Если бы я могла силой взгляда послать стрелы в сердце этой иноземки, она лежала бы мёртвой уже в тот день.
На этой свадьбе я была уже с мужем. Я вышла замуж за несколько недель до этого, почти сразу после нашего с Эйнаром свидания. Я выбрала сына верного алая моего отца, которого знала с детства. Ингвар был влюблён в меня, сколько я его помню, всю жизнь, мы росли вместе, вместе играли, он был рядом, когда умерли мои родители и когда я, мечтая об Эйнаре, ждала год за годом, он тоже не женился и тоже ждал. Ждал меня и только меня.
И когда мой любимый так вероломно предал меня, я вспомнила об Ингваре. Поэтому его я и выбрала себе в мужья. И ему было безразлично, сгораю я от страсти в его объятиях или нет, его собственной ему хватало. Уже за это одно я была благодарна ему и полюбила его. Иной, конечно, любовью, но, думаю, он счастлив и ею.
И вот приехал Эйнар через несколько лет, взглянуть на Сигурда. Ингвар, встречал его по-дружески и с подобающим сдержанным уважением.
Имя Сигурду по обычаю дал Ингвар, считавший себя его отцом и не имевший и тени сомнения в своём отцовстве. Именно Ингвар представил Сигурда конунгу Сонборга.
Эйнар, взяв на руки сына, с тоской и тайной гордостью смотрел на сильного и крепкого малыша, светившего на него такими же яркими синими глазами, как у него самого. Сигурд тряхнул кудрявой белокурой головой, вырываясь из незнакомых ему рук. Эйнар отпустил его, провожая взглядом. Сколько грусти и боли были было в этом взгляде!
Мстительная радость поднялась во мне. Я ещё больше порадовалась себе — моя рука не щадит. Гро Лодинн искусна — второй сын Эйнара, родившийся, как и их с Ладой первенец, здоровым и сильным, умер, не прожив и двух месяцев.
Я удивлялась, до чего крепка сама его жена, эта проклятая славянка, ничего её не берёт, её верные знахарки, привезённые ею сюда с родины, видимо следят, но детей всё же упустили. Гро Лодинн хитра и умна — не быть тебе, Эйнар, счастливым отцом с ней.
Вот он твой сын — Сигурд!
Эйнар посмотрел на меня:
— Хороший малыш, — сказал он, — настоящий молодец.
А дальше мы втроём, я, линьялен Брандстана, Ингвар, мой муж, и конунг Сонборга Эйнар за трапезой говорили об общих делах в отношении окрестных йордов, вдруг оживившихся в последнее время в захвате приграничных земель и сёл.
Ингвар не мог быть конунгом, только линьялом, то есть просто моим мужем. Только кровь от крови и плоть от плоти конунга может стать конунгом. Или избранный алаями, если конунг умер, не оставив потомков.
Ингвар не был ни тем, ни другим. Но я знала, что для него это и не было целью — он не стремился к власти и не был честолюбцем никогда. Поэтому во всех этих переговорах он участвовал почти номинально, не споря с нами. Но встреч таких за прошедшие шесть лет было от силы две-три.
И вот соперница умерла!
Умерла, не оставив Эйнару сына, ибо и третьего их сына мы тоже извели. Но осталась дочь. Этой девчонке как-то удалось выжить, будто мать ей передала ей свою силу, оставила жить вместо себя.
Я рассеянно слушала, как гонец рассказывает, что в Сонборге все искренне горюют о Рутене. Что её так любили все, кто её знал, что сейчас никто не сдерживает горя.
Когда её успели полюбить? Когда и за что? Ведь не за красоту же. Красота — это только обещание чего-то хорошего, которое притягивает людей. Должно было быть что-то посущественнее хорошеньких губок, щёчек и носика. Я смотрю вопросительно на гонца.
— Да, дроттнинг Лада была добра, — говорит он. — Лечила людей, ни к чему и ни к кому не оставалась безразлична. Разбиралась с просьбами, помогала сиротам и вдовам. Конунг доверил ей и суд по мелким делам, где надо было, изучив все подробности, вынести верное и справедливое решение в соответствии с законами Сонборга.
— Так выходит, она неплохо справлялась, эта Рутена. Стало быть, что же… была умна?
Гонец грустно кивнул головой. Очевидно, смерть дроттнинг Лады и для него горе. Но он приехал, чтобы позвать оказать честь и присутствовать на прощальной тризне по безвременно ушедшей Ладе Рутене.
Неужели я откажусь?! Конечно, я приеду и утешу моего Эйнара! Главное, что нет больше этой ведьмы. Людей лечила — настоящая ведьма.
Эйнар снова станет моим, он теперь-то, наконец, женится на мне, объединит наши йорды и будет великим конунгом свеев. Судьба Ингвара мало занимала меня — после убийства трёх младенцев, повинных только в том, что родила их Рутена, а не я, неужели, что-то могло остановить меня, чтобы женить Эйнара на себе?
О, это праздник моей души — эта тризна!
Белые и чёрные полотнища вывешены из окон всех построек, деревянных, как и в моём Брандстане. Но здесь есть строения в два и три этажа, тогда как у нас только дом конунга да дома нескольких приближённых алаев имели нижний этаж, подклеть. А здесь таких домов стало много. И терем конунга расстроился…
Я не была здесь со времени свадьбы Эйнара и Лады. И вижу, как город прирос и людьми и постройками. Он и до этого был самым большим и богатым городом Свеи, а за шесть прошедших лет стал чуть ли не в два раза больше.
