Главное же, неутомимостью Суворова войска преобразились, прошли ускоренную великолепную выучку, впитали в плоть и кровь воинскую мудрость его катехизиса «Наука побеждать».
«Готовься в войне к миру, а в мире к войне», — говаривал фельдмаршал и приучал свои войска к боям. Но каким? От персидского похода он отказался и теперь с раздражением следил за бездарными действиями двадцатипятилетнего Валериана Зубова, хваставшегося тем, что доберется до Испагани не позже сентября. Его армия страдала от повальных болезней, солдаты разбегались. Однако ничто не могло поколебать пристрастность почти семидесятилетней царицы. Утрата прежней энергии и развившаяся болезненная чувственность заставляли ее видеть в слабом, недалеком и женоподобном Платоне Зубове нового Потемкина. Взятие Дербента и Баку она отметила производством Валериана Зубова в генерал-аншефы. Суворов иронически отзывался из Тульчина:
«Театр на Востоке; герой граф Валериан за Дербент, покорит и укрепит Каспийское море, прострит свои мышцы до Аракса, далее завоевания Петра Великого, и ограничит Грузию. Тогда ему фельдмаршал мал».
Суворов резок, даже груб и все же справедлив, когда осуждает всесильного фаворита, перед которым раболепствуют придворные, сносят не только оскорбления, нанесенные любимыми его лакеями, но и терпят проказы княжеской обезьяны.
— Козел Платон с научением не будет лев, — возмущается фельдмаршал.
Он все более склоняется к мысли, что будущим и главным противником России станут французы, успешно сражающиеся в Италии. Суворов предвидит нашествие «двунадесяти языков» на возлюбленную им Россию, нашествие, которое еще можно предупредить и малыми силами:
— Турецкая ваша война… Нет, ба принятца за корень, бить французов… От них она родитца, когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч двести — триста. Варшавою дали хлыст в руки прусскому королю, у него тысяч сто. Сочтите турков (благодать Божия с Швециею). России выходит иметь до полумиллиона; нынче же, когда французов искать в немецкой земле надобно, на все сии войны только половину сего…
Екатерина II готовилась открыто примкнуть к антифранцузской коалиции, видя в идеях буржуазной революции смертельную опасность для абсолютизма. Правда, сама Французская республика была уже не той защитницей социальных низов, как в пору торжества якобинцев. Войска Директории несли на штыках не только высокие лозунги «свободы, равенства и братства», но и занимались грабежом и разбоем. Наполеон Бонапарт буквально разорил Италию во время своих победоносных походов.
Австрия после понесенных ею поражений стояла на грани катастрофы и просила Россию о военной помощи. В ответ Екатерина II обещала выделить в помощь австрийцам шестидесятитысячный корпус из числа войск Румянцева, Суворова и Репнина и двинуть его к Кракову. Слухами о готовящейся кампании полнилась земля. Суворов страшился, что пристрастная императрица отдаст начальствование над корпусом брату своего любимца, и давал себе волю в интимных письмах к своему поверенному Хвостову. Его отзывы о князе Платоне становятся все злее и злее:
«При его мелкоумии, он уже ныне возвышеннее князя Потемкина, который с лучшими достоинствами, в своей злобе был откровеннее и, как великодушнее его, мог быть лучше предпобежден… Я часто смеюсь ребячьей глупости Платона и тужу о России… Снять узду с ученика, он наденет ее на учителя. Вольтером правила кухарка, но она была умна, а здесь государство…»
Однако его опасения, что во главе экспедиции поставят кого-то другого — Валериана Зубова, Дерфельдена, Репнина, — были неосновательны: другого претендента, кроме него, не существовало; его же называли и австрийцы. Уже был готов «Высочайший рескрипт» для фельдмаршала с приложением подробного расписания войск, предназначавшихся в поход. Казалось, что судьба вручила ему и Наполеону жребий, обещая скорую встречу на полях сражений. Однако все еще не кончились переговоры России с Австрией, Англией и Пруссией о новом союзе, еще не был окончательно утвержден предстоящий план кампании, когда 6 ноября 1796 года Екатерина II скончалась.
С ее смертью рухнули все надежды Суворова…
В Петербург под барабанную дробь и писк флейтуз входили наряженные на прусский манер гатчинские войска Павла I. Сотни полицейских и драгун бегали по улицам и по высочайшему повелению срывали со всех прохожих круглые шляпы, которые тут же уничтожались, от фраков отрезались воротники, а жилеты разрывались на части; тысячи полуголых обывателей в панике разбегались по домам.
Во все концы России скакали фельдъегеря — новое для русского уха слово. Впечатлительному Суворову его ближние боялись говорить о случившемся. Румянцев, услышав, что прибыл в Вишенки фельдъегерь, только и спросил:
— Из Берлина?
— Нет, из Петербурга.
— Знаю, что это значит! Велите ему войти.
