А я войны
Совсем не видел,
Но я запомнил:
Вдоль села
Шел подбоченясь
Дядя Митя,
И, подбоченясь,
Тень плыла.
И, словно
В танце непонятном,
Слегка нахохлившись,
Как грач,
Кричал нам,
Шустрым пацанятам:
— А ну-ка,
Мне набросьте мяч!
А я войны
Совсем не видел.
Над мирным полем
Синева.
Шел подбоченясь
Дядя Митя —
В карманах
оба рукава.
Не отыскать следов…
Не отыскать следов
На берегу,
Дожди их смыли,
Замела пороша.
Но только здесь
Я осознать могу
Все то, что есть
И что осталось в прошлом.
Минует время,
И следы опять —
Одни вперед,
Другие им навстречу…
Лишь по следам
Нас можно распознать,
По тяжести,
Что выпала на плечи.
Листва осыпается тихо…
Листва осыпается тихо.
Трава — золотой монолит.
И видно,
Как бродит лосиха
И ярко рябина горит.
Меня остановят приметы,
Как смысл вековой бытия…
Но хрустнет под тяжестью ветка,
А чудится,
бьют из ружья.
Погода неустойчива пока…
Погода неустойчива пока.
И пасмурно, и по утрам морозно,
Но подсыхают у домов бока,
Готовясь к первым радугам и грозам.
Грачи давно над липами орут —
Нагрянули родительские сроки.
Вновь из земли, взрывая кочки, прут
Разбуженные потепленьем соки.
И дед,
Войны прошедшей инвалид,
Привычно дым махорочный пуская,
Как цепкий корень на крыльце сидит,
Все глубже в дом бревенчатый врастая.
Всему…
Всему
Есть множество причин,
А у причин
Свои тревоги.
Склонился одинокий тын,
И никого —
На той дороге.
Повеет холодом
В тепле,
Разлука
Поспешит навстречу…
Я так боюсь,
Что на земле
Твоей улыбки
Не замечу.
Вдали защелкал соловей…
Вдали защелкал соловей,
В деревню пропылило стадо.
У частокола дед Матвей
Чадит привычно самосадом.
Парным пахнуло молоком,
И загугукал филин где-то…
И ребятишки босиком
На пятки собирают лето.
ВЛАДИМИР НОСКОВ
Родина
На обочине века бурного,
Городьбою обнесено,
Угнездилось село Табунное,
Край смородинный и сенной.
Здесь обычаи обязательны:
Женам — верность,
Отцам — поклон.
Здесь на матице да на матери
Дом покоится испокон.
В дальнем промысле затоскуется —
Выйду к людям почаевать,
В палисаднике, в чистой улице
Первой встретится чья-то мать.
Встанет, пристальная,
с завалинки,
Глянет знающе и красно:
— Ах ты, яблочко!
Что ж от яблоньки
Далеко тебя унесло?
Вышла, думаю: может, Леша мой,
Может, вспомнил родную ветвь…
И торопится, хоть непрошеный,
Самым лакомым разговеть.
Скатерть белая, чай смородинный.
Деревенское «о» да «о».
И с любовью, глазами Родины
Смотрит сухонькое лицо.
Лишь повеяло первым теплом…
Лишь повеяло первым теплом
В сквозняковых проездах квартала,
Пятачок у подъезда вскопала
И любовно хлопочет на нем.
Семя бережно в лунку кладет
Из ладошки прозрачной, как свечка.
— Помнишь, сынка,
В деревне крылечко
Выбегало у нас в огород.
Ох и рясно там верба цвела!
А черемуха — прямо кипела!
Как ушла от земли, — постарела,
При земле я такой ли была…
И, морщинки собрав у бровей,
К пятачку наклоняется снова.
Помолчу.
Не поднимется слово
На неправду, что правды правей,
Чтобы память о вдовьей судьбе,
О весне, о земле солонцовой
Только синий дымок понизовий,
Только свет сохранила в себе.
Да и я, погружаясь во тьму
Отшумевших, казалось, напастей,
Вижу там твое главное счастье,
И непросто сказать — почему.
