сделаем хоть одну фотографию!
Я ничего не ответил.
—
И это будет недорого. Плачу я.
—
Фотографируйся с Амалией, если тебе так хочется.
На другое утро Чилия лежала, повернувшись к стене, спутанные волосы падали ей
на глаза, и она не смотрела в мою сторону. Я хотел приласкать ее, но, заметив
сопротивление, разозлился и встал. Встала и Чилия и, умывшись, подала мне кофе, не
глядя на меня, все с той же спокойной настороженностью. Я ушел, не сказав ни слова.
Вернулся я через час.
—
Сколько у нас на книжке? — спросил я.
Чилия удивленно на меня посмотрела. Она сидела за столом, и лицо у нее было
растерянное.
—
Я не знаю. Ведь она у тебя. Наверное, лир триста.
—
Триста и пятнадцать и еще шестьдесят. Вот они.— Я положил пакет на стол.
— Трать их как хочешь. Давай повеселимся. Они твои.
Чилия поднялась и подошла ко мне.
—
Зачем это, Джорджо?
—
Затем, что я был дурак. Слушай, не хочу я об этом говорить. Если денег так
мало, стоит ли их считать? Ты еще хочешь фотографироваться?
—
Джорджо, но я хочу, чтобы и ты был доволен.
—
Я доволен.
—
Я так тебя люблю.
—
И я. — Я взял ее за руку, сел и посадил Чилию к себе на колени.— Положи
сюда голову,— Я говорил ласковым шепотом, и она молча прижалась лицом к моему лицу.
— Когда мы едем?
—
Все равно, когда хочешь,— прошептала она.
—
Тогда слушай, — я погладил ее по голове и улыбнулся. Чилия, вздрогнув,
прижалась к моей груди и поцеловала меня. — Маленькая, давай-ка подумаем. У нас есть
триста лир. Давай плюнем на все и совершим, наконец, маленькое путешествие. Но прямо
сейчас. Сию минуту. Если мы долго будем размышлять, мы раздумаем. И никому не
говори, даже Амалии. Ведь это всего на один день. Это будет свадебное путешествие,
которого в свое время у нас не было.
—
Джорджо, а почему ты тогда не захотел? Ты говорил тогда, что это глупости.
—
Да, но это-то ведь будет не настоящее свадебное путешествие. Сейчас мы
знаем друг друга. Мы стали друзьями. И никто о нас ничего не знает. А потом нам это
просто необходимо. Разве нет?
—
Конечно, Джорджо, я так рада. Куда мы поедем?
—
Не знаю, куда-нибудь недалеко. Хочешь, поедем к морю? В Геную?
6
Еще в поезде я напустил на себя озабоченный вид, и Чилия, которая при отъезде
пыталась заговорить со мной, поминутно брала меня за руку и вообще была вне себя от
волнения, увидев меня таким мрачным, все поняла и, нахмурившись, стала смотреть в
окно. Я молча уставился прямо перед собой, чувствуя, как подбрасывают меня толчки
вагона на стыках рельс. Вокруг было много людей, но я не обращал на них внимания.
Сбоку от меня пробегали холмы и луга, а напротив Чилия, придвинувшись к оконному
стеклу, казалось, прислушивалась к чему-то и время от времени, отводя глаза, пыталась
мне улыбнуться. Стараясь быть незаметной, она все время наблюдала за мной.
Мы приехали, когда уже была ночь, и устроились в большой безмолвной гостинице,
прятавшейся среди деревьев пустынного бульвара. Но перед этим мы долго блуждали по
улицам в поисках пристанища. Было свежо и туманно, и хотелось идти и идти, втягивая
ноздрями этот влажный воздух. Но у меня на руке повисла Чилия, и я почувствовал
облегчение, когда мы наконец сели и отдышались. Перед этим мы прошли множество
сияющих огнями улиц и темных переулков, но к морю так и не вышли. Люди на улицах не
обращали на нас никакого внимания. И если бы мы не пытались каждую минуту сойти с
тротуара, если бы не жадные взгляды, которые Чилия бросала на прохожих и дома вокруг,
— мы просто казались бы проваливающейся парочкой влюбленных.
Эта гостиница была как раз по нас: никакого шика. За белым столиком сидел худой
юноша с засученными рукавами и что-то ел. Нас встретила высокая суровая женщина с
коралловым ожерельем на груди. Я был рад наконец усесться, потому что прогулка с
Чилией мешала мне полностью погрузиться в то, что я видел вокруг, и в самого себя.
Озабоченный и неловкий, я должен был держать ее под руку и отвечать на ее вопросы хотя
бы жестами. А теперь мне хотелось — очень хотелось! — одному, без Чилии, как следует
рассмотреть и узнать незнакомый город: ведь для этого я и приехал!
Дрожа от нетерпения, я подождал, когда принесут заказанный ужин, и даже не
поднялся наверх, чтобы посмотреть комнату. Меня неудержимо привлекал этот
худощавый юноша с рыжеватыми усами и затуманенным взглядом одинокого человека. На
руке у него была заметна бледная татуировка. Поев, он встал и вышел, захватив с собою
синюю штопаную куртку.
