Хамид. - Рахма, наша сестричка слепая. Она ничего не видит, только тьма - вот почему мама прячет ее. Она не хочет, чтобы об этом узнали отец и Фатьма.
Потрясенная Рахма застыла на месте. "Слепая" - эхом прозвучало в ее голове. Затем какая-то мысль осенила ее, и она быстро спросила:
- А разве святой не может сделать, чтобы она видела?
Хамид отрицательно покачал головой:
- Думаю, что этот святой не поможет, - сказал он довольно храбро. - Мама ходила туда, когда отец кашлял, но ничего не помогло - он умер.
- Это воля Аллаха, - произнесла Рахма, пожав плечами.
Тесно прижавшись друг ко другу, они поднимались на холм; глаза коз светились в темноте, как зеленые фонарики.
- Не люблю темноты, - зябко поежившись, прошептала Рахма.
Хамид, глядя сквозь листву олив на темное-темное небо, задумчиво произнес:
- Я люблю звезды.
Глава 2
Минут через десять, подойдя к деревне, Хамид и Рахма пошли мимо темных хижин. Через открытые двери виднелись весело потрескивающие древесные угли под глиняными горшками и семьи, сидящие на корточках возле вечерней трапезы при слабом свете ламп. Еще не дойдя до своего дома, они услышали голос Фатьмы, старшей жены, которая бранила их мать. Она невзлюбила молодую жену своего мужа и ее детей и любыми средствами старалась сделать их жизнь тяжелой. Она была увядшей и согнутой от долгих лет тяжелой работы, а Зохра - молодой и красивой. Фатьма напрасно хотела все эти годы ребенка, а Зохра имела шестеро, поэтому не удивительно, почему эта пожилая женщина так ревниво отнеслась к их приходу в ее дом.
Она проявляла свою злобу в том, что заставляла Зохру и Рахму целыми днями работать, как рабов, а сама сидела на циновке, как королева.
Рассерженная отсутствием молодой женщины, она послала соседскую девочку на вершину холма посмотреть, куда ушла Зохра, и когда та вернулась с полными ведрами, Фатьма уже знала, где она была.
- Злая, ленивая женщина! - кричала она. - Но меня не обманешь. Дай сюда твою девчонку, я сама посмотрю, почему ты прячешь ее и крадешься с ней на могилу святого. Дай ее мне, говорю!
Она грубо выхватила ребенка из рук Зохры и поднесла к свету, а мать с жестом отчаяния опустила руки. Рано или поздно Фатьма должна была узнать. Нельзя дальше скрывать и лучше, если она сама обнаружит это.
Испуганные дети забились в темный угол дома, их черные глаза были широко раскрыты от страха. В хижине была тишина, пока Фатьма проводила по всем членам ребенка, затем она уставилась в ее неподвижное лицо. Вдруг торжествующий смех резко нарушил тишину, и Кинза, слух которой был чувствителен к громкому шуму и сердитым голосам, издала испуганный крик.
Фатьма подняла ее и почти швырнула на колени матери.
- Слепая, - заявила она, - совершенно слепая, и ты знала все это время. Ты принесла ее сюда, в дом твоего мужа, чтобы она была обузой для всех нас всю жизнь! Она ведь не сможет работать и никогда не выйдет замуж. И ты прячешь ее, чтобы мы не узнали. О, самая лживая из женщин! Наш муж узнает об этом сегодня же. Ну, а теперь вставай и приготовь ему ужин, а ты, Рахма, раздуй угли. Когда он поест, послушаем, что он скажет.
Девочка испуганно вскочила и принялась раздувать угли, пока не появилось пламя, от которого на стенах заплясали причудливые тени. Зохра, вся дрожа, положила свое дитя в качающуюся деревянную кроватку и стала разминать бобы. Муж должен был появиться с минуты на минуту.