Еще не смолк тележный скрип…
Еще не смолк тележный скрип
В моем таежном Селеткане.
Артельный конюх дед Архип
Кует подковы, ладит сани.
Последний, может быть, кержак
Еще усидчивой породы
Березу выделает так,
Что хоть в огонь ее, хоть в воду.
Для старика она — и бог,
И хлеб, и доброе начало.
— А сын умеет?
— Мог бы, мог.
Терпенья мало к матерьялу.
— А внук?
— А внуку — ни к чему…
И сам — в карман за папиросой.
В табачном медленном дыму
Спина изогнута вопросом.
Вокруг прохлада и покой.
Во тьму замшелого зимовья
Струится свет берестяной
Со дна лесного понизовья.
И неподвижно, словно врос,
Старик сидит у подоконья
Глазами — в сторону берез,
Вопросом — в сторону сыновью.
Август
Вот и август.
Уймись, предголосок ненастья,
дай невечному сердцу вкусить благодать.
Принимаю любя, с беспокойством неясным
все, что дарит земля, не боясь потерять.
Распахнувшись красно,
как мехами тальянка,
жаром яблок и дынь пышет пестрый базар,
и в лукавом лице загорелой крестьянки
тот же щедрый
земной
источаемый жар.
Август мой…
Я уже не надеюсь на это:
все иметь,
все отдать
и не ведать долгов.
Ярче яблок в руке бронзовеют монеты,
но от них никогда
не дождешься плодов.
Метеориты
Я думал, это звезды.
Вечерами
смотрел со страхом:
падала звезда.
На ней, наверно, были города
и мамы!
И вот необратимо за делами
мир поскучнел, и сердце не болит,
когда проходит высоко над нами
сгорающий ночной метеорит…
А за стеной два дня рояль молчит.
Там, говорят, не стало человека.
На древе жизни обломилась ветка,
пробило брешь,
и ветер в ней сквозит.
Наверное, не стоило труда
спасти его.
Хватило бы участья,
хватило бы
смотреть на небо чаще
и верить детству:
падает звезда!
Рубил сплеча. И вровень, и повыше…
Рубил сплеча. И вровень, и повыше.
За график, за снабжение, за сбыт.
Как телексы, закат угарно-рыжий
Прочитывал, чтоб тут же позабыть.
Отец рубил упаристую баньку,
Задорно, не по возрасту легко.
И свежий стес светился, как огранка
И закисало в кринке молоко.
По вечерам сходились два рубаки,
Два родича, сидели за столом,
И разговор их ладился. Однако
Все о былом, и только о былом.
Снег
Тихий снег,
Словно медленный вальс.
Белый сумрак плывет и качается.
Это небо нисходит на нас.
Это реки к земле возвращаются.
Может, с ними дыханье мое
Воротилось снежинками светлыми
И летит, убеляя листьё.
Но какое мне дело до этого!
Все равно, лишь ладонь протяну,
Содрогнусь от чужого, холодного.
Ничего я себе не верну.
Все мгновенья мои — первородные.
Это — снег.
Никаких, никаких
Белых яблонь и белого аиста.
Почему же так ясен и тих
Мир души, словно жизнь начинается?
Словно сам я, в осенней дали
Почерпнувший разумною мерою
Всех цветов, что горели и жгли,
Сотворил это белое, белое…
Цветы
Гляжу на желтый горицвет,
В руках погасший.
Цветы Земли! Сомнений нет,
Они нас старше.
У них начертана в роду
С эпохи ранней
Дорога через красоту
К существованью.
Цветы трепещут за версту
В моей округе.
Земля дала им красоту,
Мне — руки.
Суд непрожитых дней
Под гитару, под звон голубого стекла
Широко моя жизнь по земле потекла.
Я потерь не считал на веселом пути,
Думал, лучшее время мое —
Впереди.
Стали ночи длинны.
И ночами слышней
Голоса отшумевших непрожитых дней.
Суд непрожитых дней.
Я молчу на суде
Перед горстью земли, перед стеблем трав