Ужинали мы уже за полночь. Чилия, сидя за столиком, очень веселилась при виде
негодующего лица хозяйки. «Она думает, что мы только что поженились!» — шептала она
мне. А потом, глядя на меня усталыми и нежными глазами и гладя мою руку, спросила:
«Но ведь это так и в самом деле, правда?»
Мы разузнали, где мы находимся. Порт был в ста шагах — в конце бульвара.
- Пойдем посмотрим, — сказала мне Чилия. Она уже совсем спала, но
непременно хотела пойти туда со мной.
Затаив дыхание, мы подошли к балюстраде. Ночь была ясная, но темная, и фонари
еще больше подчеркивали глубину черной пропасти, которая разверзалась прямо перед
нами. Я не сказал ничего и, вздрогнув, вдохнул ее диковатый запах.
Чилия, оглядевшись, указала мне на цепочку огней, дрожавших в темноте. Что это
было — корабль? Мол? Из темноты доносились до нас слабые запахи, легкий шум.
—
Завтра,— сказала она радостно,— завтра мы все это увидим.
Возвращаясь в гостиницу, Чилия тяжело висла у меня на руке.
—
Как я устала, Джорджо, как здесь хорошо. Завтра. Я так счастлива. А ты
счастлив? — И она терлась щекой о мое плечо.
Но я ее почти не слышал. Я шел, сжав зубы, вдыхая ласковый ветер. Я был
возбужден, далек от Чилии, я был один в целом свете. На середине лестницы я сказал:
—
Мне еще не хочется спать. Ты иди наверх, а я еще пройдусь по улице и
вернусь.
7
И на этот раз случилось то же самое. Зло, которое я причинил Чилии и из-за
которого я сейчас испытываю безутешные угрызения совести, особенно по утрам, лежа в
постели, когда я ничем не могу заняться и мне некуда укрыться от них, это зло было уже
не в моей власти: я творил его, сам того не замечая.
Я вел себя как глупец, как одержимый и заметил это только тогда, когда все было
кончено и все угрызения совести были уже бесполезны. И только сейчас я прозреваю
истину: я так привык к своему одиночеству и так полюбил его, что у меня атрофировалось
чувство связи между людьми. Поэтому я не умел ни выносить чужую нежность, ни
отвечать на нее. Чилия мне даже не мешала — она для меня просто не существовала! Если
бы тогда я понимал или хотя бы подозревал, какое зло я причиняю самому себе, так калеча
свою душу, я мог бы вознаградить Чилию бесконечной благодарностью, дорожа ее
присутствием как своим единственным спасением.
Но разве когда-нибудь было достаточно зрелища чужого горя для того, чтобы у
человека, наконец, открылись глаза? И не необходимы ли для этого пот и кровь агонии, и
вечно живал тоска, и раскаяние, которое встает вместе снами, идет рядом с нами по улице, ложится с нами в постель и будит нас по ночам — всегда мучительное, незаживающее и
острое?
На сырой и туманной заре, когда бульвар был еще пустынен, смертельно уставший,
я вошел в гостиницу. Я увидел Чилию и хозяйку гостиницы на лестнице: полуодетые и
растрепанные, они о чем-то спорили, и Чилия плакала. При моем появлении хозяйка
вскрикнула. Чилия осталась неподвижной, прислонившись к перилам; лицо у нее было
испуганное и растерянное, волосы и одежда в беспорядке.
—
Вот он.
—
Что ты тут делаешь в такой час? — спросил я жестко.
Хозяйка начала кричать, колотя себя в грудь. Ее разбудили среди ночи: муж, видите
ли, пропал: слезы, разорванные платки, телефон, полиция. Что за выходки? Откуда только
я приехал?
Я прислонился к стене и смотрел на нее раздраженным и отсутствующим взглядом.
Чилия не двигалась с места: только хватала ртом воздух, и лицо ее медленно заливала
краска.
—
Чилия, ты что, не спала?
Но она еще не могла отвечать. Стоя неподвижно, она плакала, слезы лились из ее
немигающих глаз, и руки, сложенные на животе, мучительно теребили носовой платок.
—
Я просто гулял, — сказал я хмуро. — Стоял в порту.
Хозяйка, пожав плечами, приготовилась было что-то сказать.
—
В общем, я жив и здоров. И сплю на ходу. Дайте мне лечь в постель.
Я проспал до двух мертвым сном, как пьяный. И проснулся, как будто меня
толкнули. Комната была в полутьме, с улицы доносился обычный шум. Повинуясь какому-
то неясному инстинкту, я не пошевелился: в углу комнаты сидела Чилия. Она смотрела на
меня, смотрела на стены, разглядывала свои руки, и время от времени ее сотрясала дрожь.
Выждав немного, я прошептал: «Чилия, ты что, сторожишь меня?»
Чилия быстро подняла глаза. Тот же полный отчаяния взгляд, который я видел на
рассвете, как будто застыл на ее лице. Она шевельнула губами, чтобы ответить, но не
сказала ничего.
—
Чилия, нехорошо следить за мужем, — сказал я шутливым ребяческим
тоном. — Ты хоть завтракала, по крайней мере?
Она покачала головой. Тогда я вскочил с постели и посмотрел на часы.
—
В половине четвертого отходит наш поезд. Ну-ка, Чилия, быстренько —
покажемся хозяйке веселыми. — Потом, так как она не двигалась, подошел к ней и