Я слышала, что люди из соседних йордов едут, идут в Сонборг, из-за этого, кстати, многие конунги были недовольны и пошли бы ратью на Эйнара, если бы собрались вместе. Но пока Эйнар силён, пока его поддерживает Брандстан, никто не посмеет подняться против.
Но даже если бы Брандстан поддержал противников Сонборга, даже в этом случае все объединённые рати вряд ли смогли одолеть Сонборг.
Эйнар со своей Ладой оказались способными йофурами (правителями), усилили и до них, бывший мощным йордом, Сонборг. Это удивило меня, я не ожидала этого от них.
Я-то гордилась, как я хорошо справляюсь с управлением Брандстаном, но, оказывается, пока я всего лишь просто не дала развалиться моему йорду, ничего не приумножила, не построила нового.
Это открытие погрузило меня в размышления о том, что надо будет сделать мне в моём доме…
И, когда чуть позже, я узнала, что была открыта школа, что привезены грамотные переписчики книг и выучены новые учёные люди, в результате чего количество книг множилось. Книги становились доступны, а если учесть, что грамоте учили всех детей и некоторых взрослых, то и востребованы. И в школах учили не только рунам, но и латыни, и греческому, и славянскому языкам.
Я прониклась невольным уважением к славянам, приехавшим с Ладой и к ней самой. Я совсем не знаю её, мы были лишь представлены друг другу на их с Эйнаром свадьбе. Я и предполагать не могла в ней ничего, кроме красоты, очевидной для всех и того, что она проклятая шлюха, которая завлекла моего Эйнара… Так мне было легче мстить ей. Я не хотела и не хочу видеть в ней достойную женщину, хорошую дроттнинг.
А оказалось, что она знала не только свейский язык ещё до того, как встретила Эйнара, но и языки латинян и греков, а их не знал никто в Свее. Латиняне и греки жили в городе её отца. И это она снизошла до Эйнара, а не он оказал честь её отцу, женившись на его дочери. Потому, что владения её отца были велики и богаты, а в их городе стояли во множестве каменные дома, вода текла по трубам в эти дома, а нечистоты сливались не на улицы и в выгребные ямы, как у нас, а стекали по системе желобов и срытых труб и выводились далеко за город. Что отец её, князь Вышеслав принял Эйнара как гостя, признав, что набег его племянника на Свею, на Сонборг был наглой выходкой, достойной осуждения и наказания… Ничего этого я не знала. Ненависть, ревность и обида застилали мне глаза.
Это не значит, что я простила бы её и приняла её дружбу, что я пожалела, о том, что сделала с ней, убив её сыновей, но я хотя бы уважала теперь свою соперницу. И выбор Эйнара в её пользу был выигрышен, хотя со мной его йорд прирос бы моими землями, Брандстаном, но остался бы таким, каким были все йорды Свеи. А теперь Сонборг возвысился не только силой и богатством над всей Свеей, но и тем, чего раньше не было — просвещением…
Странно, что моя мать, тоже славянка не стала такой дроттнинг, как Лада. Или дело было не только в том, что она славянка? Или потому, что Вея, моя мать, была с других, юго-западных берегов нашего моря? Или вообще дело не в том, что она иноземка, а в том, какой была Лада?
Меня взяла зависть к уму и образованию, которыми обладала покойница Рутена. Ума и мне было не занимать, а образование… Ничего, я наверстаю всё, чего я не успела в детстве!..
На Эйнара было невыносимо смотреть: он разом постарел и сейчас выглядел старше своего отца, конунга Магнуса, которому было сорок пять, когда я видела его в последний раз.
А Эйнар глядел сейчас чуть ли не шестидесятилетним…
Он осунулся и поседел, глаза потухли и потемнели и загорались только, когда он смотрел на дочку, малышку Сигню, сидевшую на руках у Хубавы, мамки её матери, которая приехала с ней с её родины.
Кроме Хубавы, рядом с девочкой была и гро Ганна, которая так долго усиленно оберегала Рутену от козней моей Лодинн, но её дальновидность так и не распространилась на старших детей, которых она не смогла уберечь. Или не думала, что найдутся люди, способные покуситься на их жизни. Могла бы после первой смерти скумекать…
Но Лодинн очень хитра и изобретательна и не повторялась ни разу, нанимала всегда разных людей, с которыми потом расправлялась быстро и тайно. Ни один способ убийства детей Лады не повторился.
Я не знала подробностей и запретила Лодинн посвящать меня, желая отстраниться, не представлять себе умирающих замученных младенцев. Всё же и я была мать.
И всё же девчонка эта, Сигню, выжила. Кроме Ганны и Хубавы стоял возле девочки, как настоящий охранитель родной Хубавин брат Легостай, которого ещё иногда называли Эрленд (чужеземец). Это были те, кто приехал вместе с Ладой Рутеной. Но был и ещё один — певец Боян, десятилетний или девятилетний отрок. Он был воспитанником Рутены и приехал сюда ребёнком.
То, как он пел траурную песнь…
Я никогда не слышала такого голоса, чистого и звонкого, ни такого чувства,