Когда были готовы бобы, послышались тяжелые шаги, и на пороге показался высокий черноглазый человек с темной бородой и резко очерченным ртом. На нем была длинная одежда из домотканой козьей шерсти и белый тюрбан на голове. Он не заговорил ни с женами, ни с детьми, а сел, по-турецки скрестив ноги перед низким круглым столом, и кивнул, чтобы подавали ему. Зохра поставила горячее блюдо посреди стола, и вся семья молча собралась вокруг. Ложек не было. Зохра положила два больших куска хлеба перед мужем и Фатьмой и три маленьких кусочка для себя, Хамида и Рахмы.
- Во имя Аллаха, - пробормотали они, опуская хлеб в миску, думая, что эти слова отгонят злых духов.
А сегодня, конечно, их хижина была полна злых духов - темных духов зависти, злобы, ненависти и страха. Даже маленькая Кинза в своей колыбели, казалось, ощущала эту гнетущую атмосферу, капризничала и плакала. Си Мухамед нахмурился.
- Заставь ее замолчать! - зло произнес он. - Возьми ее.
Мать повиновалась и опять села, прижимая ребенка к груди.
Фатьма подождала, пока муж кончил есть, затем, протянув руку к ребенку, повелительно сказала:
- Дай девчонку мне!
Зохра передала ей свое дитя и заплакала.
- В чем дело? - с раздражением спросил Си Мухамед.
Его жены могут ссориться сколько угодно, жены всегда ссорятся. Но он не любил, когда они делали это в его присутствии. Он весь день пахал на поле и устал.
- В чем дело? - усмехнувшись переспросила Фатьма и поднесла девочку к лампе так, чтобы свет упал на ее лицо. Но она не зажмурила глаза, не отвернулась.
Си Мухамед пристально смотрел на нее.
- Слепая! - закричала Фатьма. - Слепая, слепая, слепая! Зохра знала об этом. Она обманула нас!
- Я не обманывала, - сквозь слезы проговорила Зохра, раскачиваясь взад и вперед.
- Обманула! - опять закричала старуха.
- Замолчите вы, женщины! - строго прикрикнул на них муж, и ссора тотчас прекратилась. В хижине опять наступила тишина. Рахма вся похолодела от страха и придвинулась ближе к угасающим углям.
Отчим внимательно рассматривал личико девочки: подносил свет к ее глазам, делал резкие движения пальцами и наконец убедился, что старая женщина сказала правду.
- Да, - согласился он, - она слепая.
Но ожидаемого взрыва гнева не последовало. Он отдал Кинзу матери, зажег длинную трубку и закурил. Дом уже наполнился тошнотворным запахом, когда отчим медленно произнес:
- Слепые дети могут принести большую выгоду. Смотри хорошенько за этим ребенком. Он принесет нам много денег.
- Как? - с волнением спросила мать, еще крепче прижимая дочь к своей груди.
- Прося подаяние, - ответил муж. - Конечно, мы сами не можем ходить с ней, потому что я всеми уважаемый человек. Но есть нищие, которые будут рады нанять ее, чтобы она сидела с ними на базарах. Люди сочувствуют слепым детям и охотно подают милостыню. Я даже знаю одного человека, который заплатил бы нам за нее, только ей надо немного подрасти.
Зохра ничего не ответила, но Хамид и Рахма обменялись долгим протестующим взглядом. Они знали того нищего, о котором говорил отец, того старика, одетого в грязные лохмотья, который ужасно ругался. Они не хотели, чтобы их дорогая Кинза попала к этому старику. Он плохо обращался бы с ней и напугал бы ее. Отец заметил их взгляды, хлопнул в ладоши и приказал:
- Дети, быстро спать!
Они торопливо поднялись, пробормотали: "Спокойной ночи" и поспешили к своим углам. Свернувшись клубочком на циновке, они натянули на себя узкие полоски одеял и вскоре уснули...
