— Хорошо.
— Тогда садись сюда.
— Зачем?
— Мы совершим богослужение.
— Зачем?
— Так надо.
Нитай сел. Джогонатх взял сандаловую палочку, киноварью поставил ему знак на лоб, на шею надел гирлянду, сам уселся перед ним и начал бормотать молитву.
Мальчику было страшно сидеть, как идолу, и слушать молитву. Он окликнул старика:
— Дада!
Джогонатх ничего не ответил и продолжал бормотать.
Наконец он с большим трудом стал по одному пододвигать к мальчику кувшины, приговаривая каждый раз:
— Все эти деньги я отдам Гокулчондро Кундо, сыну Бриндабона Кундо, сыну Джогонатха Кундо, сыну Пороманондо Кундо, сыну Пранкришна Кундо, сыну Годахора Кундо, сыну Джудхиштира Кундо, или сыну Гокулчондо Кундо, или его внуку, или кому-нибудь из прямых потомков его рода.
Когда священнодействие закончилось, в маленькой пещере стоял туман от дыма светильника и дыхания двух людей. От непрерывного повторения за стариком всех имен мальчику стало плохо. У него заплетался язык, кружилась голова, горели руки и ноги, он задыхался.
Пламя светильника слабело и вдруг совсем погасло. В темноте мальчик услышал, что Джогонатх поднимается по лестнице наверх.
— Дада, ты куда? — в смятении закричал он.
— Я пошел, — ответил Джогонатх, — а ты оставайся здесь, тебя никто не найдет. Только помни: Гокулчондро — сын Бриндабона, а Бриндабон — сын Джогонатха.
Старик поднялся наверх и вытащил лестницу. Задыхаясь, напрягая все свои силы, мальчик прошептал:
— Дада, я пойду к отцу!
Джогонатх закрыл камнем отверстие и, приложив ухо к земле, услышал, как Нитай еще раз, задыхаясь, позвал:
— Отец!
После этого послышался шум падения, и наступила тишина.
Передав таким образом свое богатство в руки Джокхи[16], Джогонатх засыпал камень землей. Сверху он набросал кирпичи и щебень, повсюду валявшийся в разрушенном храме, все это прикрыл дерном и посадил куст, который вырыл в лесу.
Уже почти рассвело, а он никак не мог покинуть это место и время от времени слушал, прикладывая ухо к земле. Ему казалось, что откуда-то издалека, из самой середины земли, доносится плач. Джогонатху чудилось, что ночное небо переполнено этими звуками, что они разбудили всех людей на земле и эти люди сидят на постелях и прислушиваются…
Старик торопливо насыпал один слой земли на другой и утрамбовал их. Он как будто хотел засыпать лицо земли.
Вдруг кто-то окликнул его:
— Отец!
Старик стукнул в землю:
— Молчи! Все услышат.
Снова:
— Отец!
Тут только старик заметил, что уже взошло солнце. Джогонатх со страхом покинул храм и вышел в поле. Опять кто-то позвал его:
— Отец!
Джогонатх испуганно обернулся и увидел Бриндабона.
— Отец, я узнал, что мой сын прячется у тебя. Отдай его.
Старик сощурил глаза, сморщил лицо и, наклонившись к Бриндабону, спросил:
— Твой сын?
— Да, Гокул. Теперь его зовут Нитай Пал, а меня Домадор. Ты так «прославился», что мы решили изменить наши имена.
Старик вытянул вперед руки, растопырил пальцы, словно хотел упереться в воздух, и рухнул на землю.
Когда Джогонатх пришел в себя, он привел Бриндабона в храм и спросил:
— Слышишь, кто-то плачет?
— Нет.
— А ты приложи ухо к земле. Слышишь, кто-то зовет: «Отец!»?
— Нет.
Старик как будто немного успокоился.
С тех пор он всех спрашивал:
— Слышишь, кто-то плачет?
И все смеялись над сумасшедшим.
Прошло около четырех лет. Наступил день смерти старика. И когда глаза его уже перестали видеть свет, а дыхание прерывалось, умирающий вдруг с силой приподнялся. Хватая обеими руками воздух, он проговорил:
— Нитай, кто-то унес мою лестницу!
И, не найдя лестницы, чтобы выбраться из лишенной воздуха и света пещеры, старик тяжело упал на постель. Он ушел туда, где кончается игра в прятки между жизнью и смертью, — туда, где никого нельзя найти.
1891
МОХАМАЙЯ
I
Мохамайя и Раджиблочон встретились в старом, разрушенном храме на берегу реки.
Не говоря ни слова, Мохамайя пристально смотрела на Раджиба. «Как ты осмелился позвать меня сюда, да еще в такое время! — казалось, укорял ее взор. — До сих пор я выслушивала все, что ты говорил, но ты стал слишком дерзким».
Сконфуженный таким взглядом, Раджиб робко подошел к девушке. Сегодня ему хотелось сказать ей много слов, но он тут же отступился от своего намерения. Однако, как бы там ни было, ему нужно было объяснить Мохамайе, зачем он просил ее прийти в храм, поэтому он торопливо произнес:
— Давай убежим отсюда и поженимся.
Раджиб сказал именно то, что хотел, но без вступления, которое уже давно было подготовлено в его сердце, поэтому слова прозвучали так сухо и резко, что их странно было слышать. Он пробормотал их невнятно, запинаясь, и больше не мог добавить ни одного слова.
