмотреть в ней запечье, где спала глухая старуха. Услыхав звон колокольчика, он выскочил в сени, принял фельдмаршала из дормеза и ввел в комнату.
— Ты уже здесь? — сказал Суворов. — Все ли готово?
— Чай сейчас подадут.
Фельдмаршал послал адъютанта вперед просить князя Петра Ивановича Багратиона не делать торжественной встречи. Затем Суворов по своему обыкновению разделся донага, окатился холодной водой и принялся прыгать по хате, напевая по-турецки разные изречения из Корана.
В это время проснулась старуха, выглянула из запечья и, приняв фельдмаршала за черта, закричала что было мочи:
— Ратуйте! С нами нечистая сила!
От этого внезапного вопля перепугался и Суворов. Прибежали адъютант Столыпин и камердинер Прохор и вывели старуху, полумертвую от ужаса.
В невзрачной кибитке, занавешенной рогожей, и с поваром на козлах мчался фельдмаршал в Петербург, уклоняясь сим маскарадом от приуготовленных ему местными военачальниками почестей. Он с нетерпением ожидал встречи с любимой Наташей, незадолго перед тем вышедшей замуж. Суворочка стала женой тридцатидвухлетнего генерал-поручика Николая Зубова, брата екатерининского фаворита.
Зубова не было в числе претендентов. Еще в 1793 году среди возможных женихов Наташи фигурировали молодой полковник граф Эльмпт, сын генерал-аншефа и боевого товарища Суворова, и князь Трубецкой, единственный наследник отставного генерал-поручика, владельца семи тысяч душ. Последнему Суворов скоро дал отставку, прослышав, что «князь А. Трубецкой пьет, его отец пьет и в долгах, родня строптивая, но паче мать его родная — тетка Наташе двоюродная». Оставался Эльмпт, к которому Суворов все более благоволил: «Он спокоен, мне роскошен и не забияка; больше застенчив по строгому воспитанию, но умен и достоин; только по наружности стоит иногда фертом по-немецкому».
Однако Эльмпт был устранен внезапным вмешательством двора якобы по причине протестантского его исповедания. Суворов получил письмо от Платона Зубова, где говорилось, что императрице может показаться неприличным, если дочь знаменитого русского полководца, слывущего столь привязанным к вере и отечеству, будет выдана за иностранного иноверца. Истинная причина крылась в ином: вместе со славой Суворова вырастала и значимость его дочери, на которую зарились уже Зубовы. Сама императрица выступила свахой. Торжественное обручение Николая Зубова и Натальи Суворовой совершилось 8 февраля 1795 года в Таврическом дворце, а 29 апреля молодые были обвенчаны.
Николай Зубов, шталмейстер двора ее величества, был попроще своих братьев, нес службу добросовестно и усердно, долгое время служил в армии и проявил храбрость во второй русско-турецкой войне. Впрочем, современники отзывались о нем как о личности сугубо заурядной: малообразованный, грубый, «бык, который мог быть отважным в пьяном виде, не иначе», мрачный по характеру и в довершение ко всему пьяница. Атлетически сложенный, он являл собою полную противоположность хрупкой Наташе.
Суворов очень скоро разочаровался в своем зяте и повел с ним настоящую войну. Однако его неприязнь к Николаю Зубову не поколебала любви и уважения к дочери. Именно ей поручил он заботу об Аркадии, которого наконец признал как родного сына, а затем ей же и зятю доверил его воспитание. Наталья Зубова намного пережила своего мужа, активного участника заговора 1801 года, нанесшего первый удар Павлу I — тяжелой золотой табакеркой в висок. Николай Зубов скончался в 1806 году, оставив вдову с шестью детьми. После его смерти Наталья Зубова жила в Первопрестольной, всецело отдавшись воспитанию детей и окруженная ореолом уважения как дочь бессмертного Суворова.
Однажды, едучи в карете, она послала лакея купить материи. Ревнуя о хозяйской пользе, лакей торговался столь усердно, что у купца лопнуло терпение и он заявил, что предпочитает иметь дело с барыней. Узнав от лакея, что она дочь Суворова, купец подошел к экипажу и принялся просить графиню Зубову принять материю в подарок. Несмотря на все просьбы Натальи Александровны, он наотрез отказался взять деньги.
В памятном 1812 году Наталья Зубова покидала занятую французами Москву, но ее остановили неприятельские патрули. Ей достаточно было ответить, что она дочь Суворова. Французы не только пропустили ее без промедления, но и отдали ей — женщине — воинские почести.
Она скончалась в Москве 30 марта 1844 года.
2
Поезд из Стрельны до Зимнего дворца — придворную восьмистекольную карету — тянули восемь лошадей. Было начало января 1796 года, и мороз достигал двадцати градусов. Суворов облекся в полный фельдмаршальский мундир, однако шубы не надел и шляпу держал в руке. Так же вынуждены были поступить сопровождавшие его из Стрельны до Петербурга шталмейстер граф Н. Зубов, генералы П. А. Исленьев и Н. Д. Арсеньев. Между тем по приказу шестидесятишестилетнего фельдмаршала одно окошко в карете было опущено, и спутники Суворова жестоко страдали от стужи; Исленьев и Арсеньев из субординации молчали, но Зубов с неудовольствием сказал Столыпину, когда карета прибыла к Зимнему: