Виктора Ивановича я встретил на городском рынке возле лавки хозтоваров. Едва увидев меня, он показал мне бумажный сверток и сказал, странно подчеркивая:
— Вот, гвоздиков купил…
— Угу, — ответил я, не зная, что еще сказать, и немедленно перешел к международному положению, так как Виктор Иванович — человек широких интересов и страсть как любит потолковать про разных прочих шведов.
Но мой собеседник посмотрел на меня с тихим огорчением, как смотрит старый учитель на ученика, бойко отвечающего: «Семью семь — сорок семь!» — и повторил настойчиво:
— Вот, гвоздиков купил…
— Да, да, понимаю, — сказал я. — Гвоздики — это огромно! Но что там ни говори, я все-таки считаю, что положение на Африканском континенте…
Мимо как раз проходил один наш общий знакомый, и Виктор Иванович немедленно и его атаковал этой своей навязчивой фразой:
— Вот, гвоздиков купил…
Знакомый, конечно, тоже проявил непонятливость, и Виктор Иванович, нервничая, повторил для него это сообщение про гвоздики во второй раз, а потом и в третий.
Мне даже пришлось вмешаться:
— Видишь, гвоздиков человек купил. Не каждый день бывает.
Виктор Иванович бросил на меня благодарный взгляд и горячо подхватил:
— Вот, вот. Иду и вижу: продают гвоздики. Дай, думаю, хватану двухдюймовых. Жена просто голову мне переела — когда да когда купишь? Специально отправился в магазин…
Подошла группа приятелей Виктора Ивановича, и он вовсе вдохновился:
— Вот, гвоздиков купил. Двухдюймовых красавцев. Тах, тах, тах — одно удовольствие будет их в доски заколачивать. Жена говорит: «Витя, да когда же ты купишь этих, которые со шляпками?» Вот я и поскакал сегодня на рынок по утряночке…
Он стал варьировать пресловутую тему «которых со шляпками» на все лады, размахивая над головой уже сильно потрепавшимся свертком. Я незаметно отошел в сторонку и с глубокой грустью наблюдал за ним. Такого еще с моими друзьями никогда не случалось! Я все никак не мог решить, надо ли в подобном случае вызывать «скорую помощь» или лучше как-то действовать своими силами? Но тут ко мне подошел один из участников этого шурупно-гвоздильного митинга:
— У-у-ф! — сказал он. — Ну и надоел же Виктор Иванович с этой своей покупкой, спасу нет!
— Говорить так жестоко, — возразил я. — Речь идет о навязчивой идее, и, видимо, надо взывать к врачам.
— К каким врачам! — воскликнул мой собеседник. — К совести надо взывать, к простой человеческой совести!
— То есть? — удивился я.
— Так он же дачу себе строит. Вот и хочет показать всем, что материалы приобретает честным путем. Килограмм гвоздиков строительный прораб в магазине купил и хвастает. Ну не хохма ли?
Анатолий КравцовПАРОДИИ
Без догляда
Разливают девки смех
полными ушатами…
девки валятся к плечу
с громкими ахами…
нынче девки растут
без догляда!
Я гуляю у реки
С бойкими девчатами.
Разливаю им стихи
Полными ушатами.
Как сглотнули чан поэм,
Охнули и ахнули
И меня ушатом тем
По макушке трахнули.
А потом смеялись вслед:
— Люди, поглядите-ка,
Видно, вырос наш поэт
Без догляда критики!
Геометрия в быту
Придвинь лимона солнечный овал…
И помолчим.
Привет, сосед! Надеюсь, ты мне, рад?
Так лезь же в холодильника квадрат.
Возьми там полушарье холодца,
Овал сардин и конус огурца,
Паштета куб и, ежели мне — друг,
Клади на стол сырокопченой круг.
Открой серванта параллелограмм,
Налей ее, проклятой, по сто грамм…
И помолчим.
Вверх-вниз
…что-то покачнуло
и ввысь подбросило меня.
Летел я — сердце обнимало
весь подпирающий простор…
Святое наше ремесло
Большой опасностью чревато.
Меня однажды вознесло,
А после бросило куда-то.
Стал падать я. Но в этот миг
Передо мной простор возник.
— А, Коля! — выдохнул простор
И бережно меня подпер.
Расположение ценя,
Прижался сердцем я к стихии
И написал стихи такие,
Что снова… бросило меня.
Цвета красноречия
Фиолетовые слова…
Голубые следы копыт…
Полежишь на жаре — слегка
Раскраснеется голова
И запрыгают с языка
Фиолетовые слова.
Сотню слов прихлопнешь губой,
А другая сотня сбежит.
Лишь сверкнут вдали за рекой
Голубые следы копыт.
А потом целый день ты сиз,
А потом целый вечер — синь.
Ну куда занесет каприз
Фиолетовых тех разинь?
Вдруг случится с ними беда —
Пропадут они без следа?
Или, может быть, чей-то стих,
Пожалев, приголубит их?
Гогель-могель
О, мой питатель и поитель,
Мой воспитатель, мой пилитель,
Вздыхатель мой и воздыхатель,
Терзатель мой и отдыхатель!
Самоотверженный читатель,
Ты мой поитель и питатель.
А я — твой верный менестрель.
Лишь для тебя моя свирель!
…Но остановимся. Издатель
(Терзатель! Соковыжиматель!)
Отсек фломастером отсель
Весь остальной словарь на «ель».
Се ля ви!
В троллейбусе красивый хам
пытается обнять за плечи.
В такси одной, конечно, легче.
Цена покоя — три рубля.
От наглецов покоя нет!
Об этом заявляю прямо.
Особенно когда вы — дама
И, к сожалению, поэт.
Каких речей дивертисмент!
И каждый — записной оратор.
Нельзя ступить на эскалатор,
Чтоб не услышать комплимент.
То тот, то этот мужичок
Пытается обнять за плечи.
В такси одной, конечно, легче.
Но три рубля — не пятачок.
Вот и вчера красивый хам
Пристал в метро, меня волнуя:
— Один… автограф… дать молю я…
Я развернулась и — как дам!
Герман ДробизРАССКАЗЫ
Столб и башняРоман в письмах
«Уважаемая Останкинская башня!
С горячим приветом к Вам столб со станции Разуваевка Восточной ж. д. Вы, наверное, получаете много писем от таких, как я. Ну, извините. Но я не из любопытства к Вашей популярности, а задать серьезный вопрос.
Но сначала немного о себе. Я простой деревянный столб, работаю в осветительной сети. Освещаю перрон. Работа несложная. Лампочка в пятьсот ватт в жестяном конусе — весь мой инструмент. Станция маленькая: одноэтажное здание, перрон, палисадник с тополями. Жизнь идет от и до. В два часа ночи проходит скорый на Москву, в восемь вечера — скорый из Москвы. Не останавливаются. В семь пятнадцать идет местный, стоянка пять минут. В четырнадцать пятьдесят он же — обратно. В шесть тридцать — рабочий поезд. В восемнадцать сорок он же — обратно. Вот вам и все наше расписание. Но не думайте, что жалуюсь на нашу провинциальную жизнь. Народ у нас хороший, простой, душевный. И люди, и наш брат — столбы. У людей телевизоры, и они благодаря Вам, уважаемая Останкинская башня, чего только не видят. А когда если выпьют по маленькой, любят гулять по перрону и обсуждать, так что и я более-менее в курсе дела.
Но иногда берет тоска, потому что все интересные события происходят где-то далеко-далеко, у Вас в Москве или в других странах. А у нас в Разуваевке ничего не происходит, а было крушение дрезины, но без жертв.
Особенно бывает тоскливо, когда перегорает лампочка и монтер Семенов по два-три дня ее не меняет, а вместо этого в полной темноте возле меня же целуется с девушками. Прижмет ко мне и целует. Еще он любит по вечерам сидеть с приятелями в палисаднике, если тепло — прямо на траве, и дуть пиво. Глядя на него, я удивляюсь: я молодой, и он молодой, но он ни о чем не мечтает и счастлив. Чем же он счастлив, не могу понять. Меня же в такие ночи, когда темно и тихо, разламывает от тоски. Так хочется вырваться и зашагать куда глаза глядят.
И вот возникает вопрос, с которым я и решил обратиться к Вам: могу ли я, простой деревянный столб, когда-нибудь стать таким же известным и популярным, как Вы? Или это вообще невозможно? А если возможно, то что мне делать? Можно ли этого достичь у нас на станции или надо переезжать в Москву?
Напишите мне, если не секрет, с чего Вы начинали, какая у Вас была юность, где учились, кто помогал и так далее. Мы тут о Вас часто спорим. Некоторые говорят: чтобы стать как Вы, нужен талант. А некоторые считают, только не обижайтесь, что все по блату. Напишите откровенно и не смейтесь над моим письмом, ведь я еще молодой, свежий, недавно ошкуренный. Старые столбы смеются над моими мечтами. А мне их философия противна и ненавистна.
Жду ответа, как темнота света.
С глубоким уважением
неизвестный Вам столб».
«Дорогой столбик!
Прости, что долго не отвечала. Таких писем, как твое, я действительно получаю очень много.
Что тебе посоветовать? Конечно, старые столбы не правы: мечтать надо. Но, мечтая, не забывай, что у тебя и сейчас интересная и в чем-то даже творческая работа. Ты несешь людям свет, а значит — радость и, в каком-то смысле, истину. Подумай, сколько человек благодаря тебе благополучно прошли по перрону, не споткнувшись! Пойми, можно быть счастливым и на перроне скромной периферийной станции, а не только в столице. Но мечтать надо, в этом ты прав.