А потом лесовик и вовсе перестал понимать, на каком он свете. Глупый мужик, за которым Сатар приглядывал, взбунтовался и побил природного мага, изломав единственную по-настоящему волшебную вещь. Хотя это ещё можно было понять, на Торпе как-никак лежала печать великого бога — благословение или проклятие — в этом Сатар не разбирался. Но затем Торп, вроде бы прекративший свои странствия, неожиданно встретился Сатару на волшебной тропе, по которым люди ходить не умеют.
Карлик, вздыхая, тащился позади мужика, мучительно пытаясь понять, что же такое творится вокруг и что он, всемогущий Сатар, должен делать при таких неясных обстоятельствах.
Камень и прикованного человека Сатар увидел на секунду позже Торпа, когда уже поздно было предпринимать хоть что-то. Торп, идущий на пять шагов впереди, успел живо вспрыгнуть на уступ и, ухватив за край цепи, рвануть её на себя. Сатар на такой поступок не решился бы никогда. Сколь ни был туп лесной коротышка, но ужасный Глейпнир он узнал. Немыслимо — посягнуть на такую вещь, созданную даже не одним богом, а несколькими богами разом. И однако, грубый мужлан проявил к святыне ничуть не больше почтения, чем к магическому посоху Сатара. В Торпе не было и намёка на магию, которую чудесная цепь могла бы обратить против нападающего. Торп просто рванул цепь руками, и та порвалась, как всякая тонкая цепочка, если её дёрнет сильный человек. В мире, лишённом богов, почти не осталось магии, и волшебная цепь потеряла своё значение.
Ист от рывка покачнулся, однако спрыгнул вниз сам, не облокотившись на плечо Торпа.
— Ты что наделал?!. — привычно захныкал Сатар.
— Отстань, — зло отмахнулся Торп. — Помоги лучше человеку!
— Это не человек! — В голоске лесовика звучал неподдельный ужас. — Это бог!
— Это мой командир! — отрезал Торп. — Командир — он, конечно, царь и бог, но не до такой же степени.
— Спасибо, выручил, — проговорил Ист, растирая ладонями ноющие, изжаленные кровососами плечи. Теперь, когда Ист был на свободе, комары немедля стали облетать его стороной.
— Кто ж это тебя? — Торп кивнул на валун, с которого жалко свисали остатки некогда всесильного Глейпнира.
— Нашлись приятели.
— Не вернутся? — Торп, видя, что бывший начальник не расположен беседовать, был краток, лишь проверил, легко ли вытаскивается припрятанный нож.
— Не вернутся, — со значением протянул Ист. — И захотят — не вернутся.
— Вот и ладно, — не вдаваясь в подробности, произнёс Торп и успокаивающе добавил: — А хоть бы и вернулись, неужто мы с тобой вдвоём не отмашемся? И не в таких переделках бывали.
— Ты с ума сошёл! — просипел за спиной бледный Сатар. — Говорю тебе, бог это! Бессмертный! На колени падай!
Торп с сомнением оглядел мужицкий наряд Иста, потёр лоб, соображая, что только что Ист висел на стенке как есть нагишом, покачал головой, повернулся к гному:
— А сам чего не падаешь?
— Мне можно и не падать, я маг.
— Значит, и мне можно. Я же тебя бил, хоть ты и маг.
Ист рассмеялся:
— Будет вам. Ты лучше расскажи, как твоя жизнь течёт? Лет шесть, кажется, не видались, а то и семь…
— Да так, — уклончиво ответил Торп. — Пристал тут неподалёку.
— Проклятие на нём, — съябедничал Сатар. — Хийси наложил. Ему бродить положено без отдыха, а он на одном месте уже шесть лет сиднем сидит.
— Уймись, — оборвал Ист. — Нет на нём никакого проклятия. Уж я-то знаю. Учитель не такой человек был, чтобы ни за что проклинать.
— Он был бог!
— Ну бог, не всё ли равно. А что учитель долгую жизнь Торпу послал, так Торп сам того просил, чтобы суметь счастье найти. Хийси всегда по-простому делал: что у него просили, то и давал. Старик сам не умничал и мудрецов липовых не любил. А если к нему шли с открытой душой да без задней мысли, то и он зла не делал.
— Вот оно как… — Торп поскрёб в затылке. — А я и не искал счастья-то, впустую по свету бродяжил. А теперь и вовсе на хуторе осел. Куда мне теперь за счастьем переться? Детей у меня четверо, и жена на сносях. Ей рожать со дня на день. — Торп замолк и убито добавил: — А сегодня внучка родилась. Не пойду я никуда, хоть убейте.
— Да кто тебя гонит? — произнёс Ист. — Только, ты знаешь, боюсь, что теперь твоя жизнь переменится, и ты начнёшь стариться, как все люди.
— Вот и славно. — Торп был совершенно спокоен. — Я же говорю, внучка у меня сегодня родилась. Глупо было бы: внучка растёт, а я ничуть не меняюсь. Старик Хийси слово сдержал, хоть я ни о чём и не просил. А что долго ходить пришлось, так маленькому человеку счастье найти так же трудно, как самому знатному кёнигу. Вернусь домой, буду ковыряться в земле, жизнь свою по вечерам Лельке пересказывать. Малые любят сказки-то. А ты захочешь, так заходи, покуда я жив.
