— Институционализирует? — наш начальник может правильно выговорить любое слово, у меня с этим всегда сложности. — Да, таким образом мы признаем за ним право на существование. Но не мы принимаем решения. На меня вышли напрямую. Из аппарата премьер-министра. Который, кстати, родом из этого городка. Премьер очень, очень переживает за все, что там происходит… Одним словом, тебе надо ехать. Я бы послал кого-то другого, но…
— Землетрясение. Прорыв плотины. Взрыв.
— Ты все знаешь! Да, как обычно — все вместе и сразу. Тамковскую я пошлю вместе с тобой. Еще — Извекович. Он к нам вернулся. На полставки. Да, оба они кабинетные работники, но ситуация аховая, посылать больше некого. Не Раечку же.
— Сам бы поехал…
— Тамковская — за главного, все-таки она доктор наук, но все в твоих руках. Я на тебя надеюсь. Ты ведь меня никогда не подводил. Не подводил?
— Не подводил, но там нужны медики. Психиатры. Надо обратиться в…
— У них сложная политическая обстановка. В этом городке. И в губернии в целом. Возвращают выборы губернаторов. Недавний глава администрации этого городка будет новым губернатором, а пока трудится вице-губернатором, а на его место должен прийти глава нынешний. Как-то так.
— Подожди, ты сказал — выборы. Откуда ты знаешь, что бывший глава станет новым губернатором, а нынешний придет на его место?
— Я тебя умоляю! Уже принято решение, но покойник с лимонным пирогом портит картину. Ты должен спрямить углы. Успокоить. Кого-нибудь найдете на месте. Сейчас дипломы психолога раздают всем, кому ни лень, но встречаются и толковые молодые специалисты. Посмотри среди выпускников педучилищ. Может кого-то из вояк привлечешь, там на аэродроме какой-то майор занимается предполетным тестированием. Иди готовься, завтра утром за тобой заедут. В половине восьмого утра. Извекович согласился ехать на своей машине. Пришлось выписать деньги на бензин. Ты представляешь? Как измельчали люди! Деньги на бензин! Так что езжай домой, наберись сил, и не пей, пожалуйста… Твои на даче?
Моя жена давно гостила у младшей дочки в Австралии и как-то не собиралась возвращаться, старшая со своим безнадежно женатым банкиром сидела на Кипре, сына от первого брака я не видел и не слышал много лет.
— На даче. Нет-нет, подожди! Ты отправляешь нас троих…
— Да-да, у тебя же за Тучково. Семьдесят километров. Я помню… Там, в городке, и психиатр один имеется, семьдесят четыре года, глух на одно ухо. Он, правда, лицо в некоторой степени заинтересованное, покойник его зятек, но зато большой клинический опыт. Ну, и этот, как его, майор. Ящик с папками забери. Дома просмотришь. Еще виски?
— Нет, спасибо! Послушай, так нельзя…
— При необходимости скайп. Лучше или утром, или поздно вечером. Письма я смотрю весь день. Звонить не надо, просить помощи тоже не надо, помощи все равно не будет, прислать некого. Некого!
— Ты издеваешься? Ты хочешь выставить меня на посмешище? Плесни еще, давай что-то придумаем…
— У меня сейчас селекторное совещание. На вчерашнем я сказал, что мои специалисты по покойнику уже работают. Покойник на контроле в аппарате правительства. Будь здоров!
Наш начальник протянул мне руку. Рукопожатие крепкое.
Наш начальник расправляет рукава рубашки, подтягивает узел галстука, снимает со спинки стула пиджак.
— Что-то еще?
И мой главный аргумент против отъезда в командировку остался невысказанным: за время отгулов мне удалили кое-что лишнее, но врачу, в целом довольному результатами операции, сделанные экспресс-пробы ткани внушили определенные опасения, и до того, как я смылся из больницы, он отправил ткань на глубокий, комплексный анализ. Завтра, в одиннадцать утра, мне надо с ним увидеться.
Наш начальник надевает пиджак. Я смотрю на стакан с недопитым виски. Оживший покойник суть квинтэссенция, вытяжка времен, пространств и стихий. Он намного интересней результатов анализов. Но времена, пространства и стихии чужие, а анализы мои.
Я вздохнул и влил в себя остатки виски.
3.