Глупый Раджиб! Позвать в этот полдень Мохамайю на берег реки, в разрушенный храм, и не найти лучших слов, чем «Давай поженимся»!
Мохамайя принадлежала к семье из некогда знатного аристократического рода. Ей минуло двадцать четыре года, и красота ее была в полном расцвете. Она была подобна изваянию из неотделанного золота или осеннему солнцу, спокойно льющему свои яркие, но нежгучие лучи. Ее прекрасные глаза глядели открыто и смело.
Отца Мохамайя потеряла; у нее был только старший брат, по имени Бхобаничорон Чоттопадхая. Брат и сестра казались людьми одного склада: они мало говорили, но их взор таил столько силы, что и безмолвный он обжигал как полуденный зной. Перед Бхобаничороном все чувствовали какой-то безотчетный страх.
Раджиб был не здешним — его привез сюда управляющий местной шелкоткацкой фабрики, где служил отец юноши. После смерти отца управляющий взял на себя заботу о маленьком Раджибе и, когда мальчик немного подрос, привез его на бамонхатирскую фабрику. При мальчике находилась только горячо любившая его тетка. Они поселились по соседству с Бхобаничороном, и Мохамайя с детства подружилась с Раджибом. Его тетка и Мохамайя очень привязались друг к другу.
Раджиб рос. Ему уже исполнилось девятнадцать лет, но, несмотря на настойчивые просьбы тетки, он не хотел жениться. Узнав о таком необычайном благоразумии бенгальского юноши, его покровитель обрадовался, решив, что юноша взял за образец его жизнь (управляющий был холост).
Между тем тетка Раджиба умерла, и он остался один.
В то же время для Мохамайи не находилось достойного ее родовитого жениха, да и свадьба требовала больших расходов.
А девические годы ее шли.
Читателям излишне говорить, что узы брака — дело божества. Но если бог, ведающий этими узами, столь долго проявлял крайнюю безответственность в отношении этих двух молодых людей, то бог любви не тратил времени зря! Когда дремлет старый Праджапати[17], бодрствует юный Кандарпа[18].
Власть бога любви Кандарпы над каждым человеком проявляется по-разному. Побуждаемый этим богом, Раджиб искал случая сказать Мохамайе несколько ласковых слов, но девушка не допускала этого — ее серьезный, пристальный взгляд вселял робость в трепещущее сердце Раджиба.
Сегодня наконец, набравшись смелости, юноша вызвал Мохамайю в этот разрушенный храм; сегодня он решил сказать ей все, а там — или счастье на всю жизнь, или смерть. Но в этот знаменательный день своей жизни Раджиб смог лишь сказать: «Давай поженимся» — и растерянно умолк, как школьник, забывший урок.
Мохамайя, казалось, не ожидала от Раджиба подобного предложения. Несколько минут она стояла молча.
Множество неясных, чуть слышных звуков нарушало безмолвие полдня. Издавая тихие, жалобные стоны, медленно качалась на ветру, то открываясь, то закрываясь, наполовину сорванная дверь храма; над окном храма ворковали голуби; в ветвях шелковичного дерева монотонно стучал дятел; из кучи сухих листьев, шурша, выскользнула ящерица; с поля пахнул легкий ветерок, зашелестевший листьями деревьев; словно пробудившись от сна, воды реки тихо заплескались о ступени полуразрушенной лестницы. Через все эти случайно возникающие и ничего не значащие звуки издалека пробивался напев пастушьей свирели.
Не решаясь взглянуть в лицо Мохамайи, Раджиб прислонился к стене храма и глядел на спокойную, будто дремлющую реку.
Немного погодя он повернулся и устремил на девушку умоляющий взгляд.
Она покачала головой:
— Нет, невозможно.
Этого было достаточно, чтобы все надежды Раджиба рассыпались в прах. Он превосходно понимал, что теперь никто в мире не заставит ее изменить свое решение. Веками взращивалось чувство гордости своим родом в семье Мохамайи — и могла ли она согласиться выйти замуж за простого брахмана, каким был Раджиб! Любовь — одно, брак — совсем иное. Мохамайя никак не могла предвидеть, что ее опрометчивое поведение придаст Раджибу столько смелости. Она хотела тотчас же уйти.
Поняв ее намерение, юноша поспешно сказал:
— Завтра я уезжаю.
Сначала Мохамайя решила показать, что новость ее совсем не взволновала, но это было выше ее сил. Она хотела уйти, но не могла двинуться с места. Все же она довольно спокойно спросила:
— Почему?
— Управляющий переводится отсюда на фабрику в Шонапур и берет меня с собой, — ответил Раджиб.
Несколько мгновений Мохамайя стояла молча. «Жизнь людей идет разными путями, — думала она. — Нельзя надолго удержать при себе человека». Затем глубоко вздохнула и, почти не разжимая губ, сказала:
— Хорошо.
Промолвив только одно это слово, она опять хотела уйти, как вдруг Раджиб вскрикнул:
— Господин Чаттерджи!
Девушка заметила приближающегося к храму Бхобаничорона и поняла, что он ищет ее.
Видя, что Мохамайе грозит беда, Раджиб хотел перескочить через разрушенную стену храма, но девушка удержала его, крепко схватив за руку.