В два часа ночи Хамид неожиданно проснулся. Лунный свет падал прямо в колыбель Кинзы, она шевелилась и время от времени что-то бормотала во сне. Хамид тихо поднялся и подошел к ней. Огромная волна нежности и жалости внезапно охватила все существо мальчика. Он покачал колыбель, нежно погладил сестренку по темноволосой головке. Кинза такая крошечная, такая терпеливая и такая беззащитная! Он позаботится о том, чтобы с ней ничего плохого не случилось. Всю свою жизнь он будет для нее светом и будет защищать ее своей любовью. Вдруг он вспомнил, что сам еще мальчик и полностью зависит от отца. Кинзу могут забрать от него, и его любовь будет бессильна защитить ее. Есть ли более сильная любовь, чтобы защитить ее, и более надежный свет, чтобы вести ее? Хамид не знал этого. Он осторожно наклонился над Кинзой, чтобы поцеловать ее, и тихонько прокрался назад к своему соломенному матрацу. Лицо девочки озарилось улыбкой. Она сунула палец в рот и так умиротворенно засопела в своей лунной колыбели, как маленькая принцесса во дворце.
Глава 3
Когда Кинзе исполнилось два с половиной года, отчим решил, что она может уже работать. Он велел Хамиду носить девочку каждый четверг на базар. Там, сидя у ног нищего, она должна была просить милостыню.
Сегодня Кинза сидела на пороге дома, терпеливо поджидая брата. Было еще совсем рано, и Хамид только что погнал корову на пастбище. Возвратится он не раньше, чем через полчаса. А пока она была свободна и развлекалась как могла.
Когда светило солнце и стояла хорошая погода, она была счастливым ребенком. Никогда не видев света, она не могла ощущать, что ей недостает его, а вокруг было много такого, что давало ей приятное ощущение: тепло и защита материнских колен, объятья сильных рук брата, влажные мордочки козлят, тыкавшиеся в ее руки. Еще было прикосновение теплых лучей солнца к ее телу и веяние ласкового ветерка в лицо. Иногда ей разрешали сидеть вместе с мамой, когда она сортировала зерно, и Кинза набирала полные пригоршни шелухи и пропускала их сквозь пальцы. Это было одно из самых больших удовольствий и развлечений. Также интересным делом было прислушиваться к звукам. Теперь она могла знать, когда к ней шел Хамид по особенному звуку его босых ног по сухой глине.
Вот и сейчас она услышала его приближение, протянула к нему руки и издала радостный возглас. Хамид поднял ее и туго привязал к себе на спину.
- Базарный день, сестренка, - объявил он. - Ты уже позавтракала?
Кинза кивнула. Полчаса тому назад она выпила чашку кофе и съела кусок черного хлеба. Это был самый лучший завтрак, известный ей, и он особенно нравился девочке.
- Тогда пойдем, - сказал Хамид, и они отправились, стараясь держаться в тени оливковых деревьев, потому что уже к девяти часам солнце припекало довольно сильно.
Вскоре оливковые деревья кончились, и тропинка к базару вилась по пшеничным полям, почти готовым к жатве; каждый колосок нагибался под тяжестью золотого зерна, а воздух от запаха мака навевал дремоту. Кинза, которая могла засыпать когда и где угодно, положила голову на плечо брата, закрыла глаза и погрузилась в дремоту, убаюканная мягким шелестом зерна от проносившегося ветра. На дороге в то утро было много народа, потому что по четвергам был ярмарочный день, и все, кто имел что-нибудь продать, приходили через горы и располагались со своим товаром под тенью эвкалиптов. Продавцы сидели прямо на земле, скрестив ноги, а покупатели теснились вокруг них. Кинза боялась этого места. Она не любила тесноты, сутолоки и шума; не любила пыли, которая заставляла ее чихать, и мух, которые кусали ее ноги. Более же всего она не любила тот момент, когда Хамид покидал ее, оставляя под надзором старого нищего. Чтобы как-то облегчить боль расставания, Хамид изобрел план: если в течение недели он мог выпросить, одолжить или украсть гурд (монета стоимостью в 1/10 пенел), он сберегал его до четверга и покупал липкую зеленую конфету, обсыпанную орехами. А облизывать такую конфету было самым большим наслаждением.