…Дома я закидываюсь двойной дозой анальгетика, протираю салфеткой шов, закусываю куском подсохшей пиццы полстакана водки, высасываю банку пива, ложусь. Вспоминаю, что не почистил зубы. Встаю, чищу их долго и тщательно. Пена розовеет. Это — новый симптом. Водой из-под крана запиваю таблетку мощного снотворного, вокруг кровати я расставил сразу несколько будильников. Мне снится банальный сон про то, как мне снится сон, в котором я сплю и не могу проснуться. Когда я вываливаюсь из сна, подушка насквозь мокрая. Перед глазами — синие круги, хочется пить, но я вновь засыпаю и вижу яркий солнечный день, уходящее к горизонту поле, у горизонта — темный лес. Нужно до него добраться, но кто-то держит меня за воротник, перехватывает дыхание, держащий невидим, когда я отмахиваюсь, он чуть меня отпускает, стоит мне попытаться сделать хотя бы шаг, дергает назад. Я просыпаюсь. Горло болит. Смотрю на светящиеся стрелки ближайшего будильника. Скоро утро. Я иду в ванную, открываю воду, наклоняюсь, вода льется мне на спину. Сняв с вешалки полотенце, вытираюсь и смотрю в зеркало: у меня на горле свежий рубец. Рубец саднит. Я брызгаю на него одеколоном, кожу щиплет. Я выхожу на кухню. Варю кофе. Действие снотворного еще не закончилось, вокруг словно туман. Сажусь и открываю папку. Из нее выпадает справка на ожившего покойника. В справке полужирным и курсивом выделено, эти слова еще и подчеркнуты красным, что в отношении Лебеженинова собирались завести уголовное дело — якобы он толкал омоновца на каком-то митинге, — ограничились делом об административном правонарушении, другие задержанные вместе с Лебежениновым до сих пор под следствием, некоторые арестованы до суда, кого-то уже осудили. Я вздыхаю. Туман становится гуще. Кофе кажется горьким. Я засыпаю, сидя за кухонным столом, уронив голову на руки, когда будильники начинают трезвонить, я не могу понять, что происходит, потом встаю, выключаю будильники, отключаю будильник на своем телефоне, отправляюсь в душ. Собранная рабочая сумка стоит в прихожей. Рядом — командировочный чемодан на колесиках и ящик с папками. После душа я выкуриваю сигарету, одеваюсь, выхожу из квартиры. У лифта чувствую, что прокладка лежит косо, что вот-вот соскочит в левую штанину. Я возвращаюсь в квартиру, в темноте прихожей поправляю прокладку, спустившись вниз, вижу машину Извековича. Тамковская сидит на переднем сиденье. Я закидываю чемодан в багажник, сажусь на заднее сиденье, кладу сумку рядом с собой.
— Привет! — сказал я.
Тамковская кивнула.
— Привет! — ответил Извекович. — Можно ехать?
— Трогайте, шеф!..
4.
…Настроение — отвратительное. Тревога и страх оплели меня. Мы едем через город, стоим в утренних пробках, с трудом выбираемся на шоссе, а я думаю, что надо было остаться должным и врачу, и клинике, где меня оперировали, но я оплатил все счета и сунул врачу литровую бутылку «курвуазье». У него наверняка где-то стоит ящик с надаренными напитками. На пенсии откроет небольшой магазин — не все же копаться в чужих задницах! — и избавится от всеохватного цинизма: по моему опыту, его уровень зависит от высоты расположения органа специализации — я никогда не встречал циничного офтальмолога.
Старый темно-бежевый «мерседес» Извековича в идеальном состоянии. Большое рулевое колесо. Извекович плавно закладывает повороты, неторопливо перебирает руль тонкими сильными руками в автомобильных перчатках. Пахнет кожей, гелем после бриться, духами Тамковской. «Мерседес» Извековичу привезли из Австрии. Он купил его на интернет-аукционе. За большие деньги. Извекович любит Австрию и все австрийское. Извекович — бывший шпион, после выхода в отставку он был одним из создателей нашего управления, потом его вернули на службу, какое-то время он жил где-то за границей, потом читал лекции начинающим шпионам. Когда-то Извекович посещал лакановские семинары, наверняка — по заданию «центра» влип в какой-то скандал, был вынужден бросить университет, пошел служить в Иностранный легион, содержал бар в Бангкоке, вернулся во Францию, но провалился в Австрии, где до провала ездил на «мерседесе» той же модели, того же года выпуска, на котором мы едем сейчас. «Мы любим то, что напоминает нам о наших поражениях» — одно из его любимых изречений. Утверждает, будто лично слышал это от самого Лакана. В середине семидесятых. Извекович выглядит очень молодо, но сколько ему лет — конспиративная тайна. Своей богатой на события жизнью Извекович помогает окружающим, он напитывает их эмоциями, утоляет их голод. Его реальное, смыкаясь с воображаемым других, становится символическим. Извековича должны были взять в Линце, но он успел сесть на поезд, который умчал его в Венгрию, где тогда еще правил дядюшка Янош. Для Тамковской Извекович включает музыку. Он предлагает ей выбрать. Выбор — это насилие. Говорил ли это сам Лакан или кто-то другой, сути не меняет. Тамковская выбирает классику. Эта истеричка мечтает о повелителе, которым она могла бы помыкать. Помыкать Извековичем у нее не выйдет.
Сквозь дождь, мимо болот и темных лесов мы едем под квартеты Бетховена. Сворачиваем с федеральной трассы и едем по узкой, петляющей между холмами дороге. За березками и елями темнеют зеркальца озер. Низко висят облака. Навстречу, по обочине, идут неприбранные, расхристанные грибники. Тамковская и Извекович обсуждают работу, которой нам предстоит заняться. Извекович говорит о коллективном бессознательном, о том, что наши архетипы не допускают возможности того, что покойники встают из могил и покупают колбасу. Это нечто нам чуждое, наносное. Это чужие архетипы.
Я помалкиваю, вопрос о подлинном и наносном — один из самых скользких, хотя и хочется сказать, что архетипы не могут быть ни чужими, ни своими, только позволяю себе вставить — мол, покойник покупал не колбасу, а пирог с лимонной начинкой. Тамковская раскрывает лежащую у нее на коленях папку и говорит, что именно колбасу, а не пирог, что покойник даже устроил скандал из-за того, что у колбасы был просрочен срок годности. У меня нет никакого желания спорить, и я говорю, что колбаса, пирог, сыр или замороженные котлеты «Богатырские» — не суть важно, главное, мы имеем дело со вспышкой галлюцинаторного бреда, который свойствен шизофрении, что такой случай, соединяющий зрительные, слуховые, тактильные галлюцинации, уникален, а его эпидемиологическое распространение уникально вдвойне.