Сколько ни испытывал Румянцев несправедливостей от Екатерины II, а паче от ее любимцев, восшествие Павла указывало ему на такие несчастья для России, что во время чтения письма престарелого фельдмаршала хватил удар, и он в том же году скончался.
Суворов, проплакав всю обедню и панихиду, вышел к войскам со спокойным лицом.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯВ ОПАЛЕ
Дайте волю быстроте розлива моего духа, благомудро исправьте шлюз… Истинно не могу утолить пожара в душе моей.
1
Сомнения нет, что за свое короткое, едва пятилетнее царствование Павел I совершил великое множество сумасбродных поступков, вовсе не считаясь ни с какими велениями времени, а идя наперекор им и как бы подготавливая себе гибель. Иные историки прямо указывают на ненормальность сына Екатерины II в объяснение всех его выходок. Еще более оснований видеть в Павле только пруссофила, прямого наследника Петра III. Если то и другое правда, то правда не вся. В течение долгих лет унижений калечилось и черствело его сердце, копилась мстительность против екатерининских порядков. На смену опытности и расчету, цинизму и государственной зоркости Екатерины II пришел романтический дилетантизм; все, что было связано с именами усопшей императрицы и ее фаворитов, подлежало забвению.
В первые дни нового царствования пролился дождь, даже ливень милостей. В фельдмаршалы были произведены граф Н. Салтыков, князь Н. Репнин, граф И. Чернышев, вскорости — Каменский, Эльмпт, Мусин-Пушкин, Прозоровский, И. Салтыков, Гудович. Еще более возвысился хитрый Безбородко, ставший вице-канцлером, получивший княжеское достоинство с титулом светлости и округливший число своих крепостных до сорока тысяч душ.
Были и другие новости. Павел прекратил войну с Персией и отозвал войска В. Зубова, остановил воинские приготовления к походу против французов, отменил новый рекрутский набор, ввел жестокую дисциплину в армии, гвардии и даже при дворе: вельможам вменялось в обязанность к семи утра быть на приеме у государя. Он освободил политических узников: Новикова, Радищева, Трубецких, Костюшко и назначил два дня в неделю, в которые всякий подданный мог явиться к нему с устной или письменной просьбой.
Но к чему приводили самые благие намерения монарха? Как вспоминал А. Т. Болотов, «пользуясь свободою и дозволением всякому просить своего государя, затеяли было и господские лакеи просить на господ своих и, собравшись несколько человек ватагою, сочинили челобитную и, пришед вместе, подали жалобу сию государю, при разводе находившемуся. В оной, очернив возможнейшим образом своих господ и взведя на них тысячи зол, просили они, чтоб он освободил их от тиранства своих помещиков, говоря прямо, что они не хотят быть в услужении их, а желают лучше служить ему. Государь тотчас проникнул, какия страшныя, опасныя и бедственныя последствия могут произойти, если ему удовольствовать их просьбу… и, обозрев окружающих, подозвал к себе одного из полицейских и приказал, взяв сих людей и отведя на рынок, публично наказать нещадным образом плетьми и столько, сколько похотят сами их помещики… Сим единым разом погасил он искру, которая могла бы развести страшный пожар, и прогнал у всех слуг и рабов просить на господ своих». Россия и при Павле I оставалась тем же дворянско-крепостническим государством, отнимавшим у подневольных рабов даже самую возможность жаловаться.
Обрушивши свои реформы на армию, Павел I, безусловно, хотел пресечь злоупотребления, особенно многочисленные в последнее пятилетие царствования его матери. Он запретил использовать нижних чинов в услужении по домам, дачам, деревням, слил свои гатчинские войска с гвардейскими привилегированными полками, исключил из службы офицеров, не находившихся в полках в момент его вступления на престол, и т. д. Однако крайность мер и непримиримая ненависть к недавнему прошлому искажали до неузнаваемости даже добрые начинания. Чего уж тогда говорить о мерах губительных.
В числе их было неукоснительное стремление Павла подвести войска под прусский образец. Обмундирование, введенное по почину Потемкина, простое и удобное, было заменено прусским. Солдат одели в темно-зеленые, толстого сукна мундиры с лацканами, отложным воротником и обшлагами кирпичного цвета и длинные камзолы. Головы спереди остригли под гребенку и облили вонючим салом. К вискам привесили огромные пукли, а к затылку прикрутили аршинную косу и осыпали ее мукою. Каждый получил шляпу с широким серебряным галуном, большой петлицей и с черным бантом. Но шляпа эта была такой диковинной формы, что едва прикрывала голову и сваливалась на марше. Фланелевый черный галстук в два пальца шириною перетягивал шеи до невозможности. Ноги обули в курносые тесные башмаки и стянули за коленями черными суконными штиблетами с красными вдоль всей ноги пуговицами. Все снаряжение было тяжелым и обременительным.
Еще в бытность наследником Павел издал для своих «потешных» гатчинских войск устав 1760 года Фридриха II с некоторыми исключениями и добавками, направленными против екатерининских порядков. В самом начале 1797 года сей устав сделался обяза