— Спасибо. — Ист посмотрел в глаза Торпу и признался: — Завидую я тебе.
Бог, маг и человек шли по тропе, что когда-то вела на небо.
— Мне туда, — кивнул Торп. — Я тут неподалёку на заимке живу. Если сразу не найдёшь, в Рамеше спроси, там всякий покажет.
— Спасибо, — поблагодарил Ист.
Торп свернул налево и скоро скрылся за кустами. Уходя, он всё ускорял шаг, и было видно, что думает он вовсе не о богах и магах, а о доме, где за этот час, поди, накопилось немало новостей.
— А мне куда? — жалобно спросил Сатар. — У меня-то дома нет.
— Как это нет? — удивился Ист. — У малой землеройки и то нора есть, а у тебя нет?
— Не нажил, — пожаловался лесной гном. — Сколько лет живу, а не научился. А в звериных норах — теснота и вонища.
— Учителя дом занимай, — распорядился Ист. — Знаешь, где Хийси жил?
— А можно? — затаив дыхание, спросил лесовик.
— Можно. Только лес береги, старик любил этот лес.
— Да я… — Сатар стукнул кулачишками в грудь, — никто не посмеет! Только мне бы — посох, а то прежний сломался.
— Вот ещё. — Ист покачал головой. — В лесу с огнём баловаться… Обойдёшься без посоха.
Огорчение на мордочке гнома было так велико, что Ист пошарил кругом себя, добыл ракушку, некогда полученную от Амриты, и протянул Сатару:
— На вот.
— Это что? — спросил коротышка, жадно схватив подарок.
— Раковина Амриты. Девушки любить будут.
— Ну… зачем мне… — протянул Сатар, но раковину спрятал.
— Больше у меня ничего нет, — пояснил Ист, вспоминая ушедшего Торпа. — А вот твоя дорога. Счастливого пути.
Сатар усеменил в далёкие снегардские чащобы, Ист остался на перепутье один.
Эпоха кончилась. Идти было некуда.
Колодезь
Авторское предуведомление
Перед вами странная книга — фантастический роман, в котором автор старался по мере сил соблюсти историческую правду, причём ради самой правды, не обращая внимания на конъюнктуру момента. А ведь давно известно, что история — это политика, опрокинутая в прошлое, а правда — колет глаза. В результате большое количество людей может быть обижено и даже оскорблено моей книгой. У них я заранее прошу прощения. Правда, господа, ничего, кроме правды!
Семнадцатый век был суровым и жестоким временем, об интернационализме и дружбе народов в те времена почти никто не думал, и люди не стеснялись в выражениях, хуля своих соседей. Большинство ругательных словечек взято мною из подлинных документов того времени, лишь кое-что смягчено. К тому же следует помнить, что многие слова, ныне считающиеся оскорбительными, прежде такими не были. Матерные слова можно встретить и в сочинениях протопопа Аввакума и патриарха Никона, в письмах Алексея Тишайшего и много ещё где. А вот в письме запорожцев султану, написанном специально, чтобы оскорбить адресата, ни единого матерного слова нет.
То же самое можно сказать и о слове «жид». В ту пору оно обозначало всего лишь национальную принадлежность и не имело ни малейшего признака недоброжелательства. Автор книги — русский, хотя в моих жилах есть малая толика еврейской крови. Как ни крути, но все люди в самом прямом смысле слова — братья, и, оскорбляя чужих предков, ты обязательно плюнешь в себя самого. Автор не хотел никого оскорбить, и если обидел кого ненароком, то ещё раз просит за это прощения.
Теперь немного о нравах. «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный» всегда оборачивался межнациональной резнёй. Движение Богдана Хмельницкого сопровождалось небывалыми еврейскими погромами, Разин целыми аулами вырезал татар и калмыков, те в свою очередь срывали гнев на безоружных русских мужиках. Что делать — такое было время.
Я понимаю, что берусь разрушать привычный образ сусальной Руси, но ведь очевидно, что наши предки были так же жестоки и вероломны, как и их соседи. Иначе они просто не выжили бы. Семейный быт отнюдь не отличался мягкостью, достаточно заглянуть в Домострой, чтобы убедиться в этом. Ныне эта книга кажется средоточием всего непригожего, а ведь в ту пору она унимала от самых мерзких проявлений тогдашней жизни. Естественная тяга человека к полигамии в христианской России принимала уродливые формы снохачества, судебные журналы XIX века переполнены подобными делами, в XVIII веке об этом уродстве гневно писал Ломоносов. Думаю, что и в XVII веке дело обстояло не лучше.
Недоумение может вызвать и написание в романе некоторых слов. В первую очередь это касается имени Христа. До 1654 года официальная русская церковь писала его: «Исус». Староверы пишут так до сих пор. «Умрём за единый аз!» — призывал Аввакум. В зависимости от чьего имени идёт рассказ, употребляются разные написания. Герой романа покинул родину задолго до Никоновых новин. Неудивительно, что он читает «Верую» на староверческий лад. В ту пору это было единственно возможное чтение. Никакого иного подтекста здесь нет.
В русской грамматике в середине предложения с заглавной буквы следует писать только имена собственные. Положение изменилось в Петровскую эпоху, когда появилась масса переводов с немецкого языка, в котором все существительные пишутся с заглавной буквы. В книгах того времени можно найти такие «имена собственные», как: Испанцы, Немцы, Дикари